Суд кончился, и вся тварь разбрелась по своим местам – в пустыни, леса и степи. Только человек уже в сумерках вечера, стряхнув раздумье, пошел с просветленным лицом в свое жилище и рассказал своим детям историю Макбета, завещав им из рода в род передавать память его преступления и наказания.
Публикуется по: М. Гершензон. Человек, пожелавший счастья // Северные дни. Сб. II. М., 1922. С. 95–105.
Нагорная проповедь[18]{224}
Точно все человечество, как один человек, в минуту озарения выразило свою жизненную задачу словами Эпикура: «Чего я хочу? – Познать себя в отношении к естественному порядку вещей и подчиниться ему»[19]. В каждом дыхании и каждом действии человек ощущает единство и круговую связь мироздания; значит, есть общий мировой закон и есть соподчиненный ему закон человеческого существования. И так как всякое уклонение от закона неумолимо карается страданием, то для человека нет ничего важнее, как узнать свой родовой закон в составе общего мирового закона. Надо научиться жить космически правильно, не нарушая непреложных велений мира и не тормозя их исполнения, за что он так больно бьет. Закон – во мне, он действует чрез какие-то из влечений, обуревающих меня, но он не открыт разуму.
От первых проблесков сознания человечество неустанно искало решить эту задачу. Вот почему не было народа без религии и нет религии без морали. Всякая религия предлагает мирообъяснительную гипотезу; она говорит людям: «Вот, я открываю вам мировой закон и в его составе частный закон человеческий». Основатель религии высказывает не свое пожелание, но свое постижение подлинно сущего. Завет о любви к ближнему есть не повеление, а сообщение; он изъясняет, что любовь к ближним есть природный закон человеческого духа, так что, следуя ему, человек живет согласно естественному порядку вещей, а нарушая его, идет вразрез с законом мира. Таковы все религии. Их заповеди – не что иное, как частные выводы о человеке из основного положения, определяющего закон мировой жизни.
Надо понять и твердо помнить, что искомая космически человеческая норма есть по существу норма поведения. Непосредственно миру нет никакого дела до человеческой души: для него важны только действия, совершаемые человеком, другими словами – его телесные движения.
Все существующее – как живая кишащая ткань без начала и конца, сплошная непрерывность сцеплений, где каждая петля, словно зубчатое колесо, входит зубцами в смежные с ним, движет их и без остановки движимо ими. Ни одно колесо не есть начально-движущее, но всеобщее движение движет каждое. Род есть условное единство, большая мировая петля; но всякое единство составлено из меньших единств-петель, и меньшее – еще из меньших: все живые ячейки, кипящие самобытною жизнью, и каждая ячейка – зубчатое колесо, движущее и движимое в своем единстве. Сверху до дна образ бытия тожествен: род – микрокосм, и особь – микрокосм, и каждый атом в особи – тоже. Живая петля– ячейка движется двояко – вокруг своей оси и вверх к неведомой цели, – поддерживает, то есть повторяет, свое бытие, и вместе медленно преображает себя к совершенству; так в спиральном восхождении петель вечно ткет себя и расцветает вселенская ткань. Мельчайшие петли взаимно движут друг друга зубцами вокруг и вверх; их сцепление образует малые единства, также взаимно движущие друг друга вокруг и вверх; и все большие единства движут друг друга; и, наконец, спиральное движение высших единств есть единый восходящий круговорот мироздания. Малейший изъян, минутная остановка в одном узле – и смежные колеса остановились бы, а с ними дальнейшие. Но нет изъянов и остановок, все существующее необходимо и всякий род возник на нужном месте для специальной задачи.
Или можно уподобить мир идеальной фабрике. Мириады рабочих снуют по всем направлениям или стоят у станков и трудятся. Они все разделены на артели по специальностям, и каждая артель – на меньшие, и так без конца, и каждый в составе своей артели исполняет ее специальное назначение. Здесь рабочий – не раб, но свободный наследственный участник. Здесь стремление каждого – не только поддерживать, но и по силе улучшать производство; каждый одушевлен творческой страстью. Кто наследственно приставлен смазывать малейший винт, тот усердно всю жизнь смазывает свой винт и ревностно силится улучшить свою работу; и малейшее улучшение, достигнутое одним, наследственно передается всей его малой артели, артель на йоту меняет свой вид, и меняется ее совокупная деятельность, а вместе с тем тотчас должны измениться вид и деятельность объемлющей ее большей артели и смежных. Так каждый на своем месте в творческих усилиях передвигает вверх весь иерархический строй. Нарастание индивидуальных совершенствований создает новые нужды и для них – новые артели, или упраздняет прежние. Трудится каждая былинка в поле, трудится инфузория, клоп, клещ и тарантул; их виды исчезают, сменяясь высшими; трудится человек, и людские поколения сменяют друг друга в спиральном восхождении, рушатся царства и взникают другие; роятся живые петли в концентрических кругах-единствах – в личностях, видах и родах, медленно и неустанно расцветает в своих живых петлях сама себя ткущая жизнь. Всюду формы – и нет границ между формами, всюду специализация – и всякая специальность нечувствительно переходит в соседнюю. Клоп – род, единство, мировая петля; без надобности не тронь ползущего! Он труженик мира, только его специальность тебе неизвестна. Так же, как ты, только не зная о том, он изо всех сил старается улучшить свой труд и совершенствует свои рабочие органы, чтобы ускорить всеобщее дело.
В этой мировой ткани норма всякого создания есть норма его спирально-кругового движения, то есть норма поведения. Человечество – такое же единство-петля, как и всякий другой вид, но захват его зубцов несравненно обширнее и движение его несравненно действеннее всех остальных. Поэтому его поведение всего более способно, по крайней мере здесь, на земле, ускорять или задерживать мировой процесс. Ничто так не важно для мирового дела, как соблюдение человеком в его деятельности единого верховного закона, и ничто так не важно, как это, для самого человека, потому что, как сказано, мир больно бьет за отступление от своего закона[20].
Камень и железо живут согласно естественному порядку, потому что он непосредственно действует в их физико-химическом строе. Непогрешимо живет растение, потому что его специальный закон вложен в его физиологию. Космически правильно живет и животное: в нем, одушевленном, телесные движения предопределяются состояниями его духа – и мир непосредственно регулирует его духовную жизнь инстинктом. В человеке, кроме физико-химического состава, физиологии и безотчетных душевных влечений, есть еще четвертый орган власти, центральный механизм духа, властный иерархически над теми тремя, – сознание. Уже физиология подвержена ошибкам, еще чаще заблуждается инстинкт; сознание же, хотя и регулируется безотчетными движениями духа, но регулируется не принудительно, и потому наиболее способно ошибаться. Наоборот, оно в значительной мере управляет безотчетными движениями души и чрез них, направляя их верно или неверно, определяет деятельность низших инстанций – физиологии и структуры, то есть поведение особи, в котором одном заинтересован мир. Следовательно, в последнем счете всего важнее найти норму космически правильной деятельности сознания.
Такова задача в ее окончательном виде, и так именно пытались решать ее все религии. Человек не властен погасить в себе сознание. Оно – оттуда же, откуда вся жизнь; оно так же закономерно развилось в человеке, как из физико-химической структуры развилась в растении его физиология, из физиологии в животном – его инстинкт. Сознание не настроено космически непогрешимо; между тем оно организует духовные движения и тем дает перевес силы. Оно должно научиться космически должному; тогда, в пределе, организованное сознанием служение человека миру будет не только несравненно действенно в добре и зле, каково оно уже теперь, но будет космически правильнее и могущественнее, нежели служение какой-либо другой твари.
Дух человеческий можно мыслить трехъярусным. В глубине мощным пластом, как ил в море, залегло бессознательное, мировая воля в человеке – физиологическая духовность. Безотчетное сознание – это накопленный и слежавшийся опыт предков, принудительно наследуемый личностью, – древнее дочеловеческое и человеческое знание. Здесь в непроницаемой тьме кишат бессмертные страшные хотения и мысли, с глазами только наружу, но не внутрь себя. Отсюда властные влечения восходят вверх и, преображаясь в личности, образуют ее духовный строй. Отсюда в душевных бурях вырываются наверх и мгновенно овладевают волей исчадия тьмы – чудовище, жаждущее крови, или лучезарный ангел, единородный ему, – и испепеляют личность. И сюда непрерывно падают сверху твердые частицы личного опыта, как в море вечным тихим дождем ниспадают на дно микроскопические раковины отживших инфузорий.
Средний слой – Я, личность. Здесь роятся недоказуемые уверенности и безотчетные знания: «так я вижу мир, и ничто не убедит меня в противном». Это знание слагается в человеке помимо его воли; это знание – он сам, как единственный. Оно неискоренимо в нем, потому что коренится в бессознательном, и оно дорого ему, потому что олицетворяет его. Личность есть состав своеобразных усмотрений, уверенностей и хотений; конкретные желания и оценки человека – как бы ложноножки, высылаемые этой сердцевиною.
Наверху, на поверхности, струится и яснеет самосознание. Этот поток обоюдозрячих мыслей сверху, в своей логической ткани, прозрачен, а в глубине, где он переходит в сердечную уверенность, темен. Здесь далеко не все лично; здесь смешаны идеи и влечения, из глубины взошедшие в сознание, и чужеродные, занесенные извне.