Берлин, 11 ноября н.с. 1888 г.
Воскресенье.
Дорогой Женя!
Давненько-таки не писал я тебе, но зато теперь хочу дать тебе некоторым образом связный отчет о том, что со мною было за последние недели. Из Кишинёва я выехал, как тебе известно, 4 окт. В Киеве пробыл пять дней, и в Берлин приехал 14 октября. Хорошо мы провели с братом эти пять дней вместе; все до обеда посвящались экскурсиям по городу, и я, можно сказать, видел весь город. Были мы в опере, в оперетке, в Купеческом клубе (на студенческом вечере). Город произвел на меня самое лучшее впечатление, студенты – знакомые брата – также. Я дал себе слово, при первой возможности, опять побывать в Киеве. В Берлине меня сразу встретили неприятности: к тому времени, когда я приехал, обыкновенно съезжаются все студенты, квартир свободных остается мало, и они поднимаются в цене. Искал я в первый день квартиру, искал до самого вечера, и подходящей не нашел: заночевал у знакомого, на другой день опять искал и нанял комнату, которую в другой раз, конечно, не взял бы.
Знаешь ли? Уезжая сюда во второй раз, я гораздо больше надеялся на… как бы так выразиться – на свою нравственную самостоятельность, что ли. Напротив – я даже был рад тому что буду без брата, что смогу читать и заниматься без помехи. А на деле вышло иначе, особенно вначале: такая бывало, тоска найдет, чувствуешь себя до того одиноким, заброшенным, что хоть плачь – и то в пору. Теперь впрочем это прошло – привычка и работа взяли свое, но и теперь бывают тоскливые вечера (днем я редко бываю дома). Вот я и опять в Берлине. Осматриваюсь – многое ли изменилось за четыре месяца моего отсутствия; нет, по внешности все по-прежнему. Вот только прибавились два новых театра: Lessing Theater и Berliner Theater. Директор первого Oskar Blumenthal, известный драматург, главная сила его – Ernest Possart, директор второго и лучший артист его – Ludwig Ватау. Когда я приехал, кроме Поссарта и Барная, здесь были Миттервурцер, Матковский и Гаазе. Последние два уже уехали. Барная я видел в Уриэле Акосте (он же Акосту и играл), Гаазе в Ур. Акосте играл Rabbi Akiba, Матковского я видел в прошлом году в кальдероновском Leben ein Traum[64].
Миттервурцера увижу завтра в Нарцисе, Поссарта – на днях в драме Ибсена Nora. Имеешь ли ты понятие о норвежском драматурге Генрихе Исбене? Это мой идол; когда я начинаю драму Ибсена, я не встаю со стула прежде, чем кончаю ее. И «Нора» одна из лучших его драм. (Ibsens Gesellschaftsdramen, как их здесь называют). Я пошлю – «Нору» к себе домой, так чтобы на Рождество и ты, и брат могли ее прочитать. Тогда ты напишешь мне свое впечатление, и я напишу тебе свое. Я наперед знаю, что на сцене эта драма будет скучна, но я пойду в театр для того, чтобы видеть игру Поссарта и в надежде увидеть самого Ибсена (он живет в Мюнхене, но к первому представлению приедет, может быть в Берлин). Здесь обыкновенно на каждую premiere собирается вся умственная аристократия, и, если автор присутствует, ему устраивают овации. Недели 3 тому назад здесь открыли памятник Адальберту Шамиссо (поэт начала этого столетия). Так как я отроду открытия памятника не видел, то, несмотря на проливной дождь, присутствовал при открытии этого памятника. Речь (которой я не расслышал, но прочитал потом в газете) держал Фр. Шпильгаген «Ich habe wie es sich gebührt», – сказал он между прочим.
Сегодня я урвал часик и побывал в отделении Королевской Библиотеки для журналов. На днях прибыла ноябрьская книжка «Русской Старины», объемистая и интересная. Но вот беда: это отделение библиотеки открыто лишь до 3 час. дня, а я редко возвращаюсь из Политехникума раньше 6 час., так что, когда хочу почитать журналы, я принужден пропускать лекцию. Поэтому я за целый месяц был здесь всего только 2 раза[65].
2[66]
(Берлин 24/12 февраля 1889 г.)
Дорогой брат!
В этом конверте ты найдешь «извещение», которое тебя удивит или испугает. Это – ответ из министерства на мое прошение. Мысль перейти в русск. унив. на историко-фил. отделение явилась у меня год тому назад, – решение добиться этого во что бы то ни стало – месяцев 6 тому назад, в конце каникул. С тех пор я сделал много промахов: будучи в Киеве, я мог бы пойти к министру – и я, наверное, был бы принят, в декабре я мог бы послать документы в какой-нибудь университет – и я, вероятно, был бы принят. Об этих промахах я узнавал лишь тогда, когда прочитывал в твоих письмах или в газетах, что приняты такие-то. Я все думал, что поздно, что надо ждать будущего августа.
Месяц тому назад в «Новостях» было напечатано, что прошения, присланные евреями на имя министра, некоторые удовлетворены, некоторые – нет. Во мне опять проснулась надежда, я написал прошение в министерство – а вчера консул передал мне приложенный ответ. У меня потемнело в глазах, когда я увидел штемпель министерства нар. просв. и я два раза начинал читать, пока дошел до последних двух строк.
То, что ты писал мне о М., Д. и Б. опять взволновало меня. Значит, еще и теперь не поздно. Ради бога, узнай, не могу ли я теперь еще послать куда-либо, хотя бы в Киев, документы, могу ли я надеяться на прием, если не теперь, то в августе – без экзамена по древним или с экзаменом все равно, и тотчас же сообщи мне заказным письмом. Если можешь, поговори с каким-нибудь начальником, расскажи ему суть дела и спроси совета. Будь я сам в Киеве, я пошел бы к декану истор. – фил. фак. Я прошу у тебя простой товарищеской услуги, какую попросил бы у Леви, у Яновчика.
Ведь если бы они и не одобряли моего поведения, они, пожалуй, написали бы мне об этом, но мою просьбу исполнили бы. Будь же и ты настолько объективен. Ты, может быть, найдешь мой поступок глупым, безнравственным, преступным по отношению к родителям – задавай мне сколько хочешь вопросов – я на все буду отвечать. Об одном прошу тебя помнить – мое решение не есть дело минутного увлечения, я ношу его в себе полгода – и если в этом письме ты заметишь порывистость – то это потому, что я в первый раз вслух говорю то, о чем даже думать не могу спокойно. Я не чувствую себя в силах спокойно, последовательно изложить свои причины – задавай мне узкие вопросы, и я стану отвечать на них.
Тебя удивит, что я до сих пор не писал тебе об этом. До Рождества не писал потому, что ты имел быть дома, и я боялся, как бы ты не проговорился случайно. После Рождества я ждал ответа из министерства.
Не думай, что я сижу здесь сложа руки: я слушаю лекции и черчу по– прежнему, даже больше прежнего. В случае неудачи, я напрягу все силы и ровно через 2 года я окончу политехникум, но инженером все-таки не буду.
Я не хочу быть ремесленником в 19 лет; я чувствую неутолимое желание учиться. Соединить одно с другим я теперь, пока я в политехникуме, не вижу возможности. И потому при этих обстоятельствах из меня не выйдет ни пава, ни ворона.
Соединить одно с другим, мне кажется, я сумею только на историко-филологическом фак.
Еще раз прошу тебя сначала ответить, потом спрашивать – почему и как.
Будь же другом, не пожалей труда и времени.
Обо всем этом никто в свете, кроме тебя, знать не должен, как до сих пор никто не знал, кроме меня.
Весь твой М.
Письмо это я написал вчера в воскресенье, 24, но не отправил вчера, а оставил на сегодня, чтобы свежими глазами посмотреть: все ли так, как я написал. Да, я ничего не могу ни прибавить, ни убавить – ты можешь думать обо мне, что хочешь. Крепко обнимаю тебя – твой М.
3[67]
Кишинев. 1889 г. 26 сентября.
Сижу это я вчера в 6 час. веч. у себя в комнате и мирно читаю стих. Плещеева. Мамаша после обеда (в 12 часов) предприняла генеральную чистку комнат, так что я пил чай у себя же. Мамаша была во дворе у мебели; вдруг слышу кто-то довольно тихо говорит: Миша, телеграмма. Так ли, не ослышался ли, думаю. Однако встаю и иду в переднюю. Мамаша мне протягивает запечатанную депешу. Когда я вскрыл ее, первое, что бросилось мне в глаза, была вторая строчка телегр.:… езжай немедленно. Эти слова я и выкрикнул. Смотрю еще, и читаю: «Поздравляю, принят настоящим студентом любой факультет, выезжай немедленно. Леви». Слово «студент» было подчеркнуто Сашей, за что и уплачено лишних пять копеек.
Это значит, что принят по распоряжению министра: любой факультет сказано, потому что министр, вероятно, дал знать в университет о зачислении Гершензона в студенты.
«Одним словом», завтра, в среду, выезжаю. У тебя пробуду 24 часа (п. ч. если бы ехал не останавливаясь, то в Москву приехал бы в суб. веч., а то приеду в воскр. веч., т. ч. ничего не теряю).
Времени нету много писать. Сейчас отправляю тебе депешу. Πάτηρ ούχ οιδα (Отец не знает.).
4[68]
Москва, 5 окт. 89 г. четверг, 6 час. веч.
Дорогой брат! Теперь я имею время и возможность писать тебе и буду писать подробно. – Прежде всего расскажу тебе, как я был принят.
Между тем как здесь тянулось дело о принятии меня в вольнослушатели, прибыло в университет из Петербурга прошение, которое я послал министру. Там его прочитал секретарь мин. и так как я писал, что мои документы находятся в моск, унив., то он и переслал мое прошение сюда. Здесь на прошении же были сделаны какие-то отметки, и оно было послано назад. Обо всем этом секретарь рассказал Леви и советовал ему взять назад мое прошение о принятии вольнослушат., и что, говорил он, вольносл. я наверное могу быть принятым, а если придет потом распоряжение министра о принятии меня в студенты, то оно останется без действия, а я останусь вольнослушат. – Шаг был смелый. Все это происходило в ту неделю, когда я с таким нетерпением ожидал телеграммы. Ничего не сообщая мне, Леви приостановил действие моего прошения, а через несколько дней действительно пришло распоряжение от мин. – Саша встретил меня на вокзале и взял к себе. В понедельник я пошел с Сашей в унив., записался на лекции и получил право на жительство и входной билет, а со вторника ежедневно бываю на лекциях. Надо тебе знать, как здесь обстоит дело с квартирами. Почти все студенты живут в меблированных комнатах, большей частью по 2 и платят 22–28 руб. за номер. Я хотел во что бы то ни стало жить на частной квартире, потому что от всех этих мебл. комнат пахнет гостиницей и трактиром. После получасового искания я нашел довольно большую комнату в 2 окна, в нижн. этаже, с проходом через переднюю, в 20 мин. от унив. за 15 руб. На ней я остановился, и со вчерашнего утра живу здесь. Но больше месяца не останусь – бегу в мебл. комн. Там всюду стены толстые, в комнате тишина. – Тут же – из моей комнаты ведет дверь в кухню, где вечно что-нибудь готовят, откуда доносятся до меня самые разнообразные звуки и запахи, и сверх всего – плач грудного ребенка (о котором хозяйка при найме не сочла нужным упомянуть). Хозяева мои люди довольно порядочные; хозяин служит в каком-то банке. – Впрочем, если ты думаешь, что все это причиняет мне огорчения, – ты ошибаешься. И даже сам не знаю почему. В Берлине я бы, вероятно, был весь месяц расстроен, а теперь я не обращаю на это никакого внимания. Заплатил извозчику 30 коп. – и переехал.