Виделся я здесь со многими кишиневцами.
Теперь расскажу тебе о столовой, где обедаю. Полное ее название: «Московская Нормальная столовая высочайше утвержденного русского общества охранения народного здравия». Находится она в 10 минутах от унив. и в 10 мин. от моей квартиры. Обедают в ней почти все студенты унив., затем различные фармацевты, консерваторки, холостые врачи и юристы, – словом интеллигентный люд. Несмотря на то, что сразу обедают 200 чел., все носит семейный характер (м.б. именно потому, что обедающие – общество однородное). Чистота и приличие во всем – какие только можно пожелать. Разовый билет стоит 40 коп., абонемент на месяц 10 руб. За это получаю: суп с говядиной, жаркое и сладкое; вместо сладкого можно получать: стакан отличного кофе с молоком или стакан чая со столовой ложкой варенья, или же – просто 5 коп. В последнем случае обед обходится 8½ руб. в мес. – Хлеб, горчица, хрен и квас стоят на столе для безвозмездного пользования. Абонементы все по номерам; каждый абонент получает салфетку, которую прячет в ящичек (по стенам наделаны ящички с нумерами). Все смотрит светло и весело. Прислуживает около 20 девушек – красавицы на подбор, одетые все в белое, как сиделки в больницах; даже кассиршу посадили красавицу. Верхнее платье сдается под нумер в гардероб, за что платы не взимается.
А в случае – обед не хорош – на следующей же лекции студенты окружают Эрисмана и жалуются. А там начинается следствие.
Словом, столовая ничего не оставляет желать лучшего. Один недостаток имеет она: сразу могут сесть за стол только 200 чел., т. ч. ежедневно приходится ждать по крайней мере ½ часа. – Весь обед занимает, таким образом, ежедневно 1¾, а это очень много. – Открыта она около полугода назад.
Теперь я поведу тебя еще в унив., а там пущу на волю. Записался я, первым делом, не на словесное, а на историческое отделение. Здесь читают историю, а там, вместо этого, разные фонетики и так далее; а слушаю вот что:
Лат. писателей (Овидий) – 3 часа в нед.
Греч. пис. (Андокид) – 3 ч.
Упражнения – 2 ч. лат. и 2 часа – греч.
Итого лат. и греч. 10 час.
Далее: История Греции – Виноградов 4 ч.
Новая история – В. И. Герье 3 ч.
Полит. теории XVIII в. – Герье 1 ч.
Древняя история Востока – Карелин 1 ч.
Семинарий по ист. Греции у Виноградова 2 ч.
Семинарий по новой ист. у Герье 2 ч.
Итого: история 13 ч.
Лучше всех читает Виноградов; Герье читает хуже. Сегодня я был в первый раз на семинарии Герье (2 часа). Первый час он посвятил разъяснению темы по нов. истории на золотую медаль (1890 г.). Назначены по ист. фил. фак. 3 темы на соискание золотой медали: По истории просв. в России: Русская комедия в XVIII в.; по новой истории: Карл V и его отношение к главным вопросам его времени; по теории искусства: Жизнь и сочинения Винкельмана. – Так вот Герье объяснял поставленную им тему – о Карле V, указал также всю литературу на всех языках. Гольденвейзер кажется, собирается писать на эту тему. По-моему, глупо браться за такой труд на 1-м сем., когда не имеешь еще понятия о методах исторического исследования. Литература обширная, запутаться не трудно, особенно при таком коротком сроке (13 месяцев). На всякий случай, я подробно записал все, что говорил Герье, и дополнил. Может быть, потом захочется писать; указания такого ученого, как Герье, всегда драгоценны. Лекции его, как и Виноградова, издаются, и я записался на них. Вышло уже по нескольку листов. – На втором часу Герье распределял рефераты из новой истории: один взялся писать о Дидро, другой о Тюрго, третий о реформации католицизма (Савонарола) и т. д. Каждому он указывал источники. Я ничего не взял – по многим причинам: главная из них та, что я завтра должен засеть за грамматики.
5[69]
Москва, 10 окт. 89 г Вторник, 6 час. веч.
Дорогой брат! письмо твое от 4 получил третьего дня. О себе ничего хорошего не могу тебе сказать. Дождь льет вот уже третий день почти беспрерывно, я бегаю в университет в одном мундире. Сегодня утром был такой ливень, что и в шинели, и с зонтиком жутко, а у меня и зонтика нет, да и калоши вчера кто-то в Нормальной подменил – оставил новые, да до того узкие, что за вчерашний и сегодняшний день натер я себе две раны на ногах. Сегодня едва шагал, прихрамывая. Во что обращается мой мундир, брюки и фуражка, легко можешь себе представить. А багаж с шинелью едва ли будет раньше 20-го. Завтра, если будет дождь, я пойду в унив. в пальто, и если сделают выговор, буду сидеть дома до получения шинели. Впрочем еще сегодня пойду к Саше (за письмами) и предложу ему такую комбинацию: его зимняя шинель заложена, а в летней он сам ходит. Так вот, я заложу свое пальто, на эти деньги он выкупит шинель и отдаст ее мне, или сам наденет, а мне даст летнюю.
О, если бы теперь солнечная, хотя бы морозная погода! Первым делом, можно было бы в мундире laufen (бегать), как говорят немцы (слово – в этом случае – самое настоящее), во-вторых, можно было бы насчет занятия осмотреться.
А в такую погоду куда пойдешь?
Были в кармане два рубля; пошел я вчера Кюнера покупать, изошел пол-Москвы, наконец, у Салаевых нашел. В полной уверенности, что придется заплатить копеек 80, велю завернуть – и направляюсь к кассиру. 1 рубль 25 копеечек, заявляет сей звероподобный кацап. «Я дал ему злата и проклял его» – как говорит Пушкин в Черной шали.
А магазин Салаевых – настоящий дворец. Самая лавка – что твой двор. Завернули мне Кюнера, кстати замечу, в 32 страницы одного из романов Вальтер Скотта. В воскресенье был в галерее бр. Третьяковых. Позавидуй, брат! Чего я только там не видел! Крамской, Репин, Маковский, Айвазовский, Шишкин представлены – каждый – десятками двумя картин. Как описать мне тебе бытовые картины Маковского, портреты Репина и Крамского? Их надо видеть. Галерея обширная, светлая, прекрасно устроенная, в два этажа. Наверху несколько комнат, и в последней – Репинский Грозный. Взглянув на него, я содрогнулся. Ситуация вот какая: когда Грозный ударил сына костылем в висок, царевич упал на ковер и залил его кровью. Грозный выпустил из рук костыль, бросился к сыну и приподнял его, так что фигура Грозного – согнутая, нижняя часть тела царевича – на земле, верхнюю охватил Грозный. Левой рукой он зажимает рану на виске сына. Кровь широкой струей течет из-под руки и пробивается сквозь пальцы. Лоб Грозного обрызган кровью. Ужас, который вызывает вид этой крови, бьющей между пальцев, невозможно передать. Грозный как будто в одну минуту опустился, сгорбился; взор его бесцветных глаз бессмыслен. Мгновение потрясающее. Молчание – глубокое, от обеих фигур веет безмолвием. А за минуту этот старик был страшен, яростно стучал по полу костылем, и глаза его метали молнии. Художник как будто бы хотел нам дать понятие об этой предшествующей минуте: тут же лежит стул, опрокинутый, очевидно, в пылу спора (может быть, после каких-нибудь слов сына Грозный вскочил, оттолкнув стул, и ударил его костылем). – Перед картиной толпилось множество народа. Я видел довольно мало картин, потому что пробыл в галерее только два часа.
В театре еще не был, хотя шли уже и Жизнь за царя, и Русалка, и Евгений Онегин, и Фауст, и много других хороших вещей. Не был потому, что денег нет. Сегодня у меня осталось 15 коп., так что я принужден был отдать в кассе Столовой свой билет на завтра (я имею абонемент на неделю), чтобы получить 30 коп. (тут, видишь ли, когда берешь абонемент на неделю, то получаешь семь билетиков, на которых напечатаны числа месяца. При каждом обеде отрываешь билетик того числа и отдаешь кельнерше). Вот у меня теперь догорает последняя свеча из привезенных из дома, завтра надо купить или свечи, или лампу, а в кармане 30 коп. Ты понимаешь, что я могу достать денег сколько угодно: стоит зайти к Харику (он живет в двух шагах от меня) – и будут деньги. Но из каких средств стану я отдавать, когда я должен Леви 20 руб., 12-го кончается абонемент в столовой, а 17-го надо платить за вторую половину месяца на квартире? А я обо всем этом думаю, читаю Кюнера, и Любкера, и Овидия, и Цицерона, и Элегии Тиртея, и книгу «Люи Пастер. История одного ученого», пью по 10 стаканов чая в день, да пишу стихи. И чувствую себя довольно хорошо (за исключением, впрочем, тех минут, когда прозрачные капли небесной влаги орошают зеленое поле моего сюртука, зефиры веют, и звонкие ручьи свергаются со скал).
С квартиры думаю съехать (если будут деньги) уже 17-го, когда кончаются 14 дней (я заплатил 7 рублей). Шум невообразимый: грудной ребенок орет, кухарка поет, девочка плачет, мальчишка скачет, словом – поэма.
Пиши мне письма пока на адрес Леви.
По древним у нас читают авторов, да кроме того 1 час в неделю идет на перевод на лат. языке, и 1 на переводы статей с русск. на греч. На всех лекциях переводят, кто желает, только переводить Меморабилии должен обязательно каждый по крайней мере 1 раз в семестре (переводят его по порядку с I главы. Знаешь, например, что завтра будут переводить вторую главу; приготовишь дома строк 10, а завтра, когда дойдут до этого места, – и вызываешься переводить). – Каждая лекция Герье праздник. Я бы, кажется, не устал слушать Герье пять часов подряд.
6[70]
Москва, 3 ноября 89 г.
Пятница, 7 час. веч.
Дорогой брат! Давно я тебе не писал, давно и ты мне не писал – и оба мы не писали по одной и той же причине.
Вчера вечером получил я твое открытое письмо. Позволь обнять и поздравить. Теперь тебе, кажется, и химии нечего бояться. Две пятерки будут за тебя хлопотать, как лучшая протекция. А я сегодня недурно сдал домашнюю работу по латинскому. Дело было так. Прошлую пятницу прошел у нас слух, что зачеты, может быть, будут. А надо тебе знать, что домашние работы по древним ничего общего с зачетами не имеют. Их во всяком случае надо сдавать, и притом можно сдавать не только в конце, но и в середине семестра. Так вот, из опасения, что внезапно нагрянут зачеты по всем предметам, я решил как можно скорее сдать домашнее чтение, чтобы потом быть более свободным. Лат. яз. сдается у нас очень легко: требуется только перевод избранного тобою произведения, по греч. же требуется, кроме того, синтаксис и даже этимология. Решил я в неделю (т. е. к сегодняшнему дню) приготовиться по латыни и выбрал Cic. pro Archia poeta, которого мы переводили, если помнишь, в восьмом классе экспромтом. У меня оказался и текст, и подстрочник Freund’a. В субботу и в воскресенье я ничего не сделал, а в понедельник сел, и через шесть часов у меня была готова половина речи (я переводил письменно). Во вторник я засел на 7 час. и окончил перевод. Прив. доц., которому сдаем лат. яз., бывает в унив. по средам и пятницам. В среду прихожу к нему в профессорскую, чтобы сдать перевод – «приходите, пожалуйста, в пятницу. Мне сегодня недосуг», – говорит. С досадою я ушел. Сегодня утром еще раз просмотрел и в 12 час. сдал. Зачет самый смехотворный. Сядет он с тобою в профессорской, раскроет твою вещь где-нибудь и приглашает переводить, а сам одним ухом слушает тебя, другим – профессорские толки. Потом откроет еще в одном месте – и дело с концом.