Читаю теперь мало. Прочитал на прошлой неделе «Два поколения» (студенты 30-х и 80-х годов), книжку, написанную кончающим студентом-юристом (Щетининым) и вышедшую в свет несколько недель тому назад. У автора, как мне кажется, есть талант, но это не мешает его книжке быть чрезвычайно вздорной. Прочитал еще около половины 12-го тома Толстого и далее поэму Шелли «Аластор». Но все это, между прочим, урывками, главное же мое чтение – лекции прошлого семестра.
Не знаю, слышал ли ты уже, что у нас на прошлой неделе были крупные студенческие беспорядки. Я теперь слишком утомлен, чтобы подробно рассказывать о них (я едва пишу, так меня клонит ко сну). На сходках 7, 9 и 10 марта было арестовано более 500 студентов, во вторник их судили унив. судом и многих присудили к увольнению до августа с тем, чтобы они тогда перевелись в другой университет. Этих высылают на родину; число их простирается, как говорят, до 200. Остальные выпущены на свободу и отделаются 7-дневным карцером.
13[78]
Москва, 12 сентября 1890 года, среда, веч., 10 час.
У нас лекции начинаются одна за другой, на этой неделе открываются почти все. Я писал тебе, какие лекции мне приходится слушать. Особенно хороши были вступительные лекции Грота и Ключевского. Лекции Грота (психология) я даже собираюсь издавать, т. е. если найдется издатель (студент, конечно), который возьмет на себя собственно издательскую деятельность, то я за известную часть прибыли возьмусь доставлять готовые лекции.
О себе могу сказать, что я здоров и даже поправился за последнее время. Поправка эта последовала отчасти от улучшения пищи. Кстати, я приготовил для тебя несколько фельетонов, из ряда вон выходящих. Это статьи проф. Иванова о театре. Что-то новое по своей бодрости и свежести. Что-то отрадное дышит в них. Читать их истинный праздник. Увидишь сам. Когда будешь иметь время, напиши, – я пришлю.
Еще от чего я поправился, это – от улучшения состояния духа. У профессора я не был – все не соберусь. Хандра же прошла сама от себя. От времени. Я снова, по-прежнему, читаю весь день, и это меня не утомляет. Прочитал я Дон-Карлоса (Шиллера), Путешествия Гулливера (Свифта), Ченчи, Королеву фей и лирические стихотворения Шелли, стихотворения Платена, Очерки Испании Немировича-Данченко и многое другое. Теперь читаю Дон-Кихота, полного, читаю по малу, страниц по 30 в день, с благоговением, внимательно. На днях прочитал «Болезни памяти» Рибо, читал два раза, многое выписал и вообще усвоил. Много занимаюсь франц. языком, читаю Аккерман и Сафо Додэ. Хотел было даже взяться за английский, да денег нужно. Большую часть времени сижу дома за книжкой, хожу мало куда, гуляю ежедневно. В театре, кроме тех двух раз, был еще раз третьего дня, кажется, – все у того же Корша. Шла пьеса между скверными скверная. В опере еще не был – денег нема.
Еще могу о себе сообщить, что на прошлой неделе впервые переписал в одну тетрадь все стишки, которые написал за последние два года. Целых, более или менее отделанных, 13; отрывков и недоделанных довольно много. Переписал я все, что было на клочках бумаги. Эта переписка имеет, так сказать, символическое значение. Если я буду писать тебе о той смене сомнения и уверенности в себе, которая мутит меня часто, но никогда так, как за последние недели, то я повторю то, что тебе, без сомнения, случалось читать. Я пытаюсь решить этот вопрос объективно и честно; я, кажется, готов, решив его отрицательно, подавить в себе даже потребность выражать волнующие меня чувства.
Но я могу решить его лишь наполовину; я, пишущий стихи, и я, судящий их, – все ведь один и тот же. И отсюда эта мука. Но в последнее время я все– таки кое-что решил; я решил, что такими стихами все же не улицы мощены, и что не у всякого, слагающего стихи, бывают минуты такого вдохновения, как у меня, и вот, что дало мне силы решиться переписать свои стихотворения в одну тетрадь. Потому что так велико было во мне раньше сомнение, что даже на такое ничтожное дело не хватало у меня решения.
Теперь я спокойнее жду случая услышать об этих стихах мнение знающего человека. Гольцев теперь за границей. Как только он вернется, я снесу ему несколько стихотворений.
14[79]
Москва, 7 окт. 90 г.
Воскресенье, 9 час. веч.
Сегодня утром был я у редактора журнала и говорил с ним насчет моих стихов. Он говорит, что задатки таланта есть, но надо еще поработать над содержанием и над формою. Говорил я с ним около получаса, но разговор касался такого множества предметов, что об одном важном пункте я забыл его спросить: именно, насчет того, напечатать ли мне несколько стихотворений в каком-нибудь еженедельном журнале, или еще подождать. Теперь я очень сожалею об этом. Впрочем, – он предложил мне, если я напишу что-нибудь и захочу узнать его мнение – зайти к нему с этой вещью; так что, может быть, через некоторое время мне представится снова возможность видеться с ним. Кроме того, он дал мне несколько советов чисто-технического свойства: насчет размера стиха и т. д.
15[80]
Москва, 31 окт. 1890 г.
Среда, 8 час. утра
Дорогая мамаша!
Вы читали, вероятно, что вскоре соберется новая комиссия по еврейскому вопросу, которой будут представлены результаты деятельности предыдущей комиссии (графа Палена); от этой новой комиссии ожидают много недоброго: разных ограничений в торговле и т. д. Очевидно, ввиду этого, в Москве затеялось такого рода предприятие: граф Л. Толстой (знаменитый писатель) и Соловьёв (философ) составили адрес, протестующий против современного взгляда на евреев и обращения с ними и требующий расширения их прав. Под этим адресом будут приглашены подписаться лучшие люди России (профессора, ученые литераторы и т. д.), затем он будет представлен государю и распространен в обществе во множестве списков.
Нет сомнения, дело это удастся: подписей соберется не мало; все лучшие профессора нашего университета подпишутся. И каков бы ни был практический результат его, верно одно: оно будет иметь громадное влияние на общественное мнение. Ввиду этого факта отныне ни один сколько– нибудь интеллигентный человек не решится худо говорить о евреях. Пусть– ка теперь какой-нибудь студент скажет слово «жид» – тотчас ему можно напомнить, что лучшие русские люди, перед которыми и он преклоняется, выступили в защиту евреев.
Самого адреса я еще не читал. Как только буду иметь возможность, пришлю Вам точную копию. Весь город (и не одни только евреи) говорит об этом. Одна здешняя газета даже напечатала уже ругательную статью по этому поводу: говорит, что евреи всех этих ученых и писателей подкупили и т. п.
16[81]
Москва, 17 ноября 1890 г.
Суббота, 10 час. веч.
Дорогой брат!
В последнее воскресенье я был с одним медиком 5-го курса в Психиатрической клинике. Ты знаешь, вероятно, что все клиники здесь новые, даже не вполне еще оконченные. Расположены они отдельными корпусами на пространстве квадратной версты (на Девичьем поле). Психиатрическая клиника занимает полкорпуса; другую половину занимает клиника по нервным болезням. Обе они находятся под верховным владением Кожевникова, но в частности Псих. клин. заведует прив. – доц. Корсаков. Не стану описывать тебе внутренность клиники; скажу только, что необыкновенно просто (повсюду крашеное дерево) и в то же время удобно и изящно.
От 12½ до 1¾ по воскресеньям Корсаков обходит со студентами клинику и потом до 3-х читает лекцию. Я был и на демонстрации и на лекции. Окруженный толпою студентов, переходил от больного к больному, вступал с каждым или каждой из них в разговор и направлял вопросы так, что нетрудно было догадаться о роде помешательства того или другого. Человек он чрезвычайно добрый, и больные любят его несказанно. Я повсюду говорю: больные, – потому что истинно помешанных в клинике сравнительно немного; большая же часть (особенно женщины) – меланхолики, ипохондрики и т. д. Одну свела с ума мысль, что нет занятия и нельзя его найти; другую муж бил палкой по голове, и у нее развилась травма, голова трясется и все она боится ударов в голову; третью после родов преследует нечистый и ночью вступает с ней в половое сношение, и все в этом роде. Помешанные далеко не производят такого тяжелого впечатления, как эти больные: все они при полном рассудке, хорошо понимают свое положение и потому вдвое более несчастны. Каждая рассказывает совершенно толково о своей тоске, о своих видениях, бросается перед доктором на колени и просит спасти ее или же дать ей морфию («ведь я знаю, что для меня нет спасения, я читала в книгах, – говорила одна, – дайте же мне морфию, доктор! Господа студенты, попросите вы за меня», и т. д.). У окна стояла с неисходной тоской в глазах одна из таких больных – чудной красоты девушка лет 18-и. «Тоска?» – спросил ее доктор мимоходом. «Скука!» ответила она, слабо улыбнувшись.
Я мог бы описать тебе в отдельности каждого больного и каждую больную, но это ни к чему ни привело бы. Все это надо видеть самому.
Лекция состояла в демонстрации одного из помешанных и теоретическом объяснении данного случая. Между прочим Корсаков сказал, что последние исследования привели к убеждению, что главная функция печени состоит в обеззараживании или нейтрализации (не помню как он выразился) ядов, циркулирующих в организме. Так как мне сказали, что это что– то совсем новое, то сообщаю тебе.
Несмотря на свое неустойчивое расположение духа, занимаюсь много, и вообще мог бы быть доволен последними двумя месяцами. В прошлом году я еще слишком разбрасывался; теперь же главное внимание сосредоточил на истории. Беллетристики почти совсем не читаю. В октябре прочитал по истории более 1500 страниц, а именно: Соловьёва, История гос. Росс. т. II; Костомарова – Бунт Ст. Разина; Ключевский – Сказания иностранцев о Моск. государстве; Станкевич – Биография Грановского, – и журнальные статьи: Трачевский – Современные задачи историч. науки; Виноградов – Ранке и его школа; Кареев – Теория культурно-историч. типов.