— Счастье твое, — бросает хмурый взгляд Васюта, — что у меня еще зубы молочные, а то что б мне тогда всю жизнь без зубов делать? А?.. Я бы тебя, гадину, убил бы! Я бы тебя еще и не так размалевал.
Но теперь Юра начинает замечать кое-какие дефекты и своей особы. Во-первых, он без штанов. Вон они, штаны, лежат кучкой тряпья — должно быть, в драке сползли и разорвались. Потом Юра хотя и видит, что левая рука у него есть, но это все равно, что и нет ее — ни пошевельнуть, ни чего-нибудь сделать ею нельзя. Кроме того, из носа у Юры течет, как из водопровода. Кровь заливает ему губы, стекает с подбородка и каплет на грудь. В левом ухе такой звон и гул, как в пасхальную ночь на колокольне. Притом и ходить Юра не может — он едва переставляет ноги и даже сам не разберет, на которую из них хромает. Возможно, что и на обе. Все, что осталось на Юре из платья, мокрое и холодное. А уже осень и купальный сезон давно кончился. Ай-ай-ай!
Что-то ему теперь будет от папы и мамы?
А утром произошло новое событие.
Во время большой переменки брат прибежал домой завтракать и, захлебываясь от гордости, сообщил, что у них два гимназиста удрали в Америку.
— Северную или Южную? — быстро спросил Юра.
Это не было известно. Известно было только, что они украли у родителей двадцать пять рублей, вытащили у квартального револьвер, когда он уснул в будке у себя на посту, заняли у кого-то из товарищей мешок и неведомо как скрылись из города. Может быть, по железной дороге, а может быть, и пешком, на лошадях или на пароходе. В записке, которую обнаружили на ученической квартире, где они жили, они писали, что бегут потому, что директор сволочь, латинист мерзавец и оставили их в третьем классе на второй год совершенно несправедливо! Кроме того, в гимназии им вообще надоело, жить скучно, от родителей они ничего, кроме тычков и ремня, не видят, а они жаждут вольной жизни в прериях Техаса, в чащах Дакоты и на горах Невады…
Юра сидел совершенно ошеломленный.
В Америку! Северную! Техас — это же Северная Америка. Юра даже может закрыть глаза и представить себе Северную Америку такой, как она нарисована на немой карте, которая висит на стене над кроватью брата. Кордильеры, Миссури, Миссисипи, Сиерра-Невада…
Юра вскакивает из-за стола и бежит в сад. Он обнимает ствол старой груши, припадает лицом к шершавой потрескавшейся коре, и обильные слезы текут из его глаз. Тихие и горькие. Юре тоже хочется в прерии и пампасы…
Ему тоже хочется вольной жизни охотников на бизонов. Он хочет вместе с индейскими трапперами бороться против бледнолицых американцев, которые дерзко захватили вольные земли ацтеков, корайсов и ирокезов…
Великие события примиряют самых лютых врагов. Перед лицом таких событий бывшие разногласия кажутся мелкими и ничтожными. И вот Юра уже не один.
В тот же день после обеда все шестеро — Юра, Семка, Казимирка, Федько, Васька и Васюта — сходятся в чаще жасмина у Юриного вигвама.
Впрочем, этот вигвам теперь уже не просто Юрин вигвам. Теперь это вигвам великого племени Каракозов. Происхождение названия несложно — о племени ирокезов Юра не раз читал у Майн-Рида, а папа делает папиросы из гильз фирмы Каракоза, и на коробке нарисован араб, которого Юра по неведению принимает за индейца. Великим вождем племени каракозов единогласно избирается Казимирка. Он старше всех, выше всех, сильнее всех, а главное — он обладатель Кочубеева черепа. Завтра этот череп будет торжественно перенесен в вигвам и установлен на высокой палке. Все каракозы, входя, станут воздавать ему почести — простираться ниц, поднимать руки кверху и произносить какое-нибудь патетическое приветствие — какое именно, еще не решено. Потом они будут усаживаться перед вигвамом в кружок, и Юра — отныне вовсе не Юра, а главный жрец племени каракозов Быстрая Нога — будет читать вслух романы Майн-Рида и Фенимора Купера. Великий вождь тем временем разожжет трубку мира — она сделана из выдолбленного каштана на бузинной палочке и набита сухим вишневым листом, смешанным с кизяком. Он разожжет ее и, дважды затянувшись, передаст дальше, темнолицым братьям. Не было больше мальчиков — Федька, Васьки, Васюты и Семки. Это были теперь каракозы — Соколиный Клюв, Черный Ворон, Щербатый Буйвол, — «Щербатый» так и пристало к Васюте, после того как Юра выбил ему два передних зуба. Больше всего хлопот было с переименованием Семки. Сколько его ни уговаривали, сколько ему ни втолковывали, что у индейцев такого имени быть не может, он уперся на своем, заплакал и заявил, что готов остаться единственным бледнолицым среди индейцев только ради того, чтобы называться Старым Матросом. Наконец на него махнули рукой. Великое племя каракозов ставило себе на будущее две цели: пробраться в подземные ходы, осмотреть их и вынести оттуда все, сколько там есть, золотые монеты и казацкие сабли. Во-вторых, как только подрастут и станут взрослыми, отправиться в прерии штата Небраска.
— А где это? — полюбопытствовал Семка. — Далеко это от Киева? Или это там, где Маньчжурия?
Местонахождение Киева Семке было точно известно, потому что сразу за углом начиналась киевская улица. Что же касается Маньчжурии, то во время русско-японской войны там погиб Семкин старший брат.
Беглецов вернули через три дня.
Их доставили на крестьянской телеге под конвоем двух стражников. Подвода въехала во двор, когда уроки в гимназии уже начались и во дворе было совершенно пусто, и остановилась у парадного подъезда. Один из стражников соскочил с телеги и направился к швейцару, второй стоял возле лошадей и скручивал козью ножку из табака подводчика. Стражники были с шашками, револьверами, а на телеге виднелись две длинные берданки.
Беглецы лежали на дне телеги на соломе, руки и ноги у них были связаны веревками. Юра знал обоих: Баша и Пустовойт. Пустовойт лежал отвернувшись и плакал. Баша полусидел, опершись на люшню, и угрюмо молчал. Разные люди собирались тем временем к телеге со всех сторон. Подошел дворник Виссарион и, опершись о метлу, равнодушно уставился на мальчиков. Выбежало несколько судомоек из пансионской кухни. Они то хихикали, то жалостно шмыгали носами и вытирали уголками головных платков слезы. Из гимназического подъезда вышел служитель Иван, потом служитель Маврикий, потом служитель Капитон. С улицы забрел какой-то перехожий монах с кружкой на «построение храма». За ним проскользнули Васька и Васюта. Потом прибежала горничная директора и стала читать мальчикам нотацию. Она величала их сорвиголовами, висельниками, гайдамаками, душегубами, грешниками и амикошонами. «Амикошонов» дворник Виссарион уже не мог перенести и, замахнувшись метлой, обозвал жантильную горничную: «У, стервоза».
Наконец двери гимназии растворились, и оттуда выбежал надзиратель, а за ним — Юра скорей спрятался за судомойками — Юрин отец. Он был сегодня дежурным по гимназии. Толпа расступилась и дала дорогу начальству.
— Вы что себе думаете, остолопы? — загремел Юрин отец, приближаясь к беглецам и зловеще поблескивая черными стеклышками своих золотых очков. — Из гимназии вылететь захотелось? — Он подошел вплотную, и взгляд его упал на горемычных «американцев». — Негодяи! — вдруг заорал он. — Мерзавцы! — затопал он ногами. — Обормоты! Кто разрешил связать руки и ноги?
— Так что… — вытянулся стражник, даже вздрогнув, как только услышал грозный начальственный тон. — Так что разрешите доложить…
— Молчать! — зарычал отец. — Не разрешу! Под суд за издевательство над малолетними!
— Разрешите доложить, ваш-скородь…
— Ослы! Немедленно развязать!.. Нуте-с!
— Слушаю, ваш-скородь!
— А вам что тут надо? — накинулся отец на окружившую телегу толпу. — Марш! Чтоб и духа вашего не было.
Юра первый бросился наутек. Судомойки за ним. Монах налетел на Ваську с Васютой и растянулся на земле, взмахнув черными полами рясы. Скуфейка свалилась у него с головы, и Васюта гнал ее ногами перед собой шагов двадцать.
У телеги остались только гимназические служители и дворник Виссарион. Стражники торопливо развязывали пленникам руки и ноги. Потом они поставили их на землю и даже угодливо смахнули рукавами пыль с сапог. Отец выхватил у стражника из рук большую книгу и одним махом расписался в ней. Потом гневно ткнул книгу стражнику назад.
— О вашем обращении с арестованными будет уведомлено ваше непосредственное начальство! — прогремел он на весь двор. — Можете идти!.. Нуте-с!
Стражники сделали кругом, щелкнули каблуками, дали левую ногу и замаршировали к воротам, точно на параде.
Тогда двинулись и остальные. Отец шел первым. За ним, свесив головы, плелись беглецы, дальше трусил надзиратель. Дворник Виссарион во главе трех служителей проводил процессию до самых дверей гимназии.
На следующий день Великое Племя Каракозов собралось у Великого Вигвама для Великой Клятвы. Великая Клятва должна была быть дана в том, что в первые же весенние дни, как только сойдет снег, все сыны великого племени как один убегут в пампасы. Кто струсит и нарушит Великую Клятву, на того должен был пасть Меч Кровавой Мести.
Проведение церемониала присяги, — так же как и все религиозные обряды, колдовство, ритуальные церемонии и другие моральные дела каракозов, — лежало на обязанности главного жреца племени — Быстрой Ноги. Еще с вечера приготовил он в вигваме все необходимые принадлежности — петушиные перья, вишневый лист с кизяком и наточенный кухонный нож, которым надлежало сделать надрезы на пальцах каракозов, чтобы, смешав их кровь, закрепить Великую Клятву Кровным Братством на всю жизнь. Но когда в назначенный час пять воинов сидели перед вигвамом, великого жреца, ко всеобщему удивлению, еще не было…
Он явился с большим опозданием, не менее чем на четверть солнца, когда усталые и раздосадованные темнолицые братья его уже собирались разойтись по домам. Юра прибежал, задыхаясь, раскрасневшийся и взволнованный. Он опоздал, конечно, не по своей вине: его задержал отец. Отец сообщил ему необыкновенную новость.
Сегодня утром отец позвал к себе Юру и, хитро поблескивая черными стеклышками очков в сторону мамы, которая сидела тоже с таким видом, как будто она приготовила какой-то сюрприз, пророкотал себе в бороду, однако обращаясь, безусловно, к Юре: