Козубенко передал команду Зилову, а сам во весь дух помчался на блокпост. Надо добиться, чтобы открыли семафор или чтобы дежурный агент отправил летучку на боковой запасный путь как можно скорее и подальше от этого места. Спекулянты могут опомниться, оглядеться и броситься в бой за свое барахло. Следом за Козубенко бежал и Тихонов — ругаясь на чем свет стоит, призывая громы и молнии на головы зарвавшихся мальчишек. Но его, члена рабочего Совета, знали на железной дороге все, и надо было спасать положение, воздействовать своим авторитетом на дежурного. В конце концов дал же ему рабочий Совет неограниченные полномочия…
Возле одного из вагонов сбилась кучка людей. Несколько перепуганных спекулянтов, несколько гимназистов с лопатами, и — с винтовками — Золотарь, Пиркес и Стах. Стах стоял в середине круга, весь собравшись в комок, кепка сдвинулась на лоб, винтовка в его руке дрожала. Напротив Стаха, слегка побледнев, засунув руки в карманы добротной шинели, над двумя узлами стоял его брат, Бронька Кульчицкий. Он возил соль и сало из Бирзулы в Волочисск, там продавал польским контрабандистам, покупал какао и камешки для зажигалок, вез в Киев и брал за них серебряные портсигары и золотые пятерки. Сейчас, когда кругом чуть не каждый день происходили перевороты, связываться с какой-нибудь армией не имело для Броньки никакого смысла. Бледность уже сошла с его лица, и он начал нахально ухмыляться.
— Ой, понт! — фыркнул он. — Затеяли ярмарку на всю неньку Украину! Ну-ка, расступитесь, я и пешком домой дойду. — Он шагнул к своим мешкам. — Пусти! — оттолкнул он брата ногой.
Стах засопел и снова занял прежнее место.
— Что у тебя в мешках? — прохрипел он, согнувшись еще больше.
— Свобода! — кривляясь, вызывающе фыркнул Бронька. — Полные мешки свободы! — Он ковырнул ногой узлы. Сапоги на нем были новенькие, хромовые. На шинели — каракулевый воротник. — Гоняюсь за свободой с собственным мешком. А ну вас к свиньям собачим, патриоты! Ну-ка, пусти.
Стах оттолкнул его руку и отступил на шаг. Он впился черным, пронизывающим взглядом в лицо брата. Бронька тоже отступил и подбоченился. Наглая усмешка светилась в прищуренных глазах, кривила губы. Так застыли они на мгновение друг против друга — два брата. Один высокий, статный, насмешливо-наглый, старший. Другой маленький, хромой, разъяренный — младший.
— Неси мешки вон в те вагоны, — прохрипел Стах, для больных тифом, бывших пленных, берем…
— Как бы не так! — дернул головой Бронька. — Нашли дурака! Для себя на буферах мучился.
— Неси… а не то!
— Хи! Напугал! Держите меня, а то упаду!.. А ну, пусти!
Грудь Стаха тяжело вздымалась, на скулах ходили желваки. Перед ним стоял его брат, его родной брат, сын его отца. И это был старший брат, голова и верховод в доме. Здоровенный, потерявший облик человека верзила. Сегодня, когда Стах придет вечером домой, Бронька скрутит ему руки и так изобьет, что он завтра едва доплетется в депо на работу. Так бывало не раз.
— Э-э! — рассердился Золотарь. — Дай ему раза…
Но Бронька опередил его. Он размахнулся и сверху вниз ударил Стаха по лицу.
Стах зашатался, Пиркес вовремя успел выхватить у него винтовку.
— Отдай! — закричал было Стах, но сразу же забыл о винтовке и с места, как на пружине, подскочил вверх. Его небольшой, но крепкий и острый кулак со всего маха заехал Броньке в нос.
Бронька не ожидал удара и, не удержавшись на ногах, шлепнулся навзничь.
— Поехали! Поехали! — послышался в это время откуда-то из тумана голос Козубенко. — Садись! — Кукушка свистнула. Семафор все еще был закрыт, но дежурный отправил летучку обходным путем.
Бронька вскочил, разъяренный, обезумевший.
— Перевертень проклятый! — крикнул Стах и ударил Броньку еще раз в то же место.
Бронька пошатнулся и снова упал. Он дико заревел, изрыгая проклятия и грязную брань, и, схватив Стаха за ноги, дернул на себя. Стах упал. Они свились тесным клубком и покатились по гравию в канаву.
— Садись! — звал откуда-то из тумана Козубенко. — Садись!
Ноги Стаха и Броньки попеременно мелькали в воздухе. Бронька ругался, Стах боролся молча. Но обида и гнев придали маленькому Стаху необычайную силу. Он оказался наверху и вскочил на ноги. Еще раз залепил Броньке в ухо и, отойдя, сплюнул кровь. Бронька плача сидел в канаве, руки по локоть в грязи. Его франтоватая шинель была измазана вконец. Подошва элегантного сапога оторвалась, и сапог ощерился.
Пиркес схватил Стаха за руку и потащил прочь. Летучка уже тронулась и загремела буферами.
— Придешь домой, — орал Бронька, — убью! Рыжий пес! Шкандыба!
Он вдруг вскочил и кинулся к своим узлам.
— На! На! — визжал он, толкая мешки ногами. — На! Забирай! Идол проклятый! Забирай! Караул! Караул! Грабят!
Золотарь наклонился к мешку с салом, поднял его с земли и на ходу бросил в вагон.
Стах и Пиркес еще успели прыгнуть на тормозную площадку последнего вагона. Но Золотарю уже было не догнать.
Он закинул винтовку за спину и, замедлив шаг, спокойно пошел вдоль эшелона. До станции оставалось километра два.
Спекулянты ругали его вдогонку, но Золотарь ни разу не оглянулся.
Он шел не торопясь, высокий, длинноногий, сердито бормоча что-то себе под нос.
Три немецких эшелона выстроились в ряд у перрона воинской рампы. Паровозов под эшелонами не было.
На крыльце комендантского управления рампы стояли петлюровский комендант, его адъютант и дежурный железнодорожный агент. Перед крыльцом группа немецких офицеров.
— Пятнадцать минут! — кричал седоусый немецкий полковник, и левая рука его подкрепляла каждое слово коротким ударом ладони об эфес палаша. — Пятнадцать минут и ни секунды больше! — Жилы на его низком лбу налились синей кровью. — Через пятнадцать минут я выкатываю орудия и разношу в щепы все! — Он быстро обвел рукой круг и снова стал отстукивать на эфесе. — Станцию, город, все грязные хибарки ваших свинячих машинистов. Я кончил.
Он действительно кончил и, щелкнув шпорами, сделал оборот на месте. Широким шагом он направился к офицерскому вагону. Весь его штаб толпой двинулся за ним. Звенели шпоры, палаши хлопали по длинным добротным шинелям.
Петлюровский комендант с адъютантом стояли вытянувшись, бледный дежурный агент растерянно переминался, тоскливо поглядывая по сторонам — как бы ему удрать?
Рабочие депо отказались подать паровозы под эшелоны немцев, возвращающихся в Германию с оружием в руках. В Германии бурлило спартаковское восстание. Каждая винтовка в руках немецкого солдата — это был выстрел в спину германской революции. Да к тому же германское оружие пригодится украинским рабочим и самим — здесь.
Петлюровский комендант кинулся в управление, к телефону. Адъютант стоял рядом с ним, так и забыв руку у фуражки. Железнодорожный агент воспользовался случаем и сбежал.
Через десять минут, в расстегнутом пальто, с шапкой на затылке, прибежал запыхавшийся председатель петлюровского «железнодорожного совета» Головатько.
— Вы кто? — спросил его полковник, опустив окно вагона, и как бы между прочим посмотрел на часы у себя на руке.
— Я Головатько… — снял Головатько шапку. — То есть я глава… железнодорожного совета… Головатько…
— Так вот, Головатько железнодорожного совета, — сказал полковник, — через три минуты вы будете расстреляны! Господин лейтенант, возьмите Головатько совета под стражу!
Четверо солдат мигом выросли спереди и сзади. Головатько зашатался, посиневшее лицо его оросил пот. Заикаясь, бия себя в грудь, он стал умолять полковника. Он доказывал, что не виноват, что железнодорожный совет тут ни при чем, что все «сознательные украинцы-железнодорожники». стоящие на страже интересов украинской самостийной государственности, глубоко уважают великую дружественную Германию, ее непобедимую армию и, в частности, высокочтимый нейтралитет в деле борьбы «щирых украинцев за свое национальное освобождение»…
— Короче! — крикнул полковник. — У вас осталась одна минута.
— Железнодорожный совет отдал приказ подать вашей светлости три лучших паровоза серии С, но, прошу вашей милости, господин полковник, депо отказывается выполнить приказ совета! Там засели проклятые большевики, их надо всех перестрелять, ваша светлость! Я умоляю вас, ваша светлость…
— Гоните вон этого идиота! — поморщился полковник. — Я буду говорить только с представителем депо! Даю вам еще пятнадцать минут. — И он с шумом поднял широкое окно.
Комендант с адъютантом, придерживая сабли, бросились к управлению бегом. Головатько растерянно озирался, вертя шапку в руках и не зная, что же ему делать.
— Цурюк! — подтолкнул его прикладом часовой. — Ауф!
Тогда Головатько надел шапку и тихо побрел вслед за комендантом.
Представитель от депо явился не через пятнадцать, а через двадцать пять минут.
Он шел не торопясь, засунув руки глубоко в карманы кожушка. На стене пакгауза висело какое-то объявление, и он остановился его прочитать. Это был прошлогодний еще приказ о запрещении посторонним лицам ходить по путям. У двери блокпоста скулил паршивенький озябший щенок. Представитель депо постоял и сочувственно почмокал ему. Ламповщику, чистившему стекло фонаря, представитель депо предложил закурить…
Полковник ожидал у вагона, нетерпеливо похлопывая снятой перчаткой по левой ладони.
— Вы кто? — встретил он представителя от депо.
— Я машинист Шумейко! — ответил представитель и вежливо приподнял черную фуражку с серебряным паровозиком спереди.
— Представитель от депо?
— Ага, — сказал Шумейко, — ребята передавали, что вы просили к вам зайти, дело будто бы к рабочим имеете?
Опять налились на лбу у полковника синие жилы, но он сдержал себя.
— Три паровоза, — негромко отчеканил полковник, — нужны мне немедленно. Я даю вам пятнадцать минут.
— Паровозы холодные, — пожал плечами Шумейко. — Господину полковнику следовало уведомить с предыдущей узловой станции, тогда мы подготовили бы их заблаговременно. Ведь господин полковник понимает, для того чтобы разогреть паровоз, нужен час, а то и два. Через полтора часа мы можем подать вам три паровоза…