Через полчаса Феликс вошел в комнату и выглянул в окошко. Во дворе никого. Никого, кроме Семки, который быстро шел к выходу.
Феликс негромко позвал его, и тот поднял голову.
— Зайди ко мне на минуточку, — попросил Феликс.
— Не могу сейчас… Я очень спешу! — Семка исчез.
Феликс сам не знал, зачем звал Семку, не придумал еще, но, конечно, пока тот поднимался бы к нему, что-нибудь придумал бы. Но Семка исчез, и ничего не нужно было придумывать.
Вот-вот могла прийти мать, и Феликс ушел из дому. Часа три бродил он по Центральной улице, подальше от дома, заходил в тир, но не стрелял, заглянул в парк у моря. Хотел зайти в летний кинотеатр, но не было билетов. Выло уже совсем темно, когда он зашагал домой. Идти к себе было рановато — он не избавился бы от вопросов родителей, но к Адъютанту идти было в самый раз.
Феликс совсем забыл, упустил: не все еще потеряно! У него ведь остался Адъютант. Он вел себя не так, как другие. Не защищал его — это было бы так трудно, но в глазах его не было ненависти к нему…
Феликс скользнул во двор мимо темных кустов, мимо стола с доминошниками и стал подниматься по лестнице. Он не думал, о чем будет говорить с Захаркой: здесь думать нечего.
Постучал. Открыла его мать.
— Захар дома?
— На этот раз дома, и не один.
Феликс почему-то сразу испугался.
— С кем он?
— Витя пришел… Два часа говорят о чем-то.
Первое желание у Феликса было рвануть по лестнице вниз, и он бы рванул, если бы рядом не стояла Захаркина мать.
— Ты что? — удивилась она. — Входи…
И Феликс вошел. К нему из меньшей комнатушки выскочил Адъютант в синей майке и тапках.
— Добрый вечер, — проговорил Феликс и даже улыбнулся. — У тебя, я слышал, гости?
— Да Витька тут забрел, — сказал Адъютант, так сказал, будто и не было у них ссоры из-за той рыбы и Витька не орал на весь двор, что он, Захарка, и его Тихон отъявленные спекулянты и жулики.
Адъютант в нерешительности смотрел на Феликса, точно не знал, стоит приглашать его в комнату, где сидит Витька, или не стоит.
И Феликс не стал дожидаться, он сам вошел и увидел Витьку в своей щеголеватой красной ковбойке.
— А, и ты здесь! — сказал он. — Добрый вечер! Давно пора было!
Витька исподлобья посмотрел на него, куснул губу и спросил:
— Зачем ты хаял перед Захаркой наши шкатулки и говорил всякое про меня и деда?
— Я? Да ты за кого меня считаешь? Первый раз слышу!
— Не ври! — раздалось за спиной, и Феликс увидел блестящие черные глазки своего Адъютанта. — Ты насмехался над ним…
— А при мне — над ним! — брякнул Витька.
— Вы что, ошалели?! — вскричал Феликс. — Зачем мне это!
— Это тебе видней, — сказал Захарка. — Это один ты знаешь зачем…
Феликс провел рукой по лицу. Оно внезапно покрылось испариной.
— Ребята, ну что вы! — голос Феликса дрогнул. — Ведь то была игра… Разве я желал вам когда-нибудь зла?
— Ты совесть сегодня потерял, — сказал Адъютант.
— А у тебя и не было ее! — обрубил Захарку Феликс, и его захлестнула горечь. — Вы все охамели с приездом Ваньки! Ну что вы нашли в нем? Он вас за нос водит, а вы… вы… Вы ничего не видите!
— Мы все прекрасно видим, — сказал Витька, — и его и, между прочим, тебя…
— Я вас презираю! — Феликс ударил ногой по стулу и пошел к выходу.
Щеки его пылали. Что он будет делать завтра без них? Куда пойдет? Найдет куда. Мало ли других ребят в Скалистом!
Феликс быстро шел по двору. Шел не домой. Шел к Ане… Она же умная, она все сразу поймет…
Не надо было, конечно, нападать на Ваню и говорить, что он не родной… Но ведь родители сами же собирались сказать ему… Да, а как быть с шифрограммой? Надо обязательно написать и передать ей.
Феликс глянул на свои окна — они были темны, выбежал на улицу и глянул на кухонное окно — и в нем не горел свет. Тогда он помчался к себе, достал шифровку, наложил ее на листик бумаги и стал писать: «аня салют прости дернул же меня черт какой я дурак завтра в четыре жду в скверике очень жду очень ф». Затем Феликс сунул в стол шифровку и вылетел из дому.
Аня поймет, все поймет… Должна понять. Не нужны ему эти глупые, самонадеянные, крикливые мальчишки, и даже Витька с Адъютантом — все они предатели, все до одного! И Аркашка, глиста и макаронина, не лучше всех! Дождется теперь, чтобы он защищал его от чужих кулаков…
Уже у самой Аниной калитки Феликс подумал о том, что хорошо бы завтра повозиться в ее саду — ничего в этом зазорного нет. Плевать, что о нем подумают другие…
Феликс отворил калитку и шагнул в настороженную темноту притихшего сада.
Глава 27Вот так встреча!
С утра Аня была не в духе. Опять ей пришлось убирать кровати сестер. Прозвонил будильник, но они, вместо того чтобы сразу вскочить, несколько минут валялись, зевали, да еще над ней, Аней, подтрунивали. Особенно изощрялась Валя: что это она вчера отшила своего прекрасного ухажера? Обидеться ведь может, бросить ее — она так и сказала — «бросить»… Ей и Кате Феликс очень нравился.
Потом, когда времени уже не оставалось, сестры как полоумные в панике повскакивали с постелей и, неумытые, полуодетые, наспех позавтракали и, причесываясь на ходу, унеслись на работу, и Ане пришлось наводить порядок в спаленке.
Простыни так и трещали в ее сердитых руках, веник ломался, и Аня вместе с пылью выметала и кусочки его желтых стеблей. Убрали сестры когда-нибудь ее кровать? Подмели спальню? Черта с два! Она ведь младшая и должна терпеть и подчиняться…
Актеры и актрисы, развешанные по стенам, выводили ее из себя: только и знают, что скалить свои белые зубы, демонстрировать купальники и драгоценные сережки, и ни капли сочувствия, желания понять ее. Даже дельфин на монетке не принес ей счастья.
Кончив с уборкой, Аня взяла цапку, обросшую, как коростой, засохшей землей, и пошла в сад в своем страшном, выгоревшем купальнике, заштопанном на животе и на боках. Встретила у летней кухоньки мать и накричала на нее:
— Мама, я тебя очень прошу: не называй его на «вы» и не приглашай домой, если я этого не хочу!
— Аня, как же так можно? Человек пришел к тебе, а ты…
— А я не хочу видеть этого человека! — крикнула Аня.
— Доченька, это же невежливо, малокультурно…
Услышав это, Аня совсем вышла из себя:
— Можешь звать к себе кого хочешь, а я не хочу! И не вмешивайся в мою жизнь!
На лице матери как-то устало, как-то очень горестно собрались у глаз и на щеках морщины, но сейчас Аня не чувствовала жалости ни к ней, ни к себе, а может, наоборот, у нее была такая сильная жалость и к ее и к своей нескладной жизни, что душа прямо-таки занемела и ничего уже не ощущала, кроме боли и горечи.
— Анечка, доченька, но ты ведь учишься в школе его отца…
— Плевать мне на него с отцом и с их школой, вместе взятыми! — прокричала Аня и сорвалась — вот-вот хлынут слезы! — и побежала от матери в дальний угол сада.
В спину и в затылок ее сильно припекало солнце, и надо бы было прикрыться косынкой, чтобы совсем не сгореть. Но пусть она совсем сгорит, пусть ее прикончит, поскорее — солнечный удар! Жизнь сделалась невыносимой. На кого стал похож Феликс? Докатился! Прибежал уже в потемках и не вошел к ним, а принялся криками вызывать ее из дому. Они ужинали, Валя понимающе улыбнулась, и Аня вышла к нему с деревянным лицом и закушенными губами. Он, конечно, видел, в каком она настроении. Но вел себя так, будто ничего не произошло. Еще под вечер, когда он выкинул все это и потом гордо удалился в подъезд, показав всем свою стройную спортивную спину, он был презрителен и высокомерен, а какой он был сейчас! Сейчас его голос звучал прерывисто, губы прыгали и он, захлебываясь, что-то нес о том, что никого не хотел обидеть, а так само собой получилось; что он должен сказать ей что-то очень важное, но не сейчас, а завтра: и тут появилась на крыльце мать и, рассыпаясь перед ним, стала приглашать его в дом и обращаться к нему на «вы», и Аня быстрым жестом попросила ее убраться, что мать и сделала, и не успела Аня опомниться и сообразить, что ответить Феликсу, как почувствовала в своей руке листок и взяла его, хотя его не надо было брать; и ничего не ответила ему, когда он сказал, что пусть она не стесняется и скажет, если надо помочь в саду, он с большим удовольствием поможет… И, выпалив все это, мокрый от испарины, он пропал во тьме.
Аня не знала, что делать. Шифрограмму надо было порвать на мелкие клочки не читая. Но в ней и правда могло быть что-то важное. Прочесть ее в этот вечер не удалось. Валя не унималась и продолжала свои насмешки.
Аня выскочила из-за стола, швырнув на клеенку вилку с кружком лука, и, не сняв платья, бросилась в постель и притворилась, что заснула. Сна не было ни в одном глазу. Только утром Аня смогла прочесть шифрограмму, и вот тогда-то у нее окончательно испортилось настроение. Ничего важного в шифрограмме не было: просто Феликс пытался наспех оправдаться и разжалобить ее и хотел сегодня в четыре часа встретиться с ней, чтобы оправдаться уже не наспех, не кое-как, а основательно, капитально, заготовив предварительно кучу убедительных и неопровержимых доводов… Это он умеет!
Пойти? Ни за что!
Как у него язык повернулся сказать такое Ване? Бросить в лицо всем! Ну и что из того, что Валерий Михайлович и тетя Маша не родные Ване? Может, они на самом деле куда родней, чем иные родившие своих детей… А каков Аркаша — вот молодчага! И Артем оказался на высоте. И даже Дима не спасовал. Дура она, что так легко раздружилась с ним…
Но еще интересней было бы дружить с Ваней. Она уже пробовала, намекала ему и так и этак, да все бесполезно: смотрит на нее во все глаза, улыбается, в гости зовет, книги почитать предлагает, а чтобы позвать в кино или походить по городу — так нет.
Крепко, до тупой боли в пальцах сжимала Аня черенок цапки, чтобы отвлечься, уйти от мыслей. А уйти было невозможно. Лезли они к ней из-за каждого куста и дерева. Из-за сарая и летней кухни.