— Может, через реку? — спросил Вовка. — Все равно деньги не истратили.
— Давай.
По деревянной лестнице мы сбежали к причалу.
Лодка подходила к тому берегу. Долго теперь придется ждать! Я сел на причал, Вовка облокотился о перильца и стал смотреть в воду. Солнце светило почти отвесно, и мы видели, как плотички стаями ходят у свай, посверкивают узкими зеркальцами, то всплывая, то уходя на глубину.
— А может, через мост? — спросил я.
На причале собралось несколько человек, и мы решили не уходить. Лодка быстро отвалила от того берега, и минут через пятнадцать подходила к нашему.
Она была перегружена и сидела глубоко. Тяжелые весла ритмично ударяли по воде. На веслах сидел скуластый парень в рабочей спецовке с бугроватыми руками. А перевозчик, костистый, крепкий, в армейских галифе и мятом пиджаке, сидел против него и что-то говорил.
— Держи конец! — крикнул перевозчик, и стоявший у носа паренек в кепке с пуговкой бросил нам конец.
Я поймал; мы с Вовкой накинули петлю на столбик и подтянули лодку. Пассажиры стали выходить. Последним сошел парень, который греб.
— Благодарствую, — улыбнулся ему перевозчик.
— Да что ты, что ты! — сказал парень. — Тебе спасибо. Приятно было поразмять мускулы. — Он подвигал руками, точно делал гимнастику. Перевозчик встал и громко сказал:
— Пожалуйста, товарищи… Прошу занимать места. Билеты у меня.
Перевоз через реку стоит пятьдесят копеек, мы с Вовкой подали ему деньги.
Перевозчик пересчитал мелочь и опустил в карман своих раздутых галифе: казалось, в них может войти килограмма три мелочи.
Мы с Вовкой спрыгнули в лодку, потом стали садиться взрослые. Первым влез молодой летчик, лейтенант с крылышками в петлицах, живой и смуглый. За ним вошла толстая старуха в вязаной кофте, с корзиной на руке; из корзины торчала петушиная голова — петух помахивал гребешком, смотрел в небо и открывал клюв.
— Пить хочет, — сказал Вовка.
Потом в лодку влезли еще несколько женщин и мужчин. Перевозчик получал деньги, давал сдачу и поглядывал на берег.
— Отчаливаем, папаша? — спросил летчик, потирая руки.
— Погоди малость, комплекта нету, — сказал перевозчик, — сейчас доберем. Может, опаздывает кто?
Человека три еще могли поместиться в лодку. Перевозчик достал из кармана рулончик с билетами, присел на борт, оторвал несколько билетов от синей ленточки, точно такой же, какие бывают у трамвайных кондукторов, и дал летчику и мужчине в соломенной шляпе, который важно прижимал к животу туго набитый портфель.
Я наклонился над бортом и зачерпнул ладонью воду.
— Ты чего? — спросил Вовка.
— Петуху… Тетенька, он пить хочет. — Я поднес к корзине ладонь.
— Ишь выдумал: «пить хочет»! Сам пей! — Тетка отвернулась, и я так и не понял, что ей не понравилось.
Тут мы услыхали, как по лесенке с легким стуком летят каблучки и тяжело ухают сапожищи. На причале появились девушки и, как балерины, придерживая цветастые платьица, попрыгали в лодку. За ними сполз толстяк.
Лодка вздрогнула под его тяжестью и осела.
— Так и на дно пойти недолго, — заметил летчик, и все в лодке заулыбались.
— Теперь-то можно трогать? — спросил мужчина в шляпе. — Все места заполнил? Я опаздываю.
— Сейчас, сейчас, товарищи, — прошепелявил перевозчик сквозь выбитый впереди зуб. — Вон еще двое желающих…
Перевозчик оторвал билетик и дал толстяку. Завздыхал, потер обрюзгшую щеку и, садясь за весла, сказал:
— К дождю, что ли… Так и ломит, так и тянет руку…
— Давай сюда, папаша. — Летчик пробрался с носа к нему. — Отсядь-ка.
— А не перевернешь?
— Да уж буду стараться… Ну, шпингалеты, отталкивайтесь…
Мы с Вовкой уперлись в причал, летчик взмахнул веслами, и лодка двинулась.
— Да, — стал вслух жаловаться перевозчик, — мелеет ныне Двина… Что будет годков через десять? Суда ходить не смогут…
И верно, к августу река все отчетливей желтела мелями, и только один канал фарватера чернел, просвечивая, по середине реки.
С весел падали капли. Весла были грубые и неуклюжие. Они громко стучали и скрипели в деревянных уключинах.
Перевозчик достал кисет, оторвал от сложенной газеты квадратик, насыпал махру и заслюнил.
— Семена Михайловича все видали? — спросил он вдруг, зажигая самокрутку. — Каким молодцом, а? А ведь годков-то ему не мало. Ровесник мой.
Три дня назад в наш город приезжал Буденный и выступал на площади перед народом. Мы с ребятами бегали туда, чтобы посмотреть командира легендарной Первой Конной, и мне порядком отдавили босые ноги. И все-таки нам с Вовкой и Ленькой повезло: мы увидели его с крыши дома, выходившего на площадь.
Буденный оказался совсем не старым, с черными, торчком стоящими усами, говорил он бодро и уверенно, но расслышали мы немногое. До вечера толковали мы во дворе о конниках и кавалерийских атаках и сговорились завтра же пойти в детскую библиотеку и взять все, что есть о Первой Конной…
Перевозчик сидел против летчика, лениво пускал клубы дыма и вспоминал:
— Вот ты еще молодой, ничего не помнишь, гражданскую не видал. А я-то знаю, что к чему… Буденный — он большой человек, про него и песня такая поется: «С неба полуденного жара — не подступи, конная Буденного…»
— «…раскинулась в степи», — допел летчик, и все засмеялись.
— Ну это ты знаешь! Вы только по песням знаете наше время, а мы-то, а мы…
— Слыхал? — спросил я Вовку.
Вовка мрачновато молчал.
— Ты вот летчик, вижу, — не унимался перевозчик, — а в какой авиации служишь — в бомбардировочной или штурмовой?
— В истребительной я, папаша, — сказал летчик, продолжая грести длинными толчками.
— Ага, ясно. Сокол, значит.
В это время лодка ткнулась в причал. Мы с Вовкой взяли его на абордаж и укрепили конец. Пассажиры стали вылезать. Вовка стоял у края причала и не хотел уходить. Смотрел на перевозчика. Как-то странно. В упор. Не знаю почему. Человек как человек. Правда, слишком говорлив и зуб спереди выбит. И еще глазки у него какие-то остренькие, беспокойные.
— Благодарствую превелико, — сказал перевозчик летчику и цепким взглядом окинул новых пассажиров, точно решал что-то для себя.
Вовка продолжал в упор смотреть на него.
— Ну чего тебе? Пошли! — Я дернул Вовку за рукав. Мы пошли. У Вовки окончательно испортилось настроение. Он надул губы, смотрел под ноги и шел молча.
— И чего это он вспомнил про Буденного? — сказал наконец Вовка, когда мы уже подходили к нашему дому. — И «С неба полуденного» пел. Лучше б уж помалкивал.
— А что? — сказал я. — Может, он был в его армии… Чем же это плохо? Может, у него и ордена есть…
— Много ты понимаешь! Будут у него ордена, держи карман шире… И никогда больше не поеду через Двину на лодке. Лучше на трамвае или пешком.
— Почему? Да ты не жалей: марки с Толстым еще достанем. На нашей почте будут. Вот увидишь.
Вовка даже не посмотрел на меня.
Никак не мог я понять, в чем дело. Уже у самого подъезда Вовка поглядел на меня с презрением и выдавил:
— Деньги за перевоз платил?
— Платил.
— А билет где? Где твой билет? Себе он взял денежки-то, вот!.. В свой карман! И нас одурачил, и государство обманул, и еще летчика разжалобил, чтобы греб. Вот тебе и «С неба полуденного»… А ты…
И, не договорив. Вовка исчез в подъезде.
1963
Витек стал «нормальным»?
У обрыва Двины я услышал шум. Там толпилась вся наша дворовая братия. Высоко на кривой липе, над самым обрывом, кто-то громко хныкал, а внизу творилось невесть что.
Тут же узнал я, в чем дело, от Левки. Оказывается, час назад вбежал он во двор и закричал, что видел в сквере белку: она прыгала с липы на каштан, с каштана на клен, а потом скрылась в дупле.
Левка был отменный враль, все это знали, один только Вите́к мог попасться на удочку.
— Ах, какая белочка! — не унимался Левка. — Летит с дерева на дерево — пушистый хвост рулем держит и управляет полетом, а сама такая маленькая, хорошенькая, ушки торчком, мордочка как у котенка, только рыжая…
У Витька́ прямо глаза разгорелись.
— А поймать ее можно?
— Почему ж нет. Хочешь, я помогу тебе?
Увидев в глазах Витька недоверие, Левка крикнул:
— Не веришь? Провалиться мне на этом месте! Хочешь, землю буду есть?
— Не надо, — сказал Витек. — Пойдем.
Ребята гурьбой помчались к обрыву. За спиной Витька Левка корчил разные рожицы, по-лягушачьи выпучивал глаза и показывал длинный, выпачканный черникой язык.
Он привел ребят к обрыву и показал на липу с небольшим дуплом.
— Вон туда она юркнула… Снимай ботинки и носки. Я тебя подсажу…
Кое-кто из ребят стал отговаривать Витька — можно сорваться вниз, в крапиву, и сломать шею, но Левка клялся и божился, что ничего не случится. Витек послушался его и, разувшись, полез на липу. Подбадриваемый криками, он добрался до самого дупла, сунул туда руку и…
Конечно, никакой белки там не было.
Слезать было трудней, чем взбираться. Витек испугался высоты, немного сполз, оцарапав живот, и стал реветь.
Он был еще мал и очень добр. Как-то у меня кончились пластинки от «Фотокора» и почему-то они исчезли из продажи, и я, вздохнув, сказал об этом ребятам; Витек вдруг пропал и через пять минут явился с пачкой пластинок. У его отца был такой же фотоаппарат.
— Стащил? — спросил я у Витька.
— Папа разрешил, у нас еще есть.
Он был очень маленький и худенький — не скажешь, что третьеклассник. Скорей, детсадовец старшей группы. Личико и острый носик его пестрели от сыпи веснушек. Они были и на ушах и на шее. Не было их только на глазах. А глаза у Витька были большущие — не у каждого десятиклассника такие! — и очень-очень ясные.
Витек не мог врать. Я давно знал это и поверил ему.
— Спасибо, — сказал я. — Как появятся в продаже — верну.
— Не надо, — обиделся Витек, — папа купит себе еще.
— А твой папа не бьет маму? — спросил Левка, стоявший рядом со мной, и подмигнул своему дружку Оське.