м и не было: на него не рушились скалы, он никого не спасал от неминуемой гибели и сам ни разу не был на волосок от смерти. А еще называется взрывник!
Ребята рассказывали, что дядя Коля исконный сибиряк, рубал уголек в Черемхове — там и сейчас живет его семья, в декабре сорок первого года спасал Москву, в сорок втором оказался в окружении и в партизанах пристрастился к взрывным работам. А когда Юрка набрасывался на него с расспросами, как он пускал под откос эшелоны, взрывал мосты и обозы, Гришаков басил: «Чего ж там, воевали… Заложишь под ферму шашек, подпалишь и тикаешь…», или: «Снимешь с дороги патруля, натаскаешь туда тола, оттянешь провод, замаскируешь и ждешь эшелон». — «Ну, а не страшно было там?» — спрашивал Юрка, пытаясь вызвать взрывника на более обстоятельный разговор. «А что там, — начинал сердиться Гришаков, — мы не барышни, сработала взрывчатка — и ладно». Иногда Юрка с другого конца подступал к нему, пробовал философствовать. «А что бы вы хотели от жизни? — спрашивал он глубокомысленно. — Не надоело вам скитаться по стройкам?» — «Чего ж там, — отвечал Гришаков, — живу как живу. Вот дадут комнату в щитовом. Марье отпишу, так и так: забирай детишек и сюда…» — «Ну, а если вдруг несчастный случай, — не отставал Юрка, — стали бы плотником, бетонщиком, экскаваторщиком — у них тоже заработки не малые…» — «Чего уж там, — отвечал взрывник, сидя на раскладушке и оглаживая усы, — чего швыряться из стороны в сторону, дело-то, оно, как бикфордов шнур: как подпалил — не задуешь, не зальешь, пока до конца не сгорит…»
С дотошной деловитостью скручивал Гришаков на деревянной болванке длинные патроны из хрустящей, как жесть, пергаментной бумаги, насыпал в них аммонит, потом растапливал в обогревалке на печурке снег в ведре, месил глину и делал из нее, как домовитая хозяйка, «пирожки» — продолговатые и теплые огурцы для запыжовки шпуров в скале, которые Юрка с товарищами бурил в камне. Не было в Гришакове ни гордости, ни особого достоинства: дело взрывника заряжать и взрывать, а он еще лазал по скале, осматривал щели и трещины и советовал, где порода мягче и выгодней бурить, а подчас и сам брал из озябших рук бурильщиков перфоратор и пускал его в дело. Когда шпуры были готовы, Гришакову сверху спускали кули со взрывчаткой. Он аккуратно надрывал край куля; совком, точно продавец сельпо, начинял аммонитом шпур, деревянной «забойкой», проталкивал поглубже этот белый порошок и приговаривал всегда одно и то же: «Вот и начинка под пирог готова, добрая начинка». Затем он гнал всех от забоя, старательно, точно керосиновую лампу в избе, поджигал концы бикфордова шнура и уходил.
Сколько раз хотел Юрка собственными руками поджечь заряд и уйти вместе с ним, но Гришаков был неумолим.
…И сегодня все это повторилось.
— Убирайся! — сказал взрывник.
Юрка натянул веревку, ступил на бугор и не торопясь полез вверх. Добравшись до края скалы, он присел, опустил вниз ноги. Хоть бы отсюда увидеть все своими глазами.
Докурив папиросу, Гришаков отвернулся от ветра, приложил несколько спичек к концу шнура, который соединял все торчавшие из скалы отводы, и чиркнул по головкам спичек коробком. С шипеньем побежал огонек, плавя гудрон на черной оплетке. «Теперь его не задуешь, не зальешь, пока до конца не сгорит», — вспомнил Юрка. Потом Гришаков спрятал коробок во внутренний карман стеганки, посмотрел, как дымок короткими прыжками бежит по шнуру к начиненным взрывчаткой шурфам, прошел по узкой полке скалы и, натянув веревку — один конец ее был привязан к поясу, другой к пню сосны, — не спеша полез вверх.
Юрка, непринужденно болтая ногами, смотрел на него.
Громоздок и неуклюж был этот великан, но в его руках таилась нечеловеческая сила, и подымался он куда легче Юрки, хотя весил втрое больше… Если он подымал ногу, то на метр, если тянул за веревку, то так, что она звенела, и казалось, вот-вот выворотит пень с корнями. Пар клубился облаком возле его лица и инеем оседал на усах и ушанке.
Вдруг Юрка вскочил и в смятении забегал по краю обрыва.
Метрах в десяти от верха скалы нога великана соскользнула с обледенелого выступа, он громко шмякнулся, во весь свой огромный рост вытянулся на скале и засучил ногами. К счастью, он не выпустил из рук веревку и не полетел дальше.
Внизу с треском бежал по шнуру дымок…
— Дядя Коля, нате! — закричал Юрка и бросил ему свою веревку.
Взрывник не взял ее. Сильным толчком он подтянулся, уперся обо что-то коленом, встал на одну ногу, подобрал веревку и, прижимаясь боком к скале, большими шагами взобрался наверх. Обида захлестнула Юркину душу, он отвернулся, отвязал от пояса веревку, швырнул в снег и зашагал к обогревалке. Люди уже углубились в тайгу. Пошел за ними и Юрка, слыша за спиной спокойный, размеренный хруст снега под слоновьими ногами Гришакова — он ходил всегда одним шагом, ни быстрей, ни медленней, и Юрка, пожалуй, ни разу не видел, чтобы он бежал.
Юрке надоело идти, он стал у двух березок, росших из одного корня. К нему подошел взрывник.
— Дальше, — сказал он.
Юрка и с места не сдвинулся. Гришаков стоял рядом и молчал. Тогда Юрка лениво поплелся по снегу, прошел еще метров десять и остановился.
— Дальше, — повторил Гришаков.
Юрка с презрением посмотрел на него, сделал еще шагов семь и встал за большую черную лиственницу с ободранной у комля корой. В лесу было тихо, пронзительно тихо и светло, где-то хозяйственно каркала ворона и стучал дятел: тайга не ждала взрыва, который вот-вот должен грохнуть.
Гришаков подошел к лиственнице.
— Дальше.
— Хватит. — Юрка насупился. — Сюда не достанет.
— У тебя не спросит.
— А что, разве бывает?
— Бывает, и медведь летает.
В словах звучала явная насмешка.
— Не пойду! — Юрка плечом прижался к стволу. Он решил скорей умереть, чем хоть на шаг сдвинуться с этого места.
— Иди.
— Не пойду!
Гришаков помолчал:
— Нет?
— Нет.
И, прежде чем успел Юрка опомниться, он очутился в воздухе. Взрывник сгреб его, взвалил на плечо и понес в глубину тайги. Он нес Юрку тем же размеренным шагом, а кулаки бешено молотили его по спине, валенки больно били в живот. Левой рукой Гришаков обхватил обе ноги. Теперь действовали одни кулаки, но они не беспокоили взрывника: только выбивали из толстой телогрейки каменную пыль, и издали казалось, что Гришаков дымится.
— Вот, — сказал он, ставя Юрку на ноги перед бригадиром, — в целости-сохранности.
Раздался хохот.
Лицо у Юрки было мокрое, красное; ушанка съехала на лоб, губы вздрагивали. Наконец он пришел в себя, открыл рот, но крикнуть не успел…
Тяжелый взрыв потряс тишину; воздух сдвинулся; земля под ногами дернулась. Огромный клуб бело-желтого дыма взлетел над тайгой, и плотное, упругое эхо, сжатое узким ущельем Ангары, ринулось от берега к берегу и покатилось на север замирая. Гришаков, прислушиваясь, был серьезен и тих. Новый взрыв, еще большей силы, толкнул воздух, качнул сосны и лиственницы, и еще не успел появиться в небе дым, как что-то черное, быстрое, точно стая ворон, мелькнуло вверху. В тайге все затрещало, заухало и послышались тупые удары о землю.
— Так, — сказал Гришаков, — сработало.
Больше он ничего не сказал.
Он закурил, провел ладонью по усам и зашагал к обрыву. За ним, ступая в глубокие следы его огромных валенок, молча повалили остальные.
Юрка не мог смотреть на Гришакова, на его гигантскую, твердую, как скала, фигуру, на его стеганку с болтающимся хлястиком, который оборвал он, Юрка, когда взрывник тащил его на себе. Юрка стоял, прислонившись к березе, и плакал. Не было больше ему пути в бригаду, жизнь кончилась. И ни мама, далекая, жалостливая мама, с ее вечными просьбами не простудиться и вовремя принимать еду, ни папа-врач, и теперь советовавший не читать лежа и при недостаточном освещении, — люди, которые жизнь бы отдали за него, — не помогут сейчас.
Юрка вытер рукавом пыльной стеганки лицо и размазал грязь.
Оставалось взять в обогревалке кое-какое барахлишко и уйти в поселок. Юрка невольно поплелся за людьми. Слезы все еще застилали ему глаза, и он, не попадая в след, то и дело ступал в целину, спотыкался и, теряя равновесие, размахивал руками. Ноги не слушались его.
Скоро по сторонам стали попадаться в снегу глубокие ямы — следы от упавших камней. На многих деревьях были срезаны толстые сучья и ветки. Одна березка стояла без макушки, и где-то отчаянно, до хрипоты орали вороны: видно, в их гнездо угодил камень.
И вдруг Юрка увидел лиственницу, ту самую лиственницу с ободранной корой у комля, где взвалил его на плечи взрывник. Все сучья на одной ее стороне были словно сбриты, а в том месте, в том самом месте, где он хотел укрыться, косо лежала пудовая глыба, взрывом отколотая от скалы.
Что-то раскаленное пробежало по жилам Юрки и обожгло, сразу высохли слезы. Он стоял и неподвижными глазами смотрел на эту глыбу. А потом вдруг опомнился и побежал догонять своих.
Пакетик ваты
Хлопнула дверь, и в обогревалку, звеня цепью на поясе, кто-то вошел. Зимин поднял глаза, увидел полудетское лицо с мягкими, еще не устоявшимися чертами, все покрытое мельчайшей каменной пылью — даже брови и ресницы побелели, — и тихонько вздохнул…
Да и как не вздохнуть! Свет не знал более упрямого человека, чем Юрий Щукин, или попросту Юрка, как звали его бурильщики. Он едва ли не самовольно удрал с дорожного участка в его, Зимина, бригаду, и потом пришлось иметь неприятный разговор с начальником участка. «Лучшего моториста переманил!» возмущался тот. «Да я его первый раз в глаза вижу, — отбивался Зимин. — Сижу как-то в прорабке, врывается какой-то желторотик да с ножом к горлу пристает: возьми в бригаду или пожалеешь! Ну что тут поделаешь? Может, какой головорез… С перфоратором обращается, как с вилкой за столом, здоров как дьявол… Пришлось взять».
Конечно, Зимин сильно сгустил краски, чтобы у него не отняли Юрку: перфоратор тот видел впервые, крепостью мускулов похвастаться не мог, не приставал с ножом к горлу ни в прямом, ни в переносном смысле. Но зато в глазах его горело такое — не возьмешь, век не простишь себе.