Начпоарм ожидал на авансцене, опершись на рояль. Он быстрым взглядом осмотрел людей, разместившихся перед ним на скатанных реквизитных коврах, на мебели всех эпох или прямо на полу.
— Отставить! — отменил он свой приказ. — Мне нужны только актеры и вообще творческий персонал. Рабочие сцены, парикмахеры и реквизиторы могут идти. А впрочем, присутствовать могут все желающие.
Все остались на своих местах.
Рядом с начпоармом стояла женщина, тоже в буденовке, но не в шинели, а в красном драповом манто. Начпоарм попросил соблюдать тишину и заговорил.
Надо сказать, что это был блестящий оратор. Такого оратора нам еще не доводилось слышать. Голос его звучал сдержанно, фразы строились четко, паузы точно соответствовали законам логики и выразительности речи. Меткие метафоры и яркие, неожиданные сравнения пересыпали его речь. Мы слушали будто зачарованные. Даже ночной сторож не спал. Но главное было не в блестящей форме речи, а в самом ее содержании. Так с нами, актерами, еще никто не разговаривал.
Начпоарм говорил о гибели старого мира и о рождении нового неизвестного, неведомого еще, но несомненно прекрасного. Он говорил о том, что жизнь человека коротка, но человечество бессмертно. И человеческую личность, жизнь человека увековечивают наука, техника и искусство.
Таково, собственно говоря, было вступление к речи. И мы встретили его громкими аплодисментами.
Начпоарм призывал нас, интеллигенцию, служить народу верой и правдой и отдать все свои силы для великого дела построения новой жизни. Новая эпоха создает и свое искусство. И прежде всего — театр, наиболее массовую и доступную форму искусства. И начпоарм заверил нас, что пролетариат рядом с именами гениев, которые выйдут из его рядов, как только закончится вооруженная борьба против старого мира насилия, рабства и эксплуатации, — золотыми буквами запишет на страницах своей истории и наши имена, имена той интеллигенции, которая отдаст свои силы и свое мастерство на великое общепролетарское дело.
Мы, взволнованные, молчали.
— Создание пролетарского искусства уже началось! — воскликнул начпоарм, указывая рукой в сторону фронта и прислушиваясь к отдаленному грохоту орудий. — Оно началось там, где гремят пушки и льется кровь за пролетарское дело. В рядах бойцов на фронте сотни и тысячи будущих поэтов, художников, музыкантов и актеров. Они воспоют эту величественную борьбу в прекрасных, бессмертных произведениях искусства! И вы будете петь с ними в одном величественном хоре коммунистической культуры. Сегодня, — говорил дальше начпоарм, — на службу революции мы должны мобилизовать всё, и все произведения старого искусства тоже, пусть даже это будет искусство буржуазное. Оно способно дать утомленному бойцу хотя бы развлечение и отдых, обновить его духовные силы. Но только этого — мало! В действующей армии и театр должен выполнять действенную функцию. Он должен стать агитатором!
Начпоарм кончил, но наши аплодисменты на этот раз были несколько слабее. Мы были совершенно согласны с ним, однако несколько разочарованы. Ведь мы были только актеры, то есть исполнители, и вторую часть своей речи начпоарм, собственно, должен был адресовать не к нам, а, так сказать, к родоначальникам сценического искусства — к драматургам. Для того чтобы театр действующей армии мог бы выполнять по-настоящему действенную функцию, нужна была прежде всего пьеса — революционная пьеса.
Словно отвечая на наши мысли, начпоарм заговорил снова.
— Да, — сказал он, — репертуар — это прежде всего! Репертуар, в котором жили бы великие идеи нашего времени, идеи коммунизма, призывы к борьбе! Репертуар, в котором действовали бы прекрасные образы людей, борющихся за великое будущее человечества. И это должны быть образы не каких-то легендарных титанов-одиночек, а вот эти сотни и тысячи раз повторяющиеся образы окружающих вас рабочих, крестьян и красноармейцев. Такие образы надо создавать! Создайте их и покажите рабоче-крестьянским массам зрителей! И вы создадите пролетарский театр!
Мы молчали, чувствуя себя «без вины виноватыми». Начпоарм взглянул на часы. Было половина третьего. Приближался рассвет.
Тогда начпоарм расстегнул планшет и из-под карты вынул толстую тетрадь.
— Я сейчас прочту вам новую, только что написанную пьесу, и вы мне скажите о ней свое мнение. Режиссером ее будет вот этот товарищ. — И он указал на женщину, стоявшую рядом, в буденовке и красном манто.
На этот раз аплодисменты были снова дружные и громкие. Мы придвинулись ближе к чтецу. Сейчас нам прочитают настоящую революционную пьесу и даже спросят наше мнение о ней. Это было прекрасно, несмотря на поздний час.
Пьеса действительно была современная. В ней описывались события, которые происходили буквально на наших глазах в первых числах текущего месяца, — наступление красных частей на нашем участке фронта. И действующие лица были в ней действительно «сотни и тысячи раз повторяющиеся образы окружающей нас массы рабочих, крестьян и красноармейцев». В каждом эпизоде их были сотни. Но за револьверными, винтовочными и пулеметными выстрелами врассыпную и залпами, за разрывами ручных гранат, взрывами мин и орудийной канонадой этих людей не было ни слышно, ни видно. Кроме того, по ходу пьесы подрывался бронепоезд, взлетал в воздух склад артиллерийских снарядов и дотла сгорал уездный городишко среднего размера.
Начпоарм взволнованно закончил. Мы смущенно молчали. Было поздно, за окном серел рассвет.
— А кто же автор? — после небольшой паузы несмело спросил кто-то.
Но стоило ли спрашивать об авторе? Было ясно и так. Если между выстрелами действующие лица урывали время для разговоров, то это были точные цитаты из только что произнесенной к нам начпоармом речи. Какой жизненной силой и страстью искрились начпоармовские мысли в его прекрасной речи! И как вялы и ходульны были они в устах персонажей пьесы.
И мы смущенно молчали перед первым драматургом нашего театра…
Мы репетировали пьесу пять дней, а на шестой, ночью, после очередного спектакля, должна была состояться и генеральная репетиция. Собственно говоря, это должна была быть вообще первая генеральная репетиция в нашем театре: до этого никаких генеральных у нас никогда не было. Но новый режиссер — жена начпоарма — была актрисой московского театра и сразу же взяла столичный тон.
Однако на рассвете шестого дня нас разбудила громкая канонада. И тотчас же на улицах города застрочили пулеметы.
И когда мы попытались выйти из домов и направиться в театр, то путь каждому из нас преградил белобандитский патруль. Внезапным наскоком белые банды захватили город, и красные части отступили. Штаб армии едва успел пробиться сквозь кольцо. Со штабом эвакуировались и автор, и режиссер, и текст пьесы.
К счастью, дня через два положение на фронте было восстановлено. Белых прогнали, и в город возвратился поарм. Но первый спектакль все же был отложен еще на двое суток. Во время отступления начпоарм успел дописать еще одно действие — четвертое. В этом действии точно описывался налет белых, отступление красных и разгул контрразведки в застенках. И пьеса приобрела новое название — «Застенок». Под гром аплодисментов она шла ежедневно в нашем театре. Аплодисменты раздавались сразу же, как только поднимался занавес, как только зал, переполненный красноармейцами, неожиданно узнавал на сцене себя — красноармейскую массу, в шинелях и гимнастерках, с обрывками красных лент на папахах. И зал дружно аплодировал. Не автору и не пьесе. Зритель аплодировал тому, что завоевал право на жизнь не только в боях на фронте, а и в театре, как главный персонаж нового, революционного действия.
Через две недели красным частям снова пришлось отступить. И снова через несколько дней красные части возвратились назад. Пьеса «Застенок» имела уже пятое действие, — показывая новое отступление и новое возвращение красных частей.
Еще после одного отступления и наступления появилось и шестое действие. На этот раз это был апофеоз. По площади огромного города шла многолюдная демонстрация с красными знаменами и пела «Интернационал».
Неизвестно, до какого бы действия разрослась пьеса дальше, но штаб армии следом за фронтом передвинулся на запад, и начпоарм с женой-режиссером выехал вместе с ним. В репертуаре нашего театра «Застенок» остался пьесой в шести действиях. Начинался спектакль в восьмом часу, а кончался в третьем часу ночи.
Агитпоезд № 1
Товарищ Моржев был назначен начальником агитпоезда.
Это был симпатичный, но угрюмый человек.
В театр товарищ Моржев являлся почти ежедневно, точно в восемь. В восемь как раз начинался спектакль. Собственно говоря, должен был бы начинаться в восемь, если бы, кроме других людей, не существовал еще на свете и товарищ Моржев. Благодаря же существованию на свете товарища Моржева спектакли могли начинаться только в одиннадцатом часу. Время же от восьми до одиннадцати — ровно три часа ежедневно — было безапелляционно экспроприировано товарищем Моржевым.
Точно в восемь дверь со двора за кулисы громко хлопала, и как раз в ту секунду, когда, обрадованный, что товарищ Моржев сегодня не придет, помощник режиссера кричал: «Занавес!» — товарищ Моржев в два прыжка появлялся на сцене. Занавес уже шел вверх, и товарищ Моржев успевал лишь бегло оглядеть место предстоящего боя. Вокруг него мог быть средневековый готический замок, простая крестьянская хата, чаща девственного леса, уютный будуар великосветской кокетки — товарищу Моржеву было безразлично. Он коротко бросал помощнику режиссера за кулисы:
— Стол, красное сукно, графин и стакан!
Стол под красным сукном, с графином и стаканом появлялся среди чащи столетних деревьев, под сенью готических колонн, между козетками будуара — и товарищ Моржев швырял на него свой пузатый, раздутый тезисами и цитатами портфель.
О, сколько докладов может вместиться в одной, в одной лишь человеческой голове! В этом отношении товарищ Моржев безусловно был феноменом. Вчера он докладывал о попах, монахах и монастырских угодьях, завтра — о борьбе материалистического мировоззрения против мировоззрения идеалистического. На послезавтра и на ближайшие дни темы были таковы: царские долги и позиция советского правительства; восстание черных невольников в Южной Африке; Распутин и моральное разложение аристократии; империалистическая политика Антанты; польские паны и украинский народ; забастовки английских докеров в Ливерпуле; колониальная политика царской России в Китае; Кропоткин и анархо-синдикализм; причины и поводы мировой войны; английская финансовая система и др. и др.