Томительная тоска сосала сердце Ольги. Конвойный тотчас вернулся, отошел от порога и пропустил Ольгу.
Ольга не закрывала глаз, но на какое-то мгновение она точно ослепла, какое-то мгновение она ничего не видела, а потом точно открыла глаза. За дверью, прямо перед Ольгой, было широкое окно, а за ним беспредельное голубое небо, легкие облачка быстро неслись по лазури. Затем взор Ольги отметил все, что было в комнате: большой письменный стол, человека за столом, большой портрет Гитлера над ним на стене и женскую фигуру на стуле перед столом. Взор Ольги отметил все это, но до сознания Ольги все это не дошло, — сознание Ольги в это мгновение было как бы помрачено.
Справа от входа, напротив портрета Гитлера, на крюке, вбитом в стену для картины, распрямившись и страшно, противоестественно вытянувшись, висело на тонком шнуре женское тело. Голова свесилась набок, руки закручены за спину и, очевидно, связаны, ноги ровные, ступни вытянуты так, точно пальцы тянулись, чтобы достать до пола, но так и не дотянулись на несколько вершков.
Это была Мария.
Что-то умерло в Ольге, что-то перестало существовать — это было непостижимое и неизъяснимо-короткое переживание. После этого в ней родилось нечто новое, нечто такое, что ничего общего не имело со всем предыдущим, — и в этом новом, оцепенелом, каменном бытии возобладала над всем болезненно-острая наблюдательность. Ольга начала все видеть.
Ольга увидела.
На краю стола лежат бумаги, которые получил внизу и принес с собой конвойный. Посредине стола тоже лежит лист бумаги, на нем написано семь строк, дальше стоят одни цифры. За столом сидит гестаповец. Даже когда он сидит, видно, какой он высокий: носки сапог выглядывают между тумбами из-под стола. Он худ, белобрыс, у него водянистые голубые глаза, тонкий нос, нависший над верхней губой, короткий, срезанный подбородок. Собственно, подбородка как будто вовсе нет.
Гестаповец глазом не повел, когда Ольга переступила порог, а конвойные, оставшись в коридоре, притворили за нею дверь. Гитлеровец смотрел на женщину, которая сидела в кресле перед столом.
Это была Нина.
Ольга хорошо видела Нину. Нина была в своем манто из кошачьих хвостов с кожаным цветком лотоса на левой стороне у выреза. В руках она держала сумочку, нервно теребя пальцами застежку. Нина совсем позеленела, лицо у нее было мокрое от слез, глаза она устремила на Ольгу, и во взгляде ее застыл крик страха, безумия, гибели.
— Повторяю вопрос, — сказал гестаповец. Голос у него был сухой, скрипучий, речь короткая, отрывистая.
— Я не знаю! — с рыданием крикнула Нина. — Я ничего не знаю! Клянусь всем святым! Она ничего мне не говорила!
Гестаповец опустил глаза, взял перо и сделал краткую запись. Потом он аккуратно положил перо на место, медленно поднялся, обогнул стол, подошел к Нине и какое-то мгновение смотрел ей в лицо. Затем он медленно поднял руку и ударил Нину по щеке.
Нина дико вскрикнула и схватилась за щеку.
— Руки на стол! — приказал гестаповец.
Нина торопливо положила руки на стол. Она вся съежилась, щека на месте удара не покраснела. Удар был сильный, но щека не покраснела.
Гестаповец вернулся на свое место и сел. Он отодвинул лист бумаги с семью записанными строчками и придвинул бумаги, которые принес с Ольгой конвойный. Он развернул их и разложил перед собой.
— Басаман?
Ольга молчала.
Гестаповец, не взглянув на нее, записал. Ольга поняла по движению пера, что он написал «Басаман».
— Ольга?
Ольга молчала.
Гестаповец написал «Ольга».
Ему было безразлично, отвечает Ольга или нет.
Затем он сказал:
— Предупреждаю: вы не имеете права говорить «нет», на вопросы вы должны отвечать кратко. Если надо сказать «да», вы можете не затрудняться ответом: молчание означает «да». Если, например, я, — он наконец взглянул на Ольгу, голубые глаза его были совершенно водянистые, пустые, — спрошу, организовывали ли вы заговор с целью покушения на жизнь фюрера, — гестаповец взмахнул длинной рукой и показал на портрет, висевший на стене за его спиной, — и вы будете молчать, то это значит, что вы уже сказали «да». Справка: за покушение на жизнь фюрера — смерть на месте. Вопрос: вы меня поняли?
Ольга молчала. Нина смотрела на Ольгу, нижняя челюсть у нее отвисла, как сломанная, как неживая.
— Повторяю, — проскрипел гестаповец, — вы не имеете права говорить «нет», отвечать должны кратко, молчание означает «да». Вопрос: вы меня поняли?
Ольга молчала.
Гитлеровец сказал:
— Констатирую: вы меня поняли верно. На мой вопрос: поняли ли вы меня, вы ответили «да».
Он взял перо и написал на карточке с фамилией и именем Ольги: «да». Ольга заметила: на карточке все графы были перенумерованы. «Да» немец записал в графе номер один. Очевидно, это были перенумерованы вопросы, которые задавались при допросе: не было смысла заполнять каждую графу, достаточно было перенумеровать стандартные вопросы.
Гестаповец отложил перо, откинулся на спинку стула и задумался. Его водянистые глаза блуждали, точно весь он был полон мечтами, взгляд его устремился в окно, задержался на облачках и некоторое время следил за их быстрым бегом, окинул небосвод, снова скользнул по комнате и остановился на животе Марии.
Можете сесть.
Ольга не шевельнулась.
Гестаповец сказал:
— Справка: все, что я говорю не в форме вопроса, является приказом. За невыполнение приказа — смерть.
Ольга не шевельнулась. Итак, опять представился случай внезапно умереть! Но острый взгляд Ольги отметил: на столе перед следователем нет ни пистолета, ни ножа, ни веревки, ни даже резиновой палки — никаких орудий смерти. Только двое конвойных за дверью в коридоре.
Ольга шагнула и села в кресло.
Гестаповец опять посмотрел на облачка за окном и сказал:
— Но смерть следует за пытками. Пытки для женского пола: для девушек изнасилование и прокол иголками сосков; для замужних — изнасилование на их глазах малолетних дочерей или кастрация малолетних сыновей. Вопрос: вы поняли?
Ольга молчала. Гестаповец в графе под вторым номером записал «да».
Потом он сказал:
— Процесс допроса включает также пытки. Каждый, независимо от того, подвергается он или не подвергается пыткам во время допроса, удостоверяет в письменной форме, что пыткам не подвергался. Удостоверила это в письменной форме и Басаман Ольга.
Ольга подняла глаза. Гестаповец взял другую бумажку из тех, которые принес конвойный, и показал ее Ольге. Внизу стояла подпись.
Это была собственноручная подпись Ольги. Та самая, которую она только что дала — там, внизу, в одной из граф книги. Такая же подпись стояла уже на листке, который во время допроса заполнял следователь.
Гитлеровец сказал:
— Справка: чтобы не затруднять допрашиваемых, всякий, кто входит сюда, подписывается только один раз, передавая таким образом свое факсимиле.
Он взял резиновый штамп и поставил его на листке повыше подписи Ольги. Затем он протянул листок Ольге, чтобы она прочитала. Сам он встал и прошелся по комнате. Он ходил, заложив руки под фалды мундира, подавшись всем туловищем вперед. У него был неимоверно широкий шаг.
Ольга прочла бумагу. На двух языках — немецком и украинском — там значилось, что нижеподписавшийся удостоверяет, что во время допроса в гестапо его не подвергали пыткам и не принуждали и что все показания он дал по доброй воле.
Ольга изорвала бумажку на мелкие клочки и бросила их на стол. Нина с ужасом смотрела на ее пальцы. Но гестаповца это мало тронуло. Он подошел к столу, не говоря ни слова, взял другой листок из тех, которые принес конвойный, это тоже был листок с подписью Ольги внизу, — снова поставил повыше подписи Ольги штамп и положил листок под тот, который он заполнял, допрашивая Ольгу. Затем он снова стал расхаживать взад и вперед по комнате.
Наконец он остановился около тела Марии.
— Вопрос: Басаман Ольга, вы знаете эту особу?
Ольга молчала.
Гестаповец подошел к столу, взял перо и записал под номером «3» — «да». Не отходя от стола, он кивнул Нине и спросил у нее:
— Вопрос: Кириченко Нина, вы знаете эту особу? — Он кивнул на Ольгу.
— Знаю… — прошептала Нина.
Задавая вопрос, гестаповец смотрел на допрашиваемого, но взгляд его не выражал ни малейшего интереса, он был совершенно пустой, безразличный.
Гестаповец написал «да», положил перо и аккуратно собрал на столе все клочки изорванного Ольгой листка. Он бросил клочки в пепельницу, а самые маленькие сдул со стола. Затем он снова заходил, как маятник, по комнате.
— Вопрос, — сказал гестаповец, — кто поручил Марии Черновой убить начальника гестапо?
Он внезапно остановился, сделав полшага, и впился глазами в Ольгу. Теперь его глаза уже не были пустыми, безразличными, — они были зоркими, пристальными, пронзительными, убийственными, они видели и понимали все: и ответ и молчание.
Ольга невольно подняла глаза на гестаповца. С удивлением и ужасом смотрела она на него. Мария убила начальника гестапо!
Глаза гестаповца сразу погасли. В них промелькнуло нескрываемое разочарование. Для его искушенного глаза сомнений не было: Басаман Ольга впервые услыхала об убийстве начальника гестапо…
Ком подкатил у Ольги к горлу. Мария убила начальника гестапо! Так вот зачем она пошла на работу… Ольге хотелось заплакать, но заплакать Ольга не имела права. Дорогая Мария! Родная Мария! Святая Мария!.. Ольге хотелось упасть к ногам Марии и целовать эти холодные, вытянутые ступни…
Гестаповец походил по комнате, затем медленно зашел за стол, взял перо и против очередной графы поставил вопросительный знак. Потом он сказал:
— Вчера в двадцать три часа Мария Чернова при исполнении обязанностей переводчицы ударом стула по голове убила начальника, барона фон Штупфе. — Он смотрел на Ольгу. Теперь Ольга должна была следить за собой, чтобы сохранить на своем лице выражение растерянности. Это было трудно: вереницы мыслей вихрем проносились в ее уме, чувства раздирали грудь.