— Не бойсь, теперь не прилетит! — шутливо толкнул Иванов в бок Петю, который все еще опасливо глядел вслед исчезнувшему «мессеру».
Но сам Иванов не совсем был убежден в том, в чем хотел убедить Петю.
То, что немецкие самолеты, которых совсем не было слышно с утра, вновь появились, было тревожным признаком. Вряд ли немцы сегодня летают от берега дальше, чем вчера. А вот не ближе ли берег теперь, чем на рассвете? Может быть, плывущий кузов попал в одно из течений, которых так много в море, и оно влечет его обратно? Может быть, ветер втихомолку сыграл злую шутку… А что это за пятно на горизонте, в стороне, противоположной солнцу? Серое, расплывчатое… Что-то горит? Какой-нибудь наш корабль? Или дымят севастопольские пожары? Значит, берег стал ближе?
Где-то в стороне опять провыл самолет. Не разглядеть: летит со стороны солнца. Ушел…
Нет, не ушел. Нарастает зловещий, с перезвоном, вой.
Снова все прижались к бортам, опустились в воду до плеч. Но вода не броня…
В слепящем полуденном небе Иванов взглядом пытался поймать летящего врага. Пикирует? От сердца отлегло: пролетел. Наверное, и этот немец не рассмотрел, что в кузове — люди.
Продержаться бы незамеченными до ночи. Она укроет. Ну, а дальше? Противник, наверное, уже по всему побережью вышел к морю. Значит, корабли не придут.
Странное состояние испытывал Иванов, — вероятно, такое же, как и остальные. Оттого, что он уже много часов находился в воде, все тело наполнялось ознобом. Но люто палящее солнце и невозможность хотя бы единым глотком освежить давно пересохшее горло, наполняли голову сухим звоном. Хотелось и вылезти из воды, и оставаться в ней…
Он поглядел на Петю, понуро сидящего рядом. Не привык парень к морской воде. Закрыл глаза. В лице — ни кровинки. Видно, и свет ему не мил. Васюкову тоже не легче, хотя виду не подает. Маша приникла к доске, положив голову в туго натянутом берете на согнутую руку, полуприкрыты глаза, лицо не то что спокойное, а какое-то окаменевшее. Словно не чувствует, не видит она ничего: ни жары, ни того, что вода колышется вокруг ее босых ног. С той минуты, как погиб старшина, кажется, и губ не разомкнула. Да и остальные молчат. Понятно. На то, чтобы выговорить слово, силы надо. Однако молчать — еще тягостнее.
Иванов решил подбодрить товарищей.
— Считайте, друзья, нам повезло, — начал он, с трудом ворочая языком в пересохшем рту. — Фрицы списанными нас считают, а мы живы. До ночи в дрейфе пробудем, а стемнеет — парус сладим. И возьмем курс на Сочи. Курорт мировой. Ты, Петя, в Сочи бывал?
— Нет, — буркнул Петя.
— А ты, Васюков?
— Не ездили мы по Сочам.
— Эх, городок — райский! — Иванов уже вошел в роль. — Пальмы, Шашлычные. Пляж. А народу на нем, как на танцплощадке. В море войдешь, обратно — некуда. Вот так и сиди в воде, как мы сейчас.
— Врешь ведь! — улыбнулся Петя.
— Попробуй докажи, что вру. — Иванов пристально посмотрел на Петю. — Я лично наблюдал. Которые нерасторопные, факт, из моря на пляж не выберутся. Так и ждут, пока публика поразойдется.
— Лих ты травить[1], — вдруг вмешалась Маша.
«Заговорила! — Иванов обрадовался. — Первый раз за все время заговорила!»
— Откуда знаешь, что травлю?
— Да я сама сочинская.
— Вот здорово! На бережок ступим — сразу к тебе в гости…
— Лодка! — вдруг оглушительно прокричал Петя.
— Это у вас в деревне лодки, а на море — шлюпки, — не удержался Иванов, чтобы не поправить. — Где видишь?
В той стороне, где высоко в небе стояло солнце, едва различалось на воде в буйстве сверкающих бликов темное пятнышко. Иванов присмотрелся: действительно, что-то плывет.
Сорвав с головы бескозырку, Иванов посигналил. С неизвестного суденышка не ответил никто. Нахлобучив бескозырку потуже, Иванов перемахнул через борт кузова.
— Куда ты, парень? — хриплым баском крикнул Васюков.
— Ждите. Пригоню.
То ли от усталости, то ли от волнения Иванову казалось, что плывет он невыносимо медленно, что проплыть предстоит не две сотни метров, как показалось вначале, а добрый километр.
Разозлился на себя: «Да я ж на заплывах первые места брал!» Сильнее заработал руками. Но сразу же почувствовал, что выдыхается. Пришлось сбавить темп.
Но вот уже близок — то приподымется над волной, то закроется ею — невысокий дощатый борт, окрашенный в зеленоватую краску, белые цифры возле носа. Не шлюпка это — небольшой, с наращенными у кормы бортами барказ. Таких немало шмыгало в севастопольских бухтах. Видимо, один из тех, на которых вчера уходили от немцев в море. Но почему на нем никого нет?
До барказа осталось метров пять. Теперь уже отчетливо видно: сидит глубоко. Не будь сейчас штиль — давно захлестнуло бы.
Барказ медленно разворачивало с кормы на борт, и теперь его можно было хорошо разглядеть, особенно, когда очередная волна легонько приподымала его. Он влажно поблескивал бортом на солнце, кое-где на зеленых досках обшивки из-под краски белели полоски свежего дерева — словно поклевано. Осколками или пулями?..
Бросок, еще… Уже под бортом. Ухватился за него:
— Эй, на барказе!
Только всплеск волны ответом.
Подтянувшись на руках, заглянул в барказ. Дно залито водой. На нем возле мотора, в корме, — матросская тельняшка. Нет, не просто тельняшка. Спина. Человек лежит ничком.
Рывком перевалил через борт. Барказ на миг чуть накренился. Хлюпая босыми ногами по воде, поспешил к лежавшему. Нагнувшись, взял за плечи, повернул лицом вверх… «Одногодок мне, наверное… Года двадцать три, не больше…» Только сейчас Иванов заметил, что тельняшка порвана на боку и под нею белеет бинт с расплывчатыми бурыми пятнами. Вода не смыла крови. Убит… Впрочем, Иванов понял это с самого начала.
«Наверное, с самолета обстреляли…» Иванов огляделся. Были ли на барказе еще люди? Что стало с ними?
Воды на дне примерно по щиколотку. Иванов обратил внимание, что несколько пробоин аккуратно заделаны изнутри клочьями синей матросской фланелевки, обрывки ее лежат на днище. Там же приметил нож-штык от самозарядной винтовки, без ножен, набухшую от воды бескозырку с надписью «Черноморский флот», карабин с оборванным ремнем и дубовый, с овальными донцами бочонок — шлюпочный анкерок для питьевой воды. Не утерпел, схватился за него. В анкерке бултыхнуло. Есть вода! Присел на корточки, дернул пробку, приподнял анкерок. Глоток, другой… Вода! Вода! — хоть и теплая, нагретая солнцем, в другое время не взял бы и в рот такую, — она показалась изумительно вкусной — пресная вода, которую можно пить…
Но где-то на втором или третьем глотке спохватился: «А Маше, Васюкову, Пете?». Нестерпимо хотелось глотнуть еще, но заставил себя оторваться. Бережно ввернул пробку, поставил анкерок на прежнее место.
Поискав глазами среди зеркально сверкающих волн, нашел кузов — тот был едва заметен над водой. Было видно: Петя и Васюков орудуют доской, пытаясь подогнать кузов к барказу, а Маша размахивает беретом, что-то кричит.
Быстро еще раз пробежал глазами по барказу. Пара весел, принайтовленных[2] изнутри вдоль бортов, мотор на корме… Исправен ли? Есть ли горючее?
Помахав бескозыркой друзьям, вытащил весла, вставил их в уключины и погнал барказ навстречу кузову.
Когда кузов и барказ поравнялись бортами, Маша сразу же схватилась за свою сумку:
— Здесь — раненый?
— Убитый… — пояснил Иванов.
Все помолчали. Каждый из них мог бы сейчас лежать в воде вот так…
Вздохнув, промолвил Васюков:
— И похоронить негде…
— По морскому обычаю похороним, — откликнулся Иванов. — Только попейте сперва.
— Есть вода?! — встрепенулись все. — Где?
— Вот! — Иванов хлопнул ладонью по округлому боку анкерка.
Все перебрались на барказ. Утолили жажду. Анкерок с остатками воды был отдан на сохранение Маше. В корме нашелся свернутый кусок замасленного брезента, которым, наверное, накрывали мотор во время стоянок. Этим брезентом обернули, насколько хватило, тело погибшего моряка. Перед этим Иванов осмотрел карманы брюк погибшего, в надежде обнаружить какие-либо документы. Но отыскал только самодельную зажигалку из винтовочного патрона да промокший пустой кисет, на котором голубым по коричневому было вышито «Оксана» и рядом — цветочек.
Всех огорчило отсутствие груза, который можно было бы привязать, как полагается, к ногам умершего. Без груза тело будут носить волны и не будет ему покоя…
Но тут Васюков предложил, показав на кузов, который еще болтался на волне у борта барказа:
— А положим этого бедолагу сюда. Вроде гроба ему послужит…
Надели на умершего намокшую бескозырку, найденную в барказе, переложили тело в кузов. Иванов оттолкнул кузов и обнажил голову. Сняли пилотки Васюков, Петя, сняла и Маша свой берет.
Прощай, неизвестный товарищ… Прости — не смогли схоронить тебя по морскому закону, чтобы глубины стали твоей могилой. Может быть, повстречается твоя плавучая гробница с каким-нибудь нашим кораблем, и тогда будет исполнен перед тобой последний долг, как положено его исполнить. А пока — пусть плещут вокруг тебя волны родного Черного моря, пусть омывает тебя его прозрачная вода. И пусть светит тебе жаркое наше солнце…
Кузов некоторое время плыл рядом с барказом, словно не хотел отставать, потом волна стала относить его.
По всем признакам берег был недалеко — снова, несколько раз слышался в стороне зловещий, с подвывом, гул авиационных моторов. Не было сомнения — летают немцы.
Самым главным сейчас было — уйти подальше в открытое море. Иванов, которого после гибели старшины все признавали как бы за командира, посадил на весла Петю и Васюкова, приказав держать наперерез волнам, катящим к еще не видимому берегу. Маше поручил следить за воздухом, а сам присел к мотору: «Может, запущу?»
Хотя был он по специальности не моторист, но приходилось и с моторами дело иметь. Не то чтобы по обязанности, а так, интересовался, во время ремонта помогал. Но корабельные моторы — звери, не то что эта кроха на барказе. Что здесь? Двухцилиндровая десятисилка, работает на соляре. Что ж… Матросская смекалка поможет.