А Желтовский, наверное, и не заметил, как неловко повис в воздухе вопрос Иванникова, и продолжает вспоминать вслух — за ним водится такая слабость, простительная, если учесть его возраст — он постарше меня.
— Только подумать, — с улыбкой, словно иронизируя над самим собой, тем давним, рассказывает Желтовский. — В субботу, двадцать первого июня сорок первого года, сидели мы вот так же на песочке на берегу с моей дражайшей Ниной Николаевной и планировали, как на следующий день, в воскресенье, в загс отправимся, для оформления отношений. А пришлось мне не в загс, а на корабль, по готовности номер один, еще до того, как солнышко взошло. А утром мы уже бухту тралили и смотрели в небо: не летит ли снова немец…
— Ну, а как насчет загса, когда же удалось? — спрашивает Иванников.
— Выполнили план! — улыбается Желтовский. — Спасибо командиру моему, капитан-лейтенанту Федосееву Ивану Кузьмичу, вечная память ему, в Севастополе потом погиб. Знал он о моих намерениях и, когда к пирсу встали вместо подорванных тралов новые взять, сам мне приказал: «Пока стоим, валяйте полным ходом за невестой и — в загс, час сроку даю». Уложился в установленное время. И опять — на тральщик, рогатую ловить.
— Рогатую? — переспросил Петрович.
— Рогатой смертью матросы плавающие мины прозвали, — пояснил Желтовский. — Эх, молодость, молодость! Со смертью самой шутить готова.
— Что же, молодость — она во всех обстоятельствах остается сама собой, — заметил я на это.
— Пожалуй, — согласился со мной Желтовский. Он помедлил, как бы задумываясь над внезапно пришедшей к нему мыслью. — Остается-то остается… Но, как полагаете, Андрей Константинович, в чем коренное отличие между нами, когда мы были молодыми, и нашими цветущими партнерами? — Он показал на Иванникова и Володю.
— Полагаю, дети менее совершенны, чем отцы, — ответил за меня Иванников.
— Ну, в мои сыновья, дорогой мой, вы по возрасту не подходите, — обернулся Желтовский к Иванникову. — В племянники — еще куда ни шло… А насчет различия… Не проблему отцов и детей я в виду имею. Другая проблема меня интересует.
— Какая же? — улыбнулся Иванников.
— Проблема, так сказать, общая, — ответил Желтовский. — Все возрасты задевающая. Как бы вам сформулировать точнее… Проблема соответствия психики обстановке.
Я жду, что же еще скажет Желтовский? Ждет и Иванников, с любопытством глядя на него. Только лейтенант Володя, кажется, совсем не заинтересован философическими рассуждениями Желтовского и смотрит в море, на поверхности которого гаснут последние краски заката.
— Понимаете, — говорит Желтовский, обращаясь не столько ко всем троим, сколько ко мне одному, — сколько я себя помню в, так сказать, сознательной жизни, начиная с пионерского возраста, я в молодые годы да и мои ровесники росли с полным пониманием, что война обязательно будет. Это понимание и ожидание стало для нас одной из норм жизни. А в нынешнее время? Молодые, да только ли молодые, — все живут с таким настроением, что война то ли будет, то ли нет. И есть немало людей, которые склонны думать, что ее не будет потому, что ее быть не должно, — при этом Желтовский иронически улыбнулся. — Некоторые люди у нас относятся к военной опасности так, как поступает страус, когда ему что-либо грозит.
— Зажмурится, спрячет голову?
— Вот именно! — рассмеялся Желтовский.
— И все-то вы нас мобилизовываете, — с усмешкой протянул Иванников. — А не окунуться ли нам еще разок, на сон грядущий? Люблю поплавать после заката.
— Прохладно уже, не хочется, — поежился Желтовский.
— Ну, если уж флот воды забоялся, то что же нам, пехоте, делать? — Иванников приподнялся. — А все-таки, может быть, окунемся?
Но никому так и не захотелось лезть в воду, Иванников тоже не тронулся с места.
— Вот вы насчет жирафа тут примерчик привели, — вдруг вспомнил он сказанное Желтовским. — А зачем нам, собственно, раньше времени мыслями терзаться — будет ли, да что и как? Все равно, если и будет, то, наверное, совсем не так, как мы себе представляем. И вообще, что может измениться в результате наших мучительных размышлений?
— Мы сами, — ответил Желтовский. — Разве этого так уж мало?
— А что мы? — В голосе Иванникова прозвучала грустная усмешка. — Я, конечно, понимаю роль человека в современной войне и прочее, тому учен и подчиненных учу. Но только считаю, что нечего голову ломать раньше времени. Все равно ведь, ломай не ломай… Надо пока что брать от жизни все, что она дает, делать то, что от тебя требуется, и не более того, а прогнозами пусть высшие умы занимаются. Вот и вся философия.
— Ну разве это философия? — Желтовский посмотрел на Иванникова как бы даже с сожалением. — Брать, что возможно, делать только самое необходимое — это программа для простейших организмов.
— А знаете, после того как целый год в казарме крутишься, хочется хотя бы недельку-другую побыть на положении простейшего организма, — признался Иванников, — чтобы море, солнце и никакого утруждения мозгов.
— Что же, в этом есть резон, — неожиданно миролюбиво согласился Желтовский. — Но только голова у человека устроена несколько несовершенно. Не может на время очередного отпуска отключаться.
— Моя может, — рассмеялся Иванников. — Нельзя не отключаться. А иначе нервных клеток до пенсии не хватит.
— Что ж, бережливость — похвальное качество, дорогой мой капитан…
— Смотрите, что это там такое плывет?!
Этим возгласом лейтенанта Володи был прерван ленивый диалог Желтовского и Иванникова, и мы все обернулись туда, куда указывал Володя. Неподалеку от берега, в сумеречном свете исчезали уже последние отсветы заката, и вода была по-ночному синевато-серой, на ней виднелся какой-то круглый предмет. Его медленно, мягкими, еле заметными толчками слабенькая волна гнала к берегу.
Володя, заинтересовавшись, поднялся, подошел к самой кромке, так что крохотная, словно сонная, волна оплеснула его босые ноги, стал всматриваться.
Собственно, ничего примечательного в гонимом волною к берегу предмете для нас не было и быть не могло.
Но мы, следуя примеру Володи, внимательно смотрели на воду, стараясь угадать: что же это там плывет к берегу? Безделье, как известно, могучий стимул любопытства.
— Не то чурбан, не то бочка, — присмотревшись, высказал я предположение и крикнул Володе: — Петрович! Что там?
— Нечто рогатое! — весело откликнулся тот. — Коряга, наверное.
— Позвольте, позвольте… — вдруг забеспокоился Желтовский. — Где мои очки? — Он нагнулся к своей одежде, зашарил по карманам, отыскал очки, торопливо нацепил их и, шлепая босыми ногами по сырому песку, подбежал к Володе, весь вытянулся в сторону моря вглядываясь. Я и Иванников, заинтересовавшись, почему так засуетился наш кавторанг, присоединились к нему.
Подталкиваемый волнами к берегу, неизвестный предмет находился еще далековато, и разглядеть его как следует было трудно. Пожалуй, мы и не проявили бы такого интереса к нему, но нас заразил своим любопытством Желтовский. Он продолжал всматриваться, даже вошел в воду дальше, чем в ней стоял Володя.
Я смотрел на предмет, плывущий по воде, не особенно задумываясь, что же это такое? Но почему так взволнован этим Желтовский?
Вот он повернулся, вышел из воды, смущенно улыбнулся:
— Померещилось, мина плавучая, с войны по морю болтается.
— Может быть такое?
— Ничего невозможного. Известен случай — в Северном море английский пароход подорвался через пятнадцать лет после первой мировой войны. А после второй только четырнадцать лет прошло.
— Что же, недоработали вы, пахари моря?
— Почему недоработали? Наша совесть чиста. Однако случайности не исключены. К счастью, к нам плывет всего-навсего коряга.
— Точно, коряга, — подтвердил подошедший к нам Володя.
Мы все вновь уселись на песке. Он еще хранил дневное тепло, и сидеть на нем было приятно.
— А что, если бы мина? — спросил Желтовского Володя.
— Ну что, — спокойно пояснил тот, снимая очки, — если бы волна накатила ее на берег и кувыркнула о камешки, наша с вами беседа закончилась бы навсегда. Еще, глядишь, и санаторию досталось бы…
— Смотрите! — вдруг вскрикнул Володя, вскакивая.
Качающийся на прибрежной волне предмет был уже в каких-нибудь двадцати — тридцати метрах от берега, и, хотя было уже совсем темно, разглядеть его теперь можно было лучше, чем раньше. Что-то круглое, прямые отростки наверху…
— Мина! — поднялся Желтовский.
— Володя, куда? — ахнул я, видя, что Петрович снова бежит к воде.
— Лейтенант, назад! — властным командирским голосом прокричал Желтовский. Но Володя не слушал. Бежал к качающейся на воде черной округлости с прямыми рожками поверху, которая то скрывалась под набегавшей волной, то вновь показывалась над нею.
— Пропадет парень… — растерянно пробормотал Желтовский. — Надо не к мине, а от нее, людей предупредить… — И вдруг по-молодому резво помчался вслед за Петровичем к воде.
Я растерялся: спешить за Желтовским, чтобы удержать Володю, или бежать в санаторий, предупредить?
Я вбежал в воду и остановился, увидев, что Желтовский и Володя не спеша идут обратно.
— А ведь и в самом деле коряга! — сказал Желтовский, поравнявшись со мной.
— Пень сосновый с сучками, — уточнил Володя. Вид он имел несколько сконфуженный.
«Володя, Володя, — подумалось мне, — как жаждешь ты подвига! Но подвиг без необходимости — не подвиг. Впрочем, ты был уверен, что необходимость есть».
— А где же капитан? — удивился Желтовский.
И впрямь Иванникова с нами уже не было. Никто не заметил, когда и как он исчез с пляжа.
Мы посидели еще немножко на песке, поговорили о том о сем. Но становилось уже прохладно, и мы решили вернуться в санаторий. Когда мы шли обратно, нам навстречу попался Иванников.
— А я за вами! — как ни в чем не бывало заявил он. — Кино начинается.
— Куда же вы исчезли? — поинтересовался Желтовский.
— За спичками ходил.
— Допустим…