синых, так и в семье Сигалаевых, а особенно в судьбе самой Алены.
Это был последний оставшийся на свободе сын Фомы и Фроси — Геннадий, по прозвищу Арбуз. По возрасту он был старше только Люлюти.
В тюрьму Арбуз попал во время войны случайно, исключительно из-за семейной традиции. Крысинские сыновья залезли в какой-то склад и нарвались на милицию. Геннадия с ними не было — он сидел дома.
Освободившись по амнистии на Северном Урале, Геннадий — единственный из сыновей — в Москву, на «вшивый двор», не вернулся, а нанялся в геологическую экспедицию. Поэтому все известия о происшедших в его семье событиях дошли до него с большим опозданием, но, как только он узнал о них, он тут же уволился и приехал в Москву.
Внешностью он больше всего напоминал Николая — такой же был кудрявый и стройный.
Алена Сигалаева влюбилась в Генку Крысина, едва он переступил порог опустевшего отцовского дома. Что-то такое сразу случилось между ними — душа слилась с душой, и сердца их бескорыстно, бездумно, безудержно, бестрепетно и без памяти к прошлому бросились друг к другу. И новая любовь, как молодой месяц, взошла над Преображенкой, над угрюмым и мрачным пепелищем разгромленного крысинского подворья.
Любовь эта подняла на ноги Тоню, смягчила ее душу и остудила сердце.
Несколько поступков, которые совершил Генка Крысин после своего возвращения в Москву, озадачили Преображенку.
С первых же дней своей жизни на «вшивом дворе» Геннадий обрубил матери все ходы и дороги на Преображенский рынок. Нескольких барыг, явившихся выяснить причины этого на «вшивый двор», Генка избил в кровь и вышвырнул за ворота. И всем после этого стало ясно, что последний из уцелевших на свободе сыновей Фроси — парень серьезный и шутить не любит.
Потом, взяв топор и лом, Геннадий вышел во двор и в щепу разнес голубятню и сарай, в которой повесился отец. Многие думали, что спьяну, но Генка в рот не брал ни капли спиртного, а тот факт, что оставшиеся после голубятни и сарая доски и весь прочий строительный хлам он выгодно продал домоуправу наших домов Авданину, позволил сделать вывод, что Геннадий парень не только решительный, но и хозяйственный.
В довершение всего, объявив матери о своей скорой женитьбе на Алене, Генка одновременно сказал ей, что жить на «вшивом дворе» не собирается и что фамилию своего отца носить не будет, а после свадьбы возьмет фамилию жены и будет называться теперь не Геннадий Крысин, а Геннадий Сигалаев.
— И чтобы никаких разговоров больше об этом не было, — твердо сказал Генка матери, когда она попробовала возражать ему. — Сказано, как отрезано.
— Дело твое, сынок, — грустно сказала Фрося, — но ты ведь один после отца на воле остался. Кто же род наш продолжать будет?
— Незачем наш род продолжать, — жестко сказал Геннадий, — он сам себя извел.
…Вскоре начался суд над участниками ограбления Сокольнического банка. Дело было ясное — «Суворову», Батону и Кесарю дали высшую меру. Люлютю по малолетству присудили к десяти годам лишения свободы в колонии строгого режима.
После того как в газетах было опубликовано сообщение о том, что приговор приведен в исполнение, Фрося снова слегла, и на этот раз серьезно. Состояние здоровья ее ухудшалось с каждым днем. Врачи советовали переменить климат и вообще всю обстановку. И Тоня, взяв с собой дочку и продав кое-какое, еще оставшееся после Николая и Фомы, добро, повезла Фросю на юг, на Кавказ, к каким-то старым и верным знакомым по тем временам, когда Фрося фармазонила на Преображенском рынке.
Они никому ничего не сказали — где будут жить и когда вернутся. Писем от них не получал никто.
Геннадий Крысин (впрочем, теперь уже Сигалаев) сразу же после суда женился на Алене и переехал жить в наш подъезд, в квартиру Кости и Клавы. И таким образом, в квартире Кости и Клавы впервые появился жилец мужского пола кроме Кости, который тоже носил фамилию Сигалаев.
Дом на «вшивом дворе» Генка забил досками. Прошла зима, и весной, когда начали таять снега и лить дожди, ветхая, древняя деревянная обитель Фомы Крысина и его исчезнувшей в небытие семьи неожиданно завалилась — рухнули стены и провалился потолок.
Леонид Евдокимович и Зинаида Константиновна Частухины вернулись на Преображенку из служебной командировки приблизительно через год после всех упомянутых событий. Леонид Евдокимович был теперь уже в новом звании — он стал капитаном, а на гимнастерке у него появился новый орден, Красной Звезды, — за мужественное поведение, несмотря на тяжелую контузию, при ликвидации банды Николая Крысина.
Конечно, теперь он уже больше не числился участковым уполномоченным по Преображенской барахолке — его перевели на работу в Московское городское управление милиции. Да и сама барахолка, пожалуй, уже не нуждалась в услугах Леонида Евдокимовича — после смерти Николая Крысина в Черкизовской яме и расстрела «Суворова» она, барахолка, лишившаяся этих двух колоритных фигур, сильно стимулировавших ее активность, стала хиреть и как бы постепенно сворачиваться. Неудача в Сокольническом банке несомненного «лидера» Преображенского рынка «Суворова» и новой «звезды» барахолки Кольки Буфета проклятием повисла над деловыми людьми толкучего рынка. Многие из них, особенно приезжие, начали откровенно побаиваться и избегать Преображенки, и барахолка сначала частично переместилась в Перово, потом куда-то за город, а потом и вовсе исчезла. Времена менялись, спекулянтов становилось все меньше, и меткий выстрел Леонида Евдокимовича Частухина, видимо, попал в сердцевину черного рынка, в его центральный психологический и социальный нерв, и барахолка, не выдержав сурового поединка со своим старшим участковым инспектором, лопнула, прекратилась, как говорится — приказала долго жить.
До своего возвращения на Преображенку жена капитана Частухина Зинаида Константиновна, естественно, не могла ничего знать о переменах, произошедших в судьбе ее младшей сестры Алены. И поэтому известие о том, что Алена вышла замуж за родного брата Николая Крысина, произвело на нее сильное впечатление. Зина даже не так эмоционально отнеслась к смерти самого Николая, как к появлению в их семье его брата.
— Ох, крысиное семя! Невытравимое! — заплакала Зина, когда узнала, кто стал мужем сестры. — Лучше бы их, «крысиков» этих, никогда и на белом свете не было!
Леонид Евдокимович факт замужества Алены внешне оценил сдержанно, спокойно, но внутренне был взволнован не меньше жены. То обстоятельство, что муж Алены был родным братом убитого им человека, беспокоило капитана Частухина, кстати сказать, меньше всего. Выстрел в Николая Крысина был его работой, службой, долгом, которому он присягнул, вступая в ряды рабоче-крестьянской милиции, и которому он должен был оставаться верным всю жизнь.
Алена ходила уже на седьмом месяце, когда однажды в квартирку Частухиных — Леонид Евдокимович был дома один — вошел Геннадий.
— Разрешите? — спросил Геннадий с порога.
— Входи, — вздохнув, пригласил хозяин.
— Мне нужно поговорить с вами, — сказал Геннадий, садясь за стол.
— Слушаю тебя, — нахмурившись, закурил Леонид Евдокимович.
— Алене скоро рожать, — сказал Геннадий, — врачи говорят, что в это время отрицательные эмоции матери сильно действуют на будущего ребенка.
— Не специалист, — грустно улыбнулся Частухин, — детей у меня нет.
— Мне хочется выяснить отношения между нами.
— Выясняй.
— Мне кажется, что вы подозреваете меня в недобрых чувствах к вам…
— А есть такие чувства?
— Нет, нету.
— А почему? — спросил Частухин. — Я же твоего брата убил.
— Я хочу, чтобы Крысины исчезли из памяти людей…
— Слышал я уже однажды такие слова…
— От кого?
— От брата твоего, от Николая. Ничего не получилось у него.
— У меня получится.
— Может быть. Пробуй.
— Вы верите мне?
— А чего ж не верить…
— Леонид Евдокимович, я могу рассчитывать на ваше хорошее отношение ко мне? Ведь мы все-таки родственники, на родных сестрах женаты…
— Да-а, — усмехнулся Частухин, — и эти слова я уже однажды слышал. Может быть, неправильно тогда на них ответил и человека от себя оттолкнул, не в ту сторону направил…
— Могу или не могу?
— Ты помнишь, что у меня младший брат был?
— Помню.
— А что его так же, как тебя, звали Геннадием?
— Помню.
— Так вот, Гена, слушай меня внимательно… Можешь рассчитывать на меня. Всегда, в любое время. У меня есть вина перед тобой.
— Леонид Евдокимович!
— Нет, нет, ничего не говори сейчас. У каждого человека есть вина перед кем-нибудь. У твоего брата, может быть, передо мной вина была, а у меня перед тобой…
— Леонид Евдокимович!..
— Ты молодой еще, не все понимаешь, но со временем, думаю, поймешь.
Прошло положенное время, и Алена Сигалаева родила сына, Гришу Сигалаева. Был он рыжеволос, ясноглаз, почти никогда не плакал, а только ел, спал и улыбался всем, кто приходил на него смотреть.
Костя Сигалаев все свободное от работы время хлопотал около внука — помогал Алене стирать пеленки, бегал в консультацию с маленькими молочными бутылочками, то и дело таскал вверх и вниз по лестнице коляску, в которой сладко спал маленький Гриша.
Глядя на мужа, помолодела и Клава и все никак не могла нарадоваться и наглядеться на Гришу Сигалаева.
— Кость, а Кость, — говорила иногда и весело, и печально Клава, — вот и дождались мы рыженького. Да ведь только не своего…
— Как это не своего? — кричал Костя. — А чей же он еще? Гляди, нос какой — мой нос! А уши какие — твои уши!
— Ну, ладно, ладно, — недовольно ворчала Алена, забирая сына от чересчур хлопотливых деда и бабки. — Поделили малого между собой, отцу с матерью ничего не оставили.
Алена после родов необычайно расцвела. Была она теперь еще красивее, чем раньше. Все в доме Сигалаевых было подчинено ей, молодой матери. И Алена купалась в лучах всеобщего внимания и участия. Свое новое состояние она переживала счастливо и естественно, будто всю жизнь готовилась к нему.