— Я ведь, Алексей Иванович, в монастыре, в келье родился. А сейчас в бараке живу.
— Знаю, но помочь пока ничем не могу.
— Я ничего и не прошу. Вы и так для меня столько сделали — всю жизнь по старым бы временам богу молиться надо… А картинка эта — так, мечта… Может, когда-нибудь и будут люди жить в таких домах. Но только, наверное, не скоро это будет.
— Почему же не скоро? Придет время, и начнут такие дома строить. Может быть, и на нашем веку еще начнут.
Костя отложил в сторону булку, бутылку молока и встал из-за верстака.
— Алексей Иванович, скажите, а могли бы мы сами такие дома построить?
— Как это «мы»?
— Рабочие. Ну, хотя бы рабочие нашего завода.
— Не понимаю…
— Алексей Иванович, все же на свете рабочими руками делается — машины, корабли, заводы. И дома тоже рабочими руками строятся…
— Яснее говори. Ты к чему клонишь?
— А вот к чему. Скажем, после смены собрались мы все вместе, кому жилплощадь остро требуется, и пошли дом строить. Кирпичи-то класть — дело нехитрое. Вон какие приборы выпускаем, а дом, он что же — хитрее наших приборов?
Заботин молча смотрел на Костю Сигалаева.
— Отработали сегодня после смены три часа, завтра три часа, послезавтра, — продолжал Костя, — а через полгода, глядишь, и дом готов. И тогда все, кто аккуратно трудился, имеют право в этом доме комнату получить или даже квартиру…
Заботин молчал.
— Ну, конечно, инженеры потребуются, чтобы руководить, — развивал Костя свою идею, — опять же стройматериалы — кирпич, штукатурка, известка… Да ведь все это завод может помочь достать. Завод — это же сила! И не в частные руки пойдет, а на общее дело.
Заботин внимательно посмотрел на Костю.
— А ну-ка, пойдем ко мне, — очень серьезно и почти строго сказал он.
Когда они пришли в комнату комитета, Алексей Иванович сел за стол, Костю усадил напротив себя.
— Ты сейчас все это придумал? — спросил Заботин.
— Я об этом все время думаю, Алексей Иванович, — грустно сказал Костя. — У меня ведь на четырнадцати метрах пять живых душ ютится. В выходной, когда берем девчонок из детского сада, повернуться негде.
Заботин закурил, откинулся на спинку стула.
— Сегодня вечером заседание завкома будет. Можешь на завкоме обо всем этом рассказать?
— Об чем об этом, Алексей Иванович?
— Обо всем сразу. Как нашел свою картинку, как носишь ее все время с собой. А главное — как ты дом предлагаешь строить. После смены. Главный принцип — кто будет строить, тот жилплощадь в этом доме и получит. Свою жилплощадь получит, которую построил своею собственной рукой! Как в «Интернационале» поется.
— А чего же не рассказать? Могу и рассказать.
— И не один дом строить надо. А сразу несколько. Как на твоей картинке.
— Конечно, не один. Стоит из-за одного-то затеваться? Я так все время и думал, чтобы как на картинке было. И рощу около домов посадим, которая «сквер» называется.
— Ну, рыжий черт! — засмеялся Заботин. — Не голова у тебя, а целый Моссовет. Ты хоть сам-то понимаешь, какая великая мысль в твою рыжую башку забрела, или не понимаешь?
— А чего ж не понимать, — задиристо сказал Костя, — понимаю. Мы люди понятливые.
…Выступление Кости Сигалаева на завкоме произвело фурор. Его поддержали все — и те, кому нужна была жилплощадь, и те, кому была не нужна. Тут же была образована комиссия, которую назвали «Комитет по жилплощади методом народной стройки». Председателем комиссии избрали Заботина, заместителем — Костю Сигалаева.
Так возник и пошел гулять по заводу, по району, а потом и по всей Москве этот термин — «метод народной стройки».
Сразу же возникла масса вопросов: как строить? где строить? что строить? на какие деньги? Советов, проектов, планов, наметок было хоть отбавляй. Одни предлагали создать при заводе специальную контору, в которой все ИТР были бы взятые со стороны строители, а все землекопы, каменщики, штукатуры, плотники и так далее — свои, заводские, работающие на строительстве после окончания смены.
Другие предлагали организовать специальный строительный трест на кооперативных паях и принимать туда отдельных лиц и даже целые организации, которые могли бы внести первоначальный капитал, и на эти самые денежки поначалу и развернуться, а рабочая сила, естественно, будет своя, заводская.
Третьи высказывались в том смысле, что, мол, одному заводу такое дело все равно не поднять и надо объединиться с соседними промышленными предприятиями — слава богу, в районе их хоть отбавляй, на каждом шагу какая-нибудь труба дымит.
Как-то понадобилось Алексею Ивановичу Заботину (председателю народной стройки — такое у него теперь помимо должности парторга было новое неофициальное звание) зайти к своему заместителю в выходной день. Возникли кое-какие новые мыслишки по поводу взваленной ими добровольно на себя общественной строительной «ноши».
Пройдя по Малой Семеновской до Измайловского вала, Алексей Иванович напротив Ткацкой улицы повернул налево, и взору его с высокого левого берега реки Хапиловки представилась непостижимая для человеческого воображения картина Преображенской свалки, простиравшей свои границы аж до самого горизонта, до Преображенской заставы и площади.
Справа за Хапиловкой виднелись бараки, в которых жил Костя, за бараками печально шумело листвой деревьев кладбище, над деревьями чернела колокольня, за ней виднелись зубчатые стены и угловые башенки монастыря, а между монастырем и кладбищем бойко шумело разноплеменное и разношерстное торжище привозного Преображенского рынка.
А слева от кладбища и рынка, подходя в некоторых местах почти вплотную к стенам монастыря, издавая чудовищное в это летнее время зловоние, лежала огромная, в несколько десятков гектаров, помойка — третья по величине (после Очаковской и Каширской) общегородская северо-восточная московская свалка, Преображенская свалка.
Заботин с тоской оглянулся назад. Там, за Журавлевой горкой, шумела тысячами станков и механизмов, сверкала десятками тысяч электрических огней краснокирпичная, многоквартальная рабочая крепость, одно из первых детищ плана электрификации — московский Электрозавод. А здесь, всего в двух шагах от Электрозавода, у стен кладбища, рынка и монастыря цепко и ядовито раскинула свои владения свалка, гигантская помойка.
«Куда же мы смотрим? — тоскливо подумал Заботин. — О чем говорим на собраниях и митингах, когда рядом, в двух шагах от наших митингов, находится такой молчаливый, но страшный по силе своего влияния источник пропаганды против всех наших лозунгов — вот эта самая свалка. Ведь она же своим видом и своими запахами каждый день, двадцать четыре часа в сутки агитирует против нас, против наших идей и дел, безмолвно помогая нашим врагам. Ведь она же сводит на нет то влияние, которое оказывает на округу наш Электрозавод, гасит в прямом и переносном смысле тот свет, который льется из его окон. Когда же мы научимся не уничтожать левой рукой то, что воздвигаем и строим правой?»
Заботин еще раз посмотрел на свалку. Она лежала на обоих берегах Хапиловки как спрут, все дальше и дальше вытягивая свои щупальца, все ближе и ближе подбираясь к жилым домам Суворовской и Бужениновской, к улице Девятая рота. «Надо обрубить эти щупальца!» — неожиданно подумал Заботин.
Он быстро спустился вниз под горку к Хапиловке, перешел через деревянный мостик и поднялся к баракам. Слесарь Костя Сигалаев, рыжий его заместитель по народной стройке, собственной персоной сидел с такой же рыжей, как и он сам, девчушкой на коленях на крыльце первого барака, стоявшего в каких-то тридцати — сорока метрах от начала зловонной свалки.
— Константин! — не здороваясь, закричал Заботин, подходя к крыльцу. — Я знаю, где наши новые дома будут стоять!
Костя в домашних условиях выглядел не таким боевым, как на заводе. Был он в майке, в тапочках на босу ногу, в старых плисовых штанах, доходивших до щиколоток. Рыжая девчушка, младшая Анечка, жившая всю неделю в яслях и попадавшая домой только на выходные дни, крепко обнимала отца за шею двумя руками, и это придавало Косте совсем домашний вид и как бы очень далеко отодвигало его от того энергичного, возбужденного настроения, с которым подошел к бараку Заботин.
— Здравствуйте, Алексей Иванович, — сказал Костя, неловко встал с крыльца и подтянул штаны. — Извините, в таком виде я…
— Да ладно, при чем тут твой вид! — запальчиво махнул рукой Заботин. — Ты слышал, что я тебе сказал? Я знаю, где наши новые дома будут стоять.
— Где? — заинтересовался Костя, опуская с рук на крыльцо дочку.
— Вот здесь! — показал Заботин рукой на свалку.
Костя удивленно молчал.
— А это все куда денется? — спросил он наконец.
— Уберем!
— Кто уберет?
— Ты да я, да мы с тобой! Все, кто захочет жить в новых домах, кто будет работать на их строительстве, начнут свое участие в строительстве с ликвидации Преображенской свалки, понял?
Нет, Костя Сигалаев пока решительно ничего не понимал. Он только смотрел на своего парторга и моргал светлыми рыжими ресницами.
— Ну, что ты стоишь, как пень? — горячился между тем Заботин. — Неужели непонятно, о чем я говорю? Ладно, для вас, дураков, которые напротив этого дерьма живут и не чешутся, чтобы его уничтожить, объясню более подробно… Вот ты придумал свой метод народной стройки, носил с собой в кармане картинку с новыми домами, с деревней будущего. Правильно? Вот мы вынесли уже десяток резолюций, которые на «ура» приняли твою инициативу. А дело-то с места пока не сдвинулось, воз и ныне там. А почему? А потому, что не найдена пока организационная форма воплощения твоей рабочей инициативы. А почему не найдена? А потому, что не такое это простое дело — строительство. Ты сказал мне тогда, что кирпичи класть — дело не очень хитрое. А выходит, что очень хитрое и даже сверххитрое. Потому что никто не знает, с чего начать? Как подойти к этому сложному вопросу, с какой стороны? Идти просить деньги? Сразу не дадут. Деньги дают под конкретное дело, под видимые гарантии. А их у нас нет. Бежать выпрашивать место для новых домов? И места не дадут, земля в черте города на вес золота. И вот теперь, дорогой товарищ Сигалаев, слушай меня внимательно,