Всю ночь рота скрытно передвигалась к месту своего нового расположения. Машины шли с потушенными фарами. За полчаса до рассвета старший лейтенант Частухин развернул два взвода в укрытиях по обе стороны заброшенной грунтовой дороги, связывавшей торфяники с железнодорожным переездом. Третий взвод расположил прямо на дороге, приказав бойцам с наступлением дня имитировать ремонтное подразделение — рубить валежины, зачищать их и укладывать на проезжей части там, где образовались впадины. Четвертый взвод был посажен в резерв — в два полуразвалившихся сарая около переезда.
Капитан Бузин, прибывший днем, нашел действия старшего лейтенанта Частухина в основном правильными, посоветовав только четвертый взвод, разделив его пополам, разместить на флангах роты — около болота и на лесной опушке.
— В случае огневого столкновения резерв вряд ли понадобится, — сказал Бузин. — До затяжных действий, я думаю, дело не дойдет. Бой будем вести скоротечный, имея целью взять живыми как можно большее число парашютистов…
— А если не дадутся?
— Тогда на уничтожение… Но это в самом крайнем случае, если исчерпаем все возможности захвата.
Капитан привез с собой трех оперативников — двух плечистых старших лейтенантов и очень молодого, почти мальчишеского вида лейтенанта. Сняв с себя форму и переодевшись в сильно поношенные, покрытые многочисленными заплатками телогрейки, все трое тут же ушли в сторону торфоразработок.
— Они будут принимать десант под видом ранее осевших в этом районе агентов абвера, — объяснил Бузин. — По имеющимся данным, все ожидаемые десантники — бывшие наши военнослужащие из числа предателей. Прошли у немцев специальную подготовку. Народ отпетый… После приземления будут изображать из себя отряд сотрудников местного НКВД, конвоирующий на станцию пойманных в лесу дезертиров. По немецкому плану, роль дезертиров отводилась тем троим агентам абвера, которые были заранее сюда заброшены и должны были все подготовить. Мы их обезвредили и получили от них все сведения. И теперь, по нашему плану, роль «приемщиков» исполнят наши люди…
— А они знакомы друг с другом? — спросил Частухин.
— Кто они?
— Новая группа и старая.
— Нет, не знакомы.
— Слушайте, если у вас так дело поставлено, зачем же моя рота понадобилась?
— Для надежности. Наш расчет построен на показаниях захваченных агентов. Условно мы им поверили, но все может случиться, любая неожиданность. А ни один фашистский шпион уйти отсюда не должен… Сюда не только одна ваша рота переброшена, на флангах у вас находится еще несколько подразделений. Железная дорога прикрыта в зоне нескольких километров.
— Значит, эти трое, оперативники, на большой риск пошли?
— Конечно… Но что поделаешь — война. Она, брат, без риска не бывает.
— Это верно.
— Слышь, Частухин, а насчет ремонтных работ — это ты сам догадался или кто подсказал?
— А чего тут подсказывать? Элементарное дело.
— Молодец. Оперативное мышление у тебя развито.
— Я ведь в столичной милиции до войны служил, а не где-нибудь.
— Выходит, не зря я твою кандидатуру выбрал, а?
— Погоди хвалить, капитан, дай сперва дело до конца довести…
«Дезертиры» вывели немецких парашютистов к месту расположения роты Частухина точно в назначенное время. Было раннее утро. «Отряд НКВД» двигался по дороге двумя шеренгами: одна — вдоль левой обочины, другая — вдоль правой. А в центре понуро брели в своих заплатанных телогрейках «задержанные».
Частухин быстро пересчитал всю группу. Двенадцать человек. Из них трое — свои. Значит, парашютистов девять душ. Девять продажных шкур. Девять предателей, девять изменников, девять иуд, вернувшихся на родную землю в волчьем обличье. «Ну, держитесь, гады! — зло подумал Леонид Евдокимович. — Сейчас вам будет мясорубка с мелкими потрохами!»
Бойцы третьего взвода продолжали мостить валежинами выбоины в том месте, где справа и слева от дороги, в кустах, затаились в хорошо замаскированных укрытиях два остальных взвода частухинской роты. Парашютисты, увидев ремонтников, замедлили было на несколько секунд шаги, но потом снова уверенно двинулись вперед. (Потом выяснилось, что «дезертиры» шепотом успокоили их, сказав, что стройбатовцы ковыряются на этом месте уже несколько дней и мимо них можно идти совершенно спокойно.)
Вплотную подойдя к ремонтируемому участку, один из «чекистов», шедший чуть впереди, — очевидно, старший группы, крикнул:
— Эй, саперы! Посторонись!
Частухинские бойцы, как и было предусмотрено, не выпуская из рук валежины, расступились вправо и влево, освобождая проезжую часть.
— Кого пымали, служба?
— Не твоего ума дело… Осади назад, кому говорят?
В это время у старшего, видимо, шевельнулось подозрение об опасности движения между обступившими дорогу с двух сторон хотя и безоружными, но численно превосходящими «конвой» красноармейцами. Он быстро обернулся к своим:
— Сворачивай в поле, стороной обойдем!
Решение это выглядело оправданным и с точки зрения здравого смысла, и, вероятно, исходя из правил конвойного устава.
Возникла непредвиденная ситуация. Если «отряд» сойдет с дороги, безоружные бойцы с валежинами в руках окажутся бессильными против стрелкового оружия парашютистов. Весь хитроумно придуманный Леонидом Евдокимовичем Частухиным план задержания диверсантов готов был рухнуть в одно мгновение.
И тогда старший лейтенант Частухин, ни на секунду не задумываясь о собственной безопасности, как он это делал всегда и в довоенные годы своей службы в милиции, и во все дни, проведенные на войне, а просто естественно подчиняясь раз и навсегда принятым им для себя нравственным обязательствам безоговорочной верности своему профессиональному долгу, выскочил из-за кустов, где он сидел рядом с капитаном Бузиным, и, отвлекая на себя внимание, выстрелил вверх из пистолета.
По всем законам человеческой реакции на неожиданность все парашютисты, как один, повернулись в сторону Частухина. И в ту же минуту стоявшие в центре «отряда НКВД» оперативники (руки у них были свободны — они же находились среди «своих») бросились на «конвоиров».
— Вали их!! — бешено закричал Частухин, давая, наконец, своим ребятам команду выполнять план задержания.
План этот, в общем-то, был предельно прост. Ухватившись по нескольку человек за одну валежину и держа ее прямо перед собой, бойцы устремились на парашютистов, потерявших на мгновение способность ориентироваться из-за стольких неожиданностей сразу — выстрел, измена «дезертиров», нападение безоружных стройбатовцев…
И этого мгновения, возникшего благодаря инициативе оперативников, обоих коренастых старших лейтенантов и юного, мальчишеского вида лейтенанта в заплатанных телогрейках, было вполне достаточно для того, чтобы план старшего лейтенанта Леонида Евдокимовича Частухина был реализован во всей своей полноте и безыскусной надежности.
Вооруженный человек ждет нападения на себя прежде всего от вооруженного человека. Диверсант готов защищаться от ножа, финки, пистолета, автомата. Не ждет он только нападения от человека с поленом, бревном, жердиной или — как в данном случае — с валежиной. Обыкновенной, мирной, строительной валежиной, несколько сотен которых уже лежало на старой грунтовой дороге, выравнивая ее выбоины. Вернее, может ждать, но не видит в этом предельной опасности, степень его готовности отразить нападение невольно преуменьшена. Оружие дает вооруженному сознание своего превосходства над безоружным.
Частухин поставил перед бойцами своего второго взвода простую, как ясный день, задачу: ухватившись по нескольку человек за каждую валежину, в момент наибольшего сближения с парашютистами внезапно по команде устремиться на них с разных сторон, держа каждой группе прямо перед собой плашмя валежину, и, ударив ею и силой разбега шпионов в грудь или в спину, свалить их всех живыми на землю.
А там уж на земле не будет разницы кто с оружием, а кто без него. Русский кулак — он всех подравняет.
Конечно, была для безоружных бойцов опасность зазеваться, замешкаться, оступиться, споткнуться, ударить вразнобой. Но ведь и оперативники капитана Бузина, сразу давшись в руки агентов еще на месте приземления, подвергали себя не меньшей, если не большей, опасности.
Да, опасность была. Но в укрытии сидело два вооруженных взвода. Да еще был взвод на флангах. Да еще за флангами были свои. Нет, никуда было не деться шпионам. Важно было только в самую первую минуту поразить их дерзостью замысла, ошеломить, обескуражить, взять живьем.
План удался почти во всем. Правда, сразу же после пистолетного выстрела старший группы парашютистов успел все-таки полоснуть по Частухину автоматной очередью, но Леонид Евдокимович, предвидя это и упреждая очередь, сразу же после своего выстрела рухнул ничком в траву, и пули веером разлетелись над его головой.
Вторую очередь старший десанта послать не успел. Сбитый с ног сильнейшим ударом в спину тут же сломавшейся жердины, он полетел на землю, ремень автомата лопнул, сверху на него упало сразу несколько человек, подмяли под себя, придавили, начали душить, несколько рук оборвало кобуру с пистолетом, а потом какая-то чудовищная по своей силе рука ударила ему тремя кулаками сразу в челюсть и оглушила…
Теряя сознание, старший десанта успел заметить, что рядом с ним валятся на дорогу его люди, прекрасно обученные всем индивидуальным рукопашным способам защиты и нападения, но бессильные против этого неожиданного, общего, единовременного, коллективного натиска многих людей с их нелепыми валежинами и жердями наперевес.
Схватка действительно была скоротечной. И хотя со стороны она, может быть, и напоминала то самое беспорядочное сплетение человеческих тел, которое дети называют куча-мала, конечный результат был достигнут: все девять диверсантов были взяты живыми. В разорванных, располосованных гимнастерках, со следами ударов на лицах — синяками и кровоподтеками, они стояли теперь, сбившись в кучу, посередине дороги, окруженные вооруженными и безоружными бойцами частухинской роты.