гораживаться от «чиновников», а то и врагов в них видеть, как мой сын, тоже нельзя! За трудное освобождение от гоминьдановских «чиновников», затем от тех, кто прислуживал «банде четырех», заплатили мы огромную цену — реки крови, горы белых костей. Нелегко после всего этого нашим старым товарищам вновь назваться «чиновниками», и кто-то должен быть рядом с ними, кто-то должен говорить с ними без утайки — что же в противном случае станет с нашей страной, с нашей дорогой партией?! От таких вопросов на глазах выступали слезы. Через пару дней снова поеду в С. к Танам, отвезу им их любимое мясо в винной барде, да и яйца «сунхуадань» как раз дошли до готовности…
ЗИМНИЕ ПЕРЕСУДЫ© Перевод С. Торопцев
В неком городе В., центре провинции Н., жил моложавый старичок, чья известность распространилась даже за пределы страны. Уже в имени его, Чжу Шэньду[193], сквозил намек на достаточную самостоятельность, при наличии, однако, известной осторожности. Небольшого, всего метр шестьдесят два, росточка, этакий шестидесятитрехлетний седенький бодрячок с детским личиком. Нес он бремя таких постов, как президент регионального отделения Академии наук, председатель Научного общества, ну и заодно еще возглавлял он Ассоциацию деятелей литературы и искусства да местное отделение Союза писателей, поскольку пописывал в молодости. В городской организации Демократической партии, костяком которой являлась интеллигенция, считался не последним лицом, а в 1981 году подал в Компартию, членом коей, согласно уставу, он и стал в 1982 году.
По специальности был он физиолог и гигиенист. Но славу себе стяжал отнюдь не анатомированием, не углубленными исследованиями функций различных органов тела и, уж разумеется, не опусами, как он сам говаривал, «о цветочках да снежинках», чем баловался когда-то по молодости лет. Нет, слава в стране и за пределами пришла к нему как к редкостному авторитету в области «куповедения».
Купаться — означает мыться, и странного тут ничего нет. Немногим, правда, дано с позиций высокой науки проникнуть в глубинный смысл сего процесса, построить и развить соответствующую теорию. Провинция Н. не то место, где легко утвердиться привычке к мытью, ибо вековые традиции тут не позволяли человеку мыться больше трех раз в жизни. Чаще два — при рождении и перед положением во гроб. И лишь толстосумы, вельможи да весьма ученые мужи добавляли еще одно омовение — перед вступлением в брак. Деда же Чжу Шэньду, жившего на исходе девятнадцатого века, коснулись новейшие заморские идейные течения, и он отважно, решительно, бесповоротно восстал против застарелых традиций предков, соорудил бассейн и принялся ратовать за купание — ежемесячное, представьте себе, так прямо и заявил во всеуслышание, — идея для того времени неслыханная, умопомрачительная. Так что дни свои он кончил в тюрьме, голодной смертью, обвиненный в «обольщении масс» и «порче нравов». Спустя пять лет «император Великой Цин» вернул деду доброе имя и почтил посмертным титулом «справедливый совершенный муж».
С той только поры и распространилось по провинции Н. купальное поветрие. Доводы отыскались даже в классическом древнем «Великом Учении» — дескать, купание, наипаче же соединенное с постом, весьма способствует очищению помыслов, выпрямлению душ, укреплению тела и семьи, оздоровлению государства, умиротворению Поднебесной. Таким образом, надлежащее толкование открыло купанию широкие горизонты, и местные жители постепенно привыкали видеть в нем добрую традицию. Следующему поколению, однако, пришлось пережить новое потрясение, когда Чжу Исинь, отец Чжу Шэньду, стал приглашать в бассейн дам. Это вызвало грандиозный резонанс. Благородные мужи пришли в ужас от «притона», где склоняют к разврату порядочных людей. Эту «дискуссию» вряд ли можно считать куповедческой. Настал час, когда почтенные, благородные мужи провинции Н. сочли Чжу Исиня оборотнем, навлекающим потопы и нашествия диких зверей, и из-за стен родовых поместий зловеще донеслось: «Смерть Чжу Исиню, иначе смутам не видать конца». Рассказывают, что, когда одной благонравной даме предложили совершить омовение в бассейне Чжу Исиня, она так возмутилась этой дерзостью, что схватила нож и отсекла себе левое ухо, оскверненное «дьявольским соблазном». Предания об этой «страстотерпице» запечатлены в летописи бывшего уезда В., каковой впоследствии — тому уже лет тридцать — стал городом В.
Наш Чжу Шэньду с младенческих лет впитал этот мятежный дух новаторов, пионеров, присущий преждерожденным, выступавшим против течения, увлекавшим Поднебесную за собой, и, погружаясь в штудии физиологии и гигиены, а в минуты отдохновения воздыхая о «цветочках да снежинках», он в то же время направил свой волевой импульс на создание новой науки — куповедение. Пятнадцать лет ушло у него на семитомный труд «Основы куповедения», включивший в себя такие главы, как «Организм и купание», «Купание и организм как система», «Купание и пищеварительный тракт», «Купание и дыхательная система», «Купание и кожный покров», «Купание и волосяной покров», «Купание и костяк», «Купание и психогигиена», «Купание и юношеская гигиена», «Купание и гигиена среднего возраста», «Купание и семья», «Купание и государство», «Рабочее купание», «Купание в военных условиях», «Купание и вода», «Купание и мыло», «Баннология», «Купальное костюмоведение», «Научный подход к растиранию спины», «Массажеведение», «Методология купания», «Исследования по температуре воды», «Полотенцеведение», «Побочные эффекты купания», «Купание и политика», «История концепций купания», «Купание и антикупание», «Купание и некупание», «Уровни купания», «Контроль за результатами купания», «Дополнения к куповедению», «Дополнения к куповедению. Продолжение, § 1–7». Мы вправе полагать, что он по широте воззрений был не последним среди лучших умов земли.
Сей труд был переведен на добрый десяток языков, и две конституционные монархии отметили грандиозность семитомной эпопеи присуждением Чжу Шэньду почетных ученых степеней их величеств. Так что Чжу Шэньду прочно утвердился на троне лидера куповедения — на пять тысяч лет в глубь веков и на пять столетий вперед как в границах священного Китая, так и за пределами оных.
Ежевечерне к дому Чжу Шэньду стекались потоки гостей, в первую очередь юных адептов его теории, коими постоянно полнилась просторная гостиная. Все разговоры, перешептывания и даже улыбки молодых людей возникали только по поводу семитомника «нашего многоуважаемого Чжу». Те из них, кто питал склонность к мелодекламации, при всеобщем внимании зачитывали наизусть целые куски, слово в слово. Иные, предпочитавшие витийствовать о южных небесах, северных морях, о вершинах в облачной дымке, по первому впечатлению далеко удалялись от главной темы, но в конце концов и они ухитрялись вставлять в свои разглагольствования какие-нибудь цитаты (со знаками препинания) с такой-то строки такой-то страницы такого-то тома все того же семитомника, за что вознаграждались взглядом многоуважаемого Чжу. У краснобаев речи текли бурливой рекой, порой их заносило, но в пределах дозволенного, конечно. Но некоторым свою чистосердечную преданность глубокоуважаемому Чжу удавалось выразить даже сквозь заикание и косноязычие… В общем, звезды жались к луне, птицы ловили ветер, и каждый старался показать себя.
Выделялась в гостиной женщина высоких добродетелей и изящного сложения, не совсем ясного возраста, с нежным, как молоко, голоском и в очках, которые она то снимала, то надевала, вытягивая при этом губки и вызывая симпатии окружающих. Она, натурально, верховодила среди молодых гостей. Имя ей было Юй Цюпин.
День ото дня жизнь в городе В. становилась лучше, и день ото дня улучшалась и упорядочивалась жизнь Чжу Шэньду. Семитомник вот-вот должен был обрести твердый переплет, автор в крайнем воодушевлении четыре месяца потратил на тщательнейшую доработку, прошелся по всему тексту, заменив в общей сложности семь слов и шесть знаков препинания и выдвинув при этом целый ряд соображений по поводу верстки, шрифта, даже отдельных литер, предложил Юй Цюпин подготовить для второго издания текст послесловия на семьсот пятьдесят два знака. Она же высказалась в том смысле, что по завершении «Послесловия» ей следует взяться за написание «Комментированной биографии Чжу Шэньду» и хорошо бы ему привести в порядок свои фотографии с младенческих лет по сю пору, а также собрать воедино черновики и рукописи. Глубокоуважаемый Чжу удовлетворенно улыбнулся, вслух же пробурчал:
— Ну, будет, будет вам, какой в том интерес!
И продолжалось бы это благоденствие непрерывно, без каких бы то ни было отклонений, дни шли бы за днями, как настенные часы в Европе, не случись однажды этого «инцидента с Чжао Сяоцяном».
22 ноября 1983 года в восемь вечера Юй Цюпин ворвалась в гостиную профессора Чжу Шэньду. В таком волнении, что, сбрасывая пальто, ненароком оторвала красивую, с переливами голубую пуговицу. Здороваясь с профессором, не выказала обычной почтительности, явно пребывая в растерянности. Чжу Шэньду взметнул бровь, напряг веко, а Юй Цюпин плюхнулась на диван и лишь тогда вымолвила:
— Этот ничтожный Чжао открыто бросил вам вызов!
— Что за Чжао и какой вызов? — не понял ее Чжу Шэньду.
— «Слабак» Чжао — Чжао Сяоцян!
— Какой такой Чжао Сяоцян? — брезгливо процедил профессор, словно эти три слога, «чжао-сяо-цян», обозначали какой-нибудь редкостный микроб, лабораторным путем обнаруженный в экскрементах.
— Плешивый такой коротышка, — еще больше взвинчиваясь и потому совершенно невразумительно тараторя, принялась объяснять Юй Цюпин, — мать его развелась, а он в школьном дворе груши таскал с деревьев… И вроде в Канаде стажировался. Три года потратил — и на что? Выучился, видите ли, золотых рыбок разводить. А теперь вот статью тиснул: мыться, говорит, надо утром!
Словно бомба взорвалась над ухом Чжу Шэньду.
— Что? Утром? У-у-утром, — даже начал он заикаться, — мы-мы-мыться? Так что же это, тогда, может, и го-го-говорить но-но-ногами станем, а пе-пе-петухи я-я-яйца на-начнут нести?!