зубной порошок? К тому же изволь платить за воду, за тазик для умывания… О, деньги, деньги! Где они?.. Не сутулиться!.. Бессовестный трепач, брехун! Разве порядочный человек может распрямить плечи и выпятить грудь? Грудь выпячивают одни проститутки, и все равно какие, профессиональные или любительницы. А если мужчина выпячивает грудь, значит, он или душевнобольной, или разбойник — туфэй! Между прочим, у вас в семье почти все сумасшедшие! Твой дед полоумный, как и твой прадед, а твой отец — настоящий псих. Поэтому хватит морочить голову. Неужели ты думаешь, что мне все это неизвестно? Кстати, и мамаша твоя тоже помешанная — истинная психопатка…
Заткнись! Он трахнул кулаком по столу. Чайник и чашки, взлетев в воздух, упали на пол и разбились. В столе появилась трещина, а на руке выступила кровь. Заткнись! О моей матери — ни слова! Дура! Мерзавка!
Сам мерзавец! Тысячи раз, десять тысяч раз мерзавец! Подлец… в этой жизни и в будущей! И все в вашем роду, все ваши предки — подлецы! А сам ты мерзостное дерьмо, выблядок! Мерзотина! А мамаша твоя — старая мерзостная побирушка. О, сколько я от нее натерпелась, когда вышла за тебя замуж! Сколько горя хлебнула! Другое дело — в семье у матушки… Там никто меня не мучил, никто не оскорблял! А здесь? Здесь и это не так, и то не так, ко всему твоя мамаша придирается, во все сует свой нос. Сказала не так, посмотрела не так, кашлянула, засмеялась — опять не так. Волосы у меня плохие, брови кривые. До ветра пошла — и то не по ней. А ведь в ту пору я была молоденькой девчонкой. И вот эту безобидную девчонку, почти ребенка, она невзлюбила — хоть на глаза не попадайся! Во все-то она вмешивалась. Я не то, чтобы шаг шагнуть, вздохнуть и то боялась. Еда в горле комком застревала! Хоть не ешь совсем!.. А ты мне толкуешь о Канте! Нет, сначала объясни мне: этот твой Кант, питался он или нет? Ясно питался. А деньги откуда брал? Деньги, деньги? Ах, Цзинъи, мать моих детей, ты же знаешь, что больше всего меня угнетает и раздражает, когда ты упоминаешь это слово — деньги! Именно они лишают меня всех радостей и удовольствий. Неужели, кроме этой причины, нет никаких других. Мы с тобой стали супругами после всех положенных церемоний: был у нас и сговор, и помолвка, и обмен именными карточками, свадебными дарами и приданым. Нам трубили трубы и музыканты били в литавры, мы клали поклоны Небу и Земле, в свадебных чертогах горели красные свечи. Все это у нас было. Но если все это так, почему нам нечего сказать друг другу? По приезде в Пекин я отправил тебе письмо, в котором писал, что из произведений Мао Дуня и Ба Цзиня[59] я многое узнал о любви. Через несколько лет после нашей женитьбы я впервые в своем письме осмелился написать (пусть робко, но все же написал) о том, что я помню тебя и скучаю по тебе. Наверное, эти слова нужно было бы воспринимать как ростки любви. Чем же ты ответила на мою любовь? Все тем же требованием денег. Деньги, снова деньги!
Ах, не болтай глупостей! Брось, пожалуйста, тебя все «раздражают», тебя «угнетают»? Говоришь ты как будто гладко и складно, что называется «кислое, сладкое — все на месте»! Только кому ты стараешься втереть очки? Ты растратил все наши деньги, мое приданое, все состояние моей матери — все пошло на тебя! Вспомни, как ты отправился учиться в Европу. А кто за тебя платил? Ну отвечай, отвечай же! Ты разорил нас всех. Однако тебя это нисколько не волнует. Мы, как говорится, «питаемся северо-западным ветром», а ты в это время развратничаешь да попиваешь зеленое винцо в квартале красных фонарей. Вокруг тебя культура, утонченность, богатство, почет, ты пользуешься всем этим. А я? Я в это же самое время вынуждена нянчить детей, заботиться об одинокой матери, сестре. Мы перебиваемся с хлеба на воду, едим чуть ли не траву, латаем одно, а в это время рвется другое. Голову вытащишь, ноги вязнут. Очаг наш постоянно холодный, котел — пустой. Ты знаешь об этом? Ты об этом когда-нибудь задумывался? Есть у тебя совесть, человечность или их нет? Вот ты учишь нас: два раза в день надо чистить зубы и ходить по улице, выпятив грудь. А я тебе на это скажу так: если в животе пусто, то спину не распрямишь. Сам ты швыряешь деньги на ветер, а нам о них и заикаться нельзя! А ведь мы живем чуть ли не впроголодь. По-твоему, это справедливо?
Какая злоба в ее словах! Как ловко она все перекраивает на свой лад! Она так ненавидит меня, что готова растерзать на куски! Каждое ее слово — острый нож, дюжина слов способна отправить в могилу самого крепкого человека! А тут еще ее сестрица и матушка! Все трое в любой миг могут кинуться на меня, обрушить потоки слов, а глядишь, еще и пустят в ход кулаки. Особенно хороша Цзинчжэнь — вдовица из семьи Цзян и Чжоу. Больше всего я боюсь именно ее, ведь она способна угробить человека. Что же мне теперь делать? Что делать? Кажется, проблема неразрешимая. Можно сойти с ума!
И тут Ни Учэна осенило: он вспомнил об оружии, которым пользовались мужчины в его родных местах Мэнгуаньтунь и Таоцунь, когда нужно было отвадить кого-то из местных женщин. Оружие страшное, словно кистень наемного убийцы. Ни Учэн заревел от восторга: скину перед ними штаны! И он не долго думая стянул штаны. Средство оказалось магическим — три женщины тотчас в ужасе разбежались во все стороны. Теперь-то их никакой силой обратно не затащишь! О радость отмщения, правда, радость несколько похабная! Ни Учэн заржал. Да, будет странно, если Китай не погибнет!
Всю ночь он слышал хор проклятий, которые на него обрушили три женщины. Ругали на разные голоса, в разной тональности, поносили, пока не забрезжил рассвет. Они сами не спали, не давали спать детям. Само собой, не спит и Ни Учэн… Когда он учился за границей, он часто вспоминал, как ругаются женщины в его родных местах. Представить эту ругань иностранцу просто невозможно. Ругаются они с необычайным воодушевлением, свирепо, со злостью. В их проклятиях и энергия, и смекалка, и изворотливость ума, и сладостное чувство удовлетворения. По всей видимости, китайская женщина, годами терпящая разного рода беды и лишения, угнетенная и обездоленная из поколения в поколение, вряд ли смогла бы существовать, выходить замуж, рожать детей, «тянуть нить предков», если бы не умела вот так заковыристо и лихо ругаться, тем самым облегчая свое душевное состояние. Ах, какая прекрасная тема для докторской диссертации: «Психология ругани»!
Такова и его собственная семья, в которой процветают грязь, невежество, дикость, жестокость, накопленные тысячелетиями. А он? Он молодой утонченный аристократ, случайно очутившийся в этом грязном мире. Он полон сил, горячей любви к жизни, он тянется к культуре, алчет любви, ищет счастья. Почему он не родился где-то в Париже или в каком-то другом приличном месте, скажем в Вене, Берлине, Нью-Йорке, Женеве, Венеции, Лондоне, Москве? Почему он появился на свет именно в этой деревеньке Мэнгуаньтунь — на солончаковой почве, где под ногами «овечьи катышки»? Почему для того, чтобы получить образование, он должен был ехать в уездный город, потом в Пекин, в Европу? Зачем он изучал английский, немецкий, японский языки? Не лучше ли ему было остаться местным богатеем, как его дядя или двоюродный братец? Курить опиум, держать при себе наложницу, резаться в карты, разводить птиц и харкать на пол. Может быть, он был бы более счастлив, чем сейчас. Почему ему суждено жить в такое время и в таком месте? Он не участвует в антияпонском движении и даже боится его и одновременно боится переметнуться к японцам. Впрочем, он не слишком этого и хочет… Он не желает жить со своей женой и не находит в себе сил с ней развестись. Он не может покинуть Китай, и в то же время ему трудно мириться со многими дурными привычками своих земляков. Почему он не может или не желает быть настоящим, стопроцентным китайцем?
А тут еще эта история с печатью! О, какая буря ожидает его впереди! Но ведь он сделал это не нарочно, он вовсе не собирался устраивать жене пакость. По натуре он не какой-нибудь коварный интриган! Если бы он мог хитрить и быть ловким дипломатом, то он прежде всего постарался бы наладить свою собственную жизнь. Он бы жил гораздо лучше, во всех отношениях… А в тот день все получилось совершенно неожиданно. Будучи в расстроенных чувствах, он машинально сунул руку в карман и нащупал овальную печатку из слоновой кости. Так же машинально он ее вынул. Какая досада! Он просто хотел немного пошутить и рассеяться.
Он вынул печатку и положил ее на ладонь. О, как в этот момент загорелись глаза у жены! Она только что сидела с низко опущенной головой, вся поникшая, ко всему безучастная и вдруг в одно мгновение совершенно преобразилась. Что он ей сказал? Кажется, ничего особенного. Он просто передал печать жене или успел дать какое-то обещание? Ах, мой бог! Только ты можешь покарать меня за то, но ты уже много раз карал меня. А разве не твоя кара — вся моя жизнь?! А моя прежняя и нынешняя семья — разве не лежит на них наказание божье? В тот день я действительно хотел помириться с женой, с ее сестрой и матерью. Я хотел поладить с моими земляками и моими соотечественниками, наконец, с самим собой. Но как мне было поступить, если я не смог договориться, уладить конфликт? Деньги я растратил, на танцульках оттанцевался, в рестораны или на балы мне теперь путь заказан. Мой европейский друг укатил в Тяньцзинь. Мисс Лю, любви которой я домогался, мне отказала. Она захлопнула дверь перед моим носом. Более хорошую должность с высокой зарплатой профессора вуза я получить не сумел. Мой приятель из левых, близкий коммунистам, часто рассказывал о борьбе против Японии, прославлял компартию и, ратуя за национальную независимость и классовую борьбу, уехал из Пекина, намереваясь примкнуть к Восьмой армии или к партизанам. И вот Ни Учэн остался один, без надежд на будущее, без всякой поддержки. Выход был один — вернуться домой, послать детей за матерью и попросить у нее прощения. Ни Учэн верил, что в конце концов ему удастся преодолеть трудности, избавиться от неприятностей. Ведь и себе и другим он постоянно твердил, что он неисправимый оптимист… К тому же разве мог он себе позволить в один миг спугнуть то чувство радости и воодушевления, которое охватило Цзинъи при виде печати из слоновой кости! Мог ли он это допустить? Они женаты вот уже десять лет. А много ли раз она была по-настоящему счастлива, как в тот раз? Она вся светилась в тот момент. Нет, он не мог погасить этот огонь счастья. И если под давлением обстоятельств довелось ему немного слукавить и дать пустые обещания, то это произошло не по его воле, обещания даны не от души. Так распорядилась судьба. Все идет от нее!