Но разве она, Цзинъи, не потчевала мужа, не подносила ему щедрыми горстями? Она отдала ему больше: свою душу и тело. Они прожили вместе около десяти лет, и за все эти годы она не совершила ничего такого, за что ей пришлось бы краснеть перед мужем. Как же он после этого собирается покинуть ее семью? Как он смеет так поступать?! Сколько она отдала ему любви, доброты, неужели он обо всем этом успел забыть? Нехорошо ворошить прошлое, но чего стоит хотя бы то, что случилось в ноябре прошлого года, когда он ее так подло обманул, разыграл, опозорил в глазах людей. А сам между тем три дня не появлялся дома, где-то распутничал «под ивами, средь цветов», а в это время она с детьми почти голодала, пробавляясь жидкой кашицей да спитым чаем. А он ел изысканные яства и веселился в свое удовольствие. Она с детьми живет все равно что нищая или как цветок подвальный, без света и тепла, а он строит из себя барчука из знатного дома, чуть ли не потомка государевой фамилии. Вот уж поистине: «Живет он в радости, обоняя запахи вина и мяса, а в доме у него мертвые кости лежат». Вот таков этот бандит, вонючий, бесчувственный недоносок, не знающий, что такое доброта, любовь, почтительность к старшим. О Небо, если бы ты могло все это увидеть! Покарай его, нашли на него несчастья! Пусть поразит его недуг, так чтобы все три души[156] его покинули органы чувств; пусть лишится он дыхания и жизнь его повиснет на тончайшем волоске, так чтобы от чертогов Владыки ада Яньвана его отделял бы лишь тонкий листок бумаги! Нет, и тогда я не протяну ему руки помощи! Пускай его труп смердит и разлагается там, где настигла его смерть; пускай завернут его мертвое тело в рваную рогожу и выбросят прочь!.. И все же он мой законный муж, отец моих детей. Сердце у меня не каменное, оно из живых тканей выкроено. Недаром говорят, что сердце сравнится только с сердцем, сердце можно обменять лишь на сердце. И еще говорят, пест железный можно сточить в иглу тонкую! Ах, Ни Учэн, Ни Учэн! Ведь ты тоже человек: говоришь по-людски, обличье у тебя человеческое. Так неужели не ощущаешь ты всей той доброты, что лежит в сердце моем. Моя душа как у бодисатвы милосердного, любой позор стерпит… В свое время я уже спасла тебя. Я продала свои последние вещи, чтобы оплатить счета докторов, купить лекарства, чтобы накормить тебя супом с куриными яйцами и лапшой. Я отдавала тебе все, словно ты отмечен знаком небес, готовила самое вкусное, в то время как моя мать и все остальные были вынуждены, сидя в сторонке, смотреть, как ты ешь. Я истратила свои личные деньги, чтобы оплатить твои счета, а ты в это время безобразничал и умудрился даже потерять работу! И вот слабая женщина, у которой на руках старуха мать да малые дети, без средств, без работы, вынуждена кормить здоровенного мужика в семь чи ростом. Неужели тебе не стыдно? Неужели не понимаешь ты, что такое доброта, любовь, наконец, просто хорошие чувства? А ведь сам ты любишь поразглагольствовать о высоких чувствах и о любви. А твои девки, с которыми делил ты эти самые чувства и любовь, на которых транжирил ты деньги, разве кто-нибудь из них пришел к тебе, взглянул на тебя хоть одним глазком во время твоей болезни, когда ты гнил и смердел? Честно говоря, в тот раз я даже не ожидала от самой себя, что смогу чем-то пожертвовать ради тебя, вновь одарить тебя своей добротой и сочувствием. Но все ж люблю я тебя, наверное потому, что в прошлой жизни своей задолжала я тебе, а в нынешней вынуждена возвращать долг. Но кому я отдаю свою любовь? Волку хищному, тигру лютому, чтобы только приручить его, приблизить к себе. Ты не только не человек, тебя даже тигром или волком трудно назвать, потому что ты хуже всякой живой твари. «Рис поел — котел расколошматил; жернов не нужен — забивай осла, что его крутил; через реку перешел — ломай мост». Вот ты какой! Ты чинишь всевозможные злодейства. Ты хитрей лисы, а твой яд злее скорпионьего! Ты все время обманываешь меня. О, сколько горя ты мне причинил!.. Вот и сейчас ты меня опять обманул — я вновь беременная. Ты с утра до вечера твердишь: это недостойно, мерзко, подло, грязно, дико, постыдно… Но не лучше ли тебе обратить все эти обвинения на самого себя? Ведь именно твои поступки самые мерзкие, недостойные, подлые, грязные, дикие и постыдные! Ты давным-давно растерял все добродетели своих предков из рода Ни всех восьми поколений, однако же от грязных поступков все равно не отказался, от постыдных помыслов не избавился. Никогда не думала, что человек может быть таким дурным, коварным, злым и хищным! О, как я раскаиваюсь, как ругаю себя за свою глупость! Ведь я надеялась, что своей добротой я смогу переделать тебя и ты в конце концов вступишь на правильный путь. Я думала, что ты пожалеешь себя и всех нас. Увы! Я сама на себя накликала беду, а теперь я, несчастная, кровью своей должна расплачиваться! Кара небес падет на мою несчастную голову! О люди, вас не следует жалеть! Проявляешь к человеку жалость, а что получаешь взамен? Ничего! Разве он пожалеет тебя? Пожалела человека, родного или близкого, доброту свою проявила, а в результате головы своей лишаюсь — скатилась она с плеч, и не знаю, где потеряла я ее!
Эти мысли бурлили в ее голове, как родниковый ключ, что с клокотаньем вырывается из-под земли. Размышляя о своих действиях вновь и вновь, перебирая в памяти факты, она с удовольствием вспоминала о своих добрых помыслах и поступках, о том, что на обиды и зло она всегда отвечала с достоинством. Она не представляла себе другого человека, который, будучи на ее месте, смог бы сделать то же самое лучше ее, то есть сделать больше того, что она уже сделала. Но ее угнетала другая мысль, тяжелым грузом давящая на душу, не дававшая свободно дышать: почему ее добрые намерения не встретили такого же ответа? Какой-нибудь совершенно посторонний человек, прохожий, наверняка испытал бы чувство громадного потрясения, узнав о ее добродетельных поступках. А от своего собственного мужа она в ответ получила лишь очередную порцию коварства и подлости. Она продолжала с еще большей тщательностью перебирать в уме все факты, и вдруг… У нее чуть было не пресеклось дыхание. Нет, Ни Учэн вовсе не подонок, не мерзавец, как она его называла в пылу гнева. Он вполне прилично, а порой просто хорошо относится к родне, друзьям, к школьным товарищам или коллегам по работе, к иностранцам, к людям «из низов» (скажем, тем, кто его обслуживает). Нет, нельзя сказать, что его отношение к людям очень уж дурное. Он ведет себя мерзко и отвратительно только по отношению к ней, Цзинъи, которая к нему относится лучше, чем кто-либо другой. Почему же так?
Она почувствовала, что ее бьет дрожь. Как колотится сердце в груди! Не так, как обычно — равномерно, а лихорадочными толчками. Тело ее ослабло, онемело. Только что в ее голове роились тысячи проклятий, а сейчас ей трудно выговорить даже слово. Ночью, лежа на постели, она не может сомкнуть глаз, через каждые полчаса бегает на двор. Странно, как много жидкости скопилось в ее организме, в каком обилии она сейчас ее отдает. Откуда столько жидкости? Ведь она не слишком много пила сегодня. Такое впечатление, что она сейчас вся состоит из одной воды…
Но весь следующий и еще один день она пила и пила: глоток за глотком, чашку за чашкой. Цзинъи почти ничего не ела, только поглощала воду. Сходит на двор и снова пьет и пьет. Ни Учэн в конце концов заметил необыкновенное состояние жены и спросил о причине, но ответа не получил.
На третий день Цзинъи позвала к воротам рикшу и велела отвезти ее к Шатуну. У доктора она долго плакала.
На четвертый день Цзинъи осторожно намекнула Ни Учэну, что надо бы устроить обед и позвать всех, кто помогал ему в устройстве на работу. О тебе многие беспокоились, подыскали работу, которая тебе по душе, к тому же с приличной зарплатой. Сам понимаешь, как это сейчас трудно! Так что нельзя скупиться!
А как же с деньгами?..
Деньги найдутся, я тебе их дам, я немного припасла. Какими бы мы ни были бедными, доставлять людям лишние хлопоты и не отплатить никак нельзя.
Вот здорово! Прекрасно! Лучше не придумаешь.
Ты ни о чем не беспокойся, я уже все устроила. Ты можешь спокойно идти работать в Чаоянский университет.
Большое тебе спасибо!
По-жа-луй-ста!
На той же неделе господин Ни Учэн вместе с супругой устроили обед в ресторане «Обитель бессмертных», чтобы отблагодарить всех тех, кто им помог.
Предложение Цзинъи привело Ни Учэна в состояние необыкновенной радости и возбуждения. Он хозяин застолья! Немыслимо! Он не мог об этом даже мечтать! Он испытывал сейчас удовольствие, удовольствие безмерное! «Обитель бессмертных» и впрямь напоминает обиталище святых. Постройки старого типа, соединенные двориками, в которых расставлены вазоны с цветами жасмина, а по углам зеленеет бамбук. В воздухе разлит пьянящий аромат вина, запах мяса и чеснока. Стол заказан в западном флигеле третьего дворика. Обычно в домике стоят два стола, однако нынче второй стол пустует, поэтому можно считать, что флигель принадлежит им одним. На стенке висит копия картины Тан Боху[157] «Четыре красавицы» и каллиграфический свиток Инь Жугэна[158]. Ни Учэн доволен обстановкой, о чем он с удовольствием говорит с Цзинъи. Как хорошо после какого-то периода воздержания и праведной здоровой жизни посидеть с приятелями в ресторане. Понятно, они собираются, чтобы поесть, что само по себе очень важно, ибо в жизненных потребностях также содержатся элементы культуры. Полученные знания, воспитание, манера поведения, то есть вся культура человека, который ест разнообразную пищу, ярче проявляется, так как хорошая пища улучшает деятельность мозга, нервной системы, кости, мясо, кожу, вот почему разнообразно питающийся человек выглядит более величественно и значительно, нежели те, кто пробавляется клейкой похлебкой. Но дело не только в еде, а прежде всего в создании для человека таких условий существования, которые обогащали бы людей и украшали их жизнь. Вот, скажем, «Обитель бессмертных» с ее двориками, выложенными фигурными плитами, с белыми стенами, каллиграфическими надписями, с этим круглым столом, покрытым красным лаком и застеленным сейчас белой скатертью, с красными лаковыми стульями, обеденной сервировкой. Разве не радует все это глаз и сердце? Больше всего на свете я ненавидел мелочность и крохоборство: мышиную возню и робкий взгляд на мир, куриное нутро… Человек должен быть широк, а взор его — устремлен вдаль. Конечно, немалую р