Самое начало зимы. Льются солнечные лучи, двор покрыт опавшими листьями, окна дома вспыхивают на солнце, старая пятнистая кошка проскользнула в дверь, слышатся крики продавцов лотосовой муки, скрип телеги водовоза; перед глазами каменные лестницы с отбитыми краями, отец в европейском костюме; металлический замок на двери; эстамп с каллиграфической прописью Чжэн Баньцяо, в которой иероглиф «трудный» написан как-то очень необычно; потом вдруг осколки стекла на полу… Обида, боль, ненависть, их он до сих пор не может выразить словами. И песня, которую поет «золотой голос» Чжоу Сюань, — такая задушевная, искренняя и в то же время таящая печаль и беспомощность…
Чай оказался не свежезаваренным и довольно холодным. Хозяйка принесла тарелочку с бисквитом. Ни Цзао попробовал кусочек — показалось вкусно.
— В прошлом году я побывала в Пекине, — проговорила госпожа Ши. — Моя младшая сестра живет возле Бэйсиньцяо… И зачем только снесли арки на Дунсы и Сисы? Ах, как мне их жаль! Мешали движению? А Триумфальная арка в Париже? Она ведь тоже мешала движению, однако же там догадались расширить улицу, и сейчас машины просто объезжают ее с обеих сторон. Как долго вы пробудете в нашем городе? Вы уже свыклись со здешней кухней? О, ваш отец, вероятно, постарел, вполне естественно. А как матушка? Ах да, я слышала. У вас ведь, кажется, есть и старшая сестра? Помню, помню. У меня, знаете ли, больное сердце. А тут еще ноги. Посидела в самолете, и вон как распухли. Отечность до сих пор не спадает… — Госпожа Ши говорила без умолку. — Вам сейчас, наверное, за сорок? Надо же, как повзрослели! Есть ли детишки? Сколько? Прекрасно! Браво, браво! Но нужно родить и сынка. В Китае без сына никак нельзя. А какой у вас дом? Неужели вам хватает? Понятно, лучше всего иметь старый дом — наш, четырехугольный[13] с двориком, где можно сажать цветы, разводить птиц, рыб. А летом вы по-прежнему гоняете комаров? Ничего смешного в этом я не вижу. Этот обычай, существующий испокон веков, завещан нам предками. Это своего рода наш национальный секрет. Перетерпи, уступи, отойди на шаг, оставь кого-то в стороне, и ты сохранишь самого себя, а потом все постепенно вернется на свои места. Того, кто вершит зло, в конечном счете настигнет заслуженная кара и гибель, а ты останешься жив и даже сохранишь свои силы… Господин Ши и я, мы вместе весьма интересовались этой проблемой. Господин Ши, как вам известно, очень чтит Китай, преклоняется перед китайской культурой. Он говорит, что китайская культура — единственная в своем роде, никакая другая культура в мире не может с ней сравниться. В ней таится скрытая истина. Вот, к примеру, Сингапур, Малайзия, Филиппины. Они у себя много понаделали нового, но в конце концов решили: без китайской культуры не обойтись! Именно ее дух понадобился им, потому что нет в этом духе торопливости, нет ни перед чем страха, нет и охаивания всего и вся. Словом, Китай обладает чем-то абсолютно своим.
Гости внимали хозяйке.
— Европа? Что в ней хорошего? Конечно, вы всегда можете приобрести холодильник, стиральную машину, цветной телевизор, обзавестись стереомузыкой и автомобилем. А еще что? Какое, собственно, все это имеет к нам отношение? Вот вы там у себя сетуете на свою жизнь, но вам неведомы наши беды… Но зато у нас свобода слова. Если ее нет, значит, надо запечатать рот, и ни гу-гу… Ах! Как ломит ноги!
В детстве у Ни Цзао были свои раздумья. Утром по дороге в школу он нередко покупал печеный батат. Откусывая корень на холодном ветру, он длиннющими рукавами стеганого халата вытирал мокрый нос. Он шел и думал: «Неужели я иду по дороге в школу? Нет, сейчас так противно, что я погреюсь еще под одеялом и ни за что не встану с теплого кана[14]. Но в поговорке говорится: „Кто встает чуть свет, тот богатство обретет, кто подолгу спит, тот ночной горшок несет“. Ерунда все это! Но зачем все же я иду по дороге в школу в такую рань? А может быть, нас двое: один идет в школу, откусывая на ходу печеный батат, а второй нежится под одеялом. Я знаю, одному из них сейчас очень противно…»
Охваченный этими думами, он быстро идет в сторону школы. Вот ее белая стена, возле стены толпа людей. Что-то произошло. Кажется, убили нищего… Ни Цзао не хочет смотреть, он боится. К тому же, если остановиться, можно опоздать на уроки… Тело несчастного прикрыто драной рогожей, из-под которой наружу торчат ноги, обутые в рваные ботинки. Согнутые конечности напоминают куриные лапы… Мальчика объял страх. Ему вдруг почудилось, что мертвец не нищий, а он сам. Действительно, откуда он, Ни Цзао, так уверен, что он жив, а тот, другой, мертв? Откуда знать: может, у мертвеца есть еще другая оболочка, в которую его душа сейчас переселилась. Если так, значит, можно предположить, что лежащий перед ним человек — это и есть Ни Цзао. Значит, Ни Цзао умер! Все ясно! Вот его скрюченные ноги, его жалкое тело, прикрытое рогожей. А вместе с тем, другим Ни Цзао будет жить другая мать и отец… Там будет еще один мир. Когда этот Ни Цзао умер, его родители, сестра, тетя, бабушка — все пришли сюда его оплакивать: «Сынок (внучек, племянник, братишка), как же это ты?..» Как горько они плачут, как глубоко их горе! Он слышит их голоса и плач… Неужели все так и происходит на самом деле? Каждый день один Ни Цзао живой, что-то делает, а второй умирает…
Так думает мальчик, пока не доходит до ворот школы. На двери класса приклеена полоска бумаги с названиями сладостей, которыми любят лакомиться девочки: «кислые финики, абрикосовые конфеты, цукаты». Наконец-то все встало на свои места…
Находясь за границей, в Европе, сидя подле жены Ши Фугана и Чжао Вэйту, рассматривая надпись о глупости, которую «трудно обрести», Ни Цзао вдруг понял, что прошлое на самом деле вовсе никуда и не исчезло, оно здесь, рядом, в европейском городе Ф., в этом доме госпожи Ши. Оно затаилось в сердцах всех тех, кто когда-то его пережил. Ведь, кроме него самого, существующего в данный момент, живет еще один Ни Цзао, который существовал когда-то раньше. В пятидесятых годах люди распрощались с сороковыми годами, а в шестидесятых они простились с пятидесятыми, так, будто они, покинув Шанхай, направляются в Циндао, а оттуда — в Яньтай. Людям кажется, что путешествие во времени необратимо в отличие от путешествия в пространстве, где можно поехать вперед, а можно повернуть назад. Сегодня вечером он познал нечто, что всколыхнуло его душу. В эти восьмидесятые годы, в незнакомом ему месте он вдруг увидел прошлое, которое давным-давно похоронил.
Археологические раскопки?
Связь времен? Продолжение прошлого?
ГЛАВА ВТОРАЯ
Всю ночь мяукала кошка. Ее надсадные крики, порой жалобные, а временами злые и хищные, то вдруг замолкавшие, то усиливавшиеся, раздавались в ночной темноте. Мяуканье меньше всего напоминало зов любви, скорее, это был яростный призыв к схватке, к убийству, к смерти. Рука Цзинчжэнь дрогнула. Небольшая фарфоровая чашка с вином упала на пол и разбилась вдребезги.
Цзинчжэнь (в нынешней книге жильцов она записана под фамилией Чжоу и Цзян[15]), схватив веник, выбежала наружу и закричала, обратясь к стене, на которой сидело животное, едва различимое в свете звезд. Вдруг Цзинчжэнь стала пританцовывать и что-то насвистывать, словно ей уже удалось схватить пятнистую тварь с зелеными глазами и тугим брюхом. Ей кажется, что ручкой веника она бьет по брюху бесстыжее и коварное создание, истинное воплощение нечистой силы, пока из тела животного не брызнула кровь. Чувствуя, что задыхается от напряжения, женщина медленно возвратилась в дом. Ее восьмилетний племянник Ни Цзао и его девятилетняя сестра Ни Пин широко раскрытыми глазами уставились на тетю. Женщина взглянула на них влюбленными глазами и громко расхохоталась.
— В последние дни нашей семье сильно не везет. Видно, накликала на нас беду та мертвая кошка. Вот я и отгоняла злой дух. Только я одна могу его отвадить!
Дети онемело стояли, моргая глазами. Они ничего не поняли.
— Ну да ладно! — проговорила тетя. — Хватит об этом. Давайте лучше разучим песенку. — Она прокашлялась, прочищая горло, сплюнула, глубоко вздохнула и попробовала голос. Он звучал чисто. Тетя запела, старательно выговаривая слова:
Ветерок набежал,
Облака заметались по небу,
Многоцветье трав тра-та-та,
Вот так, тра-та-та…
Она забыла слова песни, и вместо слов появилось это «тра-та-та», будто речь шла о чем-то вполне понятном и известном.
Заснули говорящие деревья,
Заснули поющие птицы.
А ивы качались,
На ветру трепетали.
Во время пения у тети, по-видимому, защипало в носу, потому что она вдруг громко чихнула, причем сделала это с таким ожесточением, что все ее тело вздрогнуло и затряслось. Дети расхохотались.
Мать позвала детей спать. Цзинчжэнь (она же госпожа Чжоу и Цзян) стала стелить себе постель. На ум вдруг пришли строки из поэмы Бо Цзюйи «Песнь о вечной печали»[16]:
Вот и девочке Янов приходит пора
Встретить юность свою.
В тайне женских покоев растили дитя,
От нескромного взора укрыв.
И однажды избрали прелестную Ян
Самому государю служить.
Тра-та-та, тра-та-та…
Опершись на прислужниц, она поднялась —
О, бессильная нежность сама!
И тогда-то впервые пролился над ней
Государевых милостей дождь…[17]
Цзинчжэнь продолжала читать стихи, когда снова раздалось кошачье мяуканье, которое долетало до дома какими-то странными волнами, то взмывая вверх, то падая вниз. За ним послышалось фырканье и звуки схватки. Цзинчжэнь подумала, что надо было бы снова выйти, но почувствовала, что ее конечности будто налились свинцом, едва она коснулась постели, а тело словно прибили к деревянной крестовине. Она не могла не только двинуться с места, но даже просто пошевелиться… «Ханьский владыка, красавиц любя, покорившую страны искал…» Ясно, что здесь идет речь о Танском Минхуане