— Социал-демократия постоянно заявляла: если реакция навяжет нам вооруженную войну, мы не испугаемся.
— Возможно ли, Шнееман? — снова вступает в разговор Крейбель. — Вооруженная борьба с реакцией? После пятнадцатилетнего совместного правления? После всех ваших заверений, будто подобная политика и есть мирное врастание в социализм? Нет, Шнееман, вооруженное восстание рабочих — это радикальный отказ от социал-демократической политики. И как бы там ни было — восстание может вспыхнуть только против воли бюрократической верхушки социал-демократии.
— Венская социал-демократия, шуцбунд…
— Послушайте, — обрывает социал-демократа Вельзен, — мне эти дебаты не нравятся. Мы ровно ничего не знаем и зря ссоримся. Австрийские рабочие взялись за оружие. И это прекрасно, так не будем никчемной дискуссией отравлять себе радость. Борются рабочие — вместе с ними боремся и мы. А уж потом будем выяснять, кто прав, кто виноват.
— Хорошо сказано, Натан, — поддерживает Вельзена Кернинг, — это мне по душе. Конец спорам.
К группе спорящих своей раскачивающейся походкой приближается Кессельклейн. Он сияет.
— Послушай, Натан! Отто уже носки укладывает. Он думает, что сегодня ночью они придут нас всех освобождать.
— Так скоро не выйдет, — смеясь, говорит Вельзен. — Но что делать, Гейнц, дух захватывает, когда слышишь подобные вещи!
Всех охватило страшное волнение и напряжение. Поело сигнала ко сну споры продолжаются шепотом до поздней ночи. Каждому не терпится узнать дальнейшие новости. Строятся планы, как раздобыть газеты и новые сведения. Вальтер Кернинг объявляет, что он завтра утром спросит у Люринга, как дела в Австрии, даже рискуя заработать пощечину.
Шесть часов утра. В камере вспыхивает электрический свет. На дворе еще темная ночь. Маленький Зибель, как всегда, первый вскакивает со своего соломенного тюфяка и распахивает окна, которые на ночь должны закрываться. В камеру врывается холодный, морозный воздух.
Большинство не могут сегодня подняться сразу, потягиваются, зевают и снова потягиваются. До поздней ночи шептались и, конечно, не отдохнули. Каждый нехотя напяливает брюки и рубашку, берет таз для умывания и становится в очередь перед краном. Моются друг подле друга у длинной скамьи, на которую ставят тазы.
— Вставай! Вставай! Слезай с перины! — поднимает Вельзен тех, кто заспался.
— Хороша перина! — ворчит кто-то. — Солома так кололась и царапалась, точно живая.
— Зибель совсем спятил: ни свет ни заря окна открывает! Зуб на зуб не попадает.
Кессельклейн моет татуированные руки и бормочет:
— Как подумаешь, что, быть может, они сейчас палят по фашистам, а ты тут сидишь и покрываешься плесенью, — можно лопнуть от злости.
Никто не отвечает. Но каждый думает: «Австрия! Там идет борьба. Сегодня мы наверняка узнаем что-нибудь новое». Но никому не хочется возобновлять с самого раннего утра вчерашние споры.
А Кессельклейн продолжает, ни к кому не обращаясь, разговаривать сам с собой:
— Вы можете мне поверить, что не за горами то время, когда и у нас то же будет. Германский пролетарий, в общем-то, шляпа, но все равно оно придет, все-таки придет. Чертовски медленно, но придет.
Эльгенхаген и Крейбель, моющиеся поблизости, поглядывают на моряка и смеются.
Столы и скамейки сдвигаются в одну сторону, к стене, дежурные по камере подметают, тащат ведра с водой и моют пол. Остальные складывают одеяла и приводят в порядок койки.
— Живо! Живо! — торопит Вельзен. — Скоро семь часов. Что это вы сегодня с места не двигаетесь?
Он сам принимается за дело, выжимает тряпку и вытирает насухо пол.
Без двух минут семь заключенные общей камеры № 2 выстроились для утренней переклички.
Они ждут до четверти восьмого. Дежурный надзиратель не приходит.
Ждут до восьми. Ни один дежурный не появляется. Тогда Вельзен велит разойтись.
— Что случилось? Почему никто из них не показывается? Почему не дают кофе?
Высказываются самые нелепые предположения.
— Это несомненно связано с австрийской революцией. Кто знает, что сейчас там, на воле, происходит?
— Я не поручусь за то, что наци уже не попрятались в кусты. Когда дело принимает серьезный оборот, они трусливы, как зайцы.
Вельзен напоминает, что ведь не первый раз дежурный заставляет так долго ждать себя. Но никто слышать об этом не хочет. Каждый убеждает себя, будто необычайная тишина в тюремном здании имеет особый смысл.
Возбуждение и волнение все усиливаются. Некоторые совсем расхрабрились. Они складывают в кучу свои вещи и в шутливом топе, за которым таится плохо скрытая надежда, говорят:
— Собирай вещи! Выходи получать оружие!
И вдруг все стихает. В коридоре слышится стук ведер. Приближаются шаги. Люринг открывает дверь.
По команде Вельзена заключенные поднимаются.
— Староста, вы отдали команду разойтись?
— Так точно, господин дежурный!
— Очень благоразумно с вашей стороны. Вольно! — Люринг оборачивается к кальфакторам, — Пошевеливайтесь! Скорее, скорее!
Крейбель незаметно шепчет кальфактору:
— Что это вы сегодня так поздно?
— Да караульные у радио сидели, — шепотом отвечает тот. — После кофе приготовиться к прогулке! Но не торопитесь, сначала спокойно поешьте.
— Слушаюсь, господин дежурный!
Люринг выходит из камеры. Оба кальфактора тащат ведра в соседнюю камеру.
— Черт возьми, точно его подменили! — восклицает кто-то с удивлением. — Сама любезность!
— Что сказал Тео? Почему они так поздно пришли сегодня?
— Караульные сидели у радио.
— Ага! По-видимому, дела не плохи. Иначе Люринг не был бы так чертовски приветлив.
— Ну как, Крейбель? — спрашивает сияющий Шнееман с подчеркнутой иронией, — Все еще колики в животе от политики?
— Не понимаю, — раздраженно отвечает Крейбель.
— Ты ведь не доверяешь венским рабочим!
— Не мели вздор!
— У тебя, вероятно, не укладывается в голове, как это рабочие без указаний Ленина и Сталина делают революцию? А?
— Скажи лучше, ты меня только дразнишь или скрываешь какое-то намерение за своими пустыми фразами?
— Ну, ну, не горячись!
Входит Люринг. Вельзен командует:
— В две колонны стройся! Шагом марш!
Они еще не успели выйти во двор, как Вальтер Кернинг выходит из шеренги и подходит к Люрингу.
— Господин дежурный, разрешите задать вопрос?
— Ну, в чем дело?
— Не можете ли вы сказать нам что-нибудь о положении в Австрии?
Люринг удивленно смотрит на молодого заключенного, который отвечает ему открытым простодушным взглядом.
Сначала он не знает, что ответить, но потом усмехается и спрашивает:
— А кто это вам рассказал про Австрию?
— Мы совершенно случайно узнали, господин дежурный.
— Ах, так! Случайно?.. Странно! Австрия — прискорбный случай. Немцы, которые убивают друг друга, как будто у нас мало врагов. Эти марксистские бонзы взваливают на себя все большую вину.
— Господин дежурный, а какую позицию занимают в Австрии национал-социалисты?
Люринг отвечает и Вельзену:
— Национал-социалисты в братоубийстве не участвуют.
Во дворе Люринг разговаривает с часовым, а заключенные свободно маршируют. Сегодня не надо ни бегать, ни приседать, ни прыгать.
На следующий день кальфактору удается подбросить в камеру газету.
Как голодные волки на кусок мяса, так набрасываются на нее заключенные. Всем хочется читать. Кричат:
— Пусть Вельзен читает вслух!
Но те, что ухватили газету, не отдают ее. Первые строки выкрикиваются во всеуслышание:
— Уже свыше тысячи убитых! Шуцбундовцы заняли Фаворитен и Зиммеринг! Кровавый бой за Карл-Маркс-хоф!
— Кровопийцы! Проклятые негодяи! — Маленький Зибель судорожно вцепился в газету дрожащими руками, читает и ругается: — Вот скоты! Вы только послушайте, они стреляют из пушек по рабочим кварталам! Пушки на улицах Вены. Дальше уж ехать некуда!
— Товарищи! — сердито говорит кто-то. — Что это за манера? Побольше солидарности и чувства товарищества. Мы все хотим слушать. Читайте, пожалуйста, вслух!
— Да, да! Читайте вслух, читайте вслух!
— Пусть Вельзен читает.
Зибель со вздохом передает газету Вельзену. Тот садится за средний стол. Он читает очень тихо, но в камере такая тишина, что слышно каждое слово.
«Двенадцатого февраля после полудня шуцбундовцы Маргаретена взялись за оружие. Они заняли Рейманхоф и начали обстреливать полицейских из установленных в окнах винтовок и пулеметов. Военные подкрепления были отброшены. Наконец войскам удалось взять штурмом всю эту гигантскую группу зданий. Но ценой огромных жертв, так как в проходах домов и на лестницах происходили ожесточенные рукопашные бои, дрались прикладами, револьверами, бросали ручные гранаты…»
— Проклятье! Их, значит, разбили!
— Тише!
— Заткнись!
— Читай дальше!.. Вельзен, читай дальше!
«…Мимо Либкнехтхофа, занятого вооруженными шуцбундовцами, промчался санитарный автомобиль. Рабочие пропустили его, думая, что он прибыл за ранеными. Но оттуда внезапно выскочили полицейские и открыли огонь. Ответный огонь шуцбундовцев вынудил полицейских отступить. В автомобиле был найден пулемет и множество патронов…»
— Вот это молодцы! Пулемет им, конечно, здорово пригодился! — крикнул кто-то с восторгом.
— Вот ведь сволочи! Полиция в санитарном автомобиле!
— Да помолчите же! Дайте ему дочитать!
— Ну, вот уж и слова нельзя сказать!..
«…Союзное правительство высылает против восставших шуцбундовцев бронированные автомобили и поезда. В Винерберге шуцбундовцев, занявших дома общин, обстреляли с бронированного поезда. Шуцбундовцы понесли большой урон. Правительство издало указ, в котором призывает войска со всей беспощадностью расправляться с мятежниками. Происходит усиленное стягивание военных сил к Вене…»
— Что-что?! А ну-ка, прочти это сообщение. Тут говорится, что социал-демократическое руководство союза печатников призывает своих членов к возобновлению работы.