— А ну, сыграй на скрипке вот этому человеку самое лучшее, что только можешь! — командует Оле Брэнди.
И парень поднимается, ничуть не удивленный и не оробевший, просто какой-то донельзя замученный, настраивает свою скрипку и играет Романс из Четвертой симфонии Шумана.
Не скажу, чтобы я ожидал услышать эту вещь, для меня это был в некотором роде музыкальный шок, мальчишка играл с глубоким, наивным чувством… конечно, это звучало по-детски, и Романс вообще не исполняется на скрипке соло, но меня редко так захватывала музыка, как тогда, в этой кладовой, я был совершенно вне себя, мы с Оле Брэнди с трогательным единодушием тотчас порешили, что этому мальчику нельзя дать зачахнуть и погибнуть здесь, в окаянном логове Мак Бетта.
— Самое лучшее было бы забрать его отсюда немедля, — сказал Оле Брэнди. — Мак Бетт сейчас в церкви.
Что ж, мы переговорили с матерью мальчишки и со шкипером «Альбатроса», а затем и с самим Мак Беттом, который оказался симпатичным почтенным стариком в вышитом жилете и с белыми бачками à la Гладстон. Ну и увезли мальчика с собой, и жалеть нам об этом, как известно, не пришлось!
Итак, однажды бледным малосолнечным днем Орфей отплывает в далекие края, с поблекшим синяком под глазом и крупным градом слез на щеках, держа под мышкой футляр с отцовской скрипкой.
На пристани собралось много народу, и всем хотелось пожать пареньку руку и пожелать ему счастья и благополучия в пути и в дальнейшей жизни, у него голова пошла кругом от этого мелькания обращенных к нему лиц, хотя почти все собравшиеся были его добрые старые знакомые: Оле Брэнди, Оливариус, Мак Бетт, Линненсков со своими дочерьми, могильщиков Петер с матерью, Смертный Кочет, Понтус Розописец.
Пролито было немало слез, причем не только ближайшей родней и Плакальщицей, но и другими, к примеру старой экономкой Бомана и младшей из троих девиц Скиббю, а тетушка Люси — та была совершенно безутешна, но уверяла, что плачет единственно от радости за Орфея. Вообще выказано было необыкновенно много теплого участия, а иные добрые пожелания подкреплялись любовными подарками. Так, Мак Бетт подарил сто крон, Оливариус — двадцать пять, а учитель танцев Линненсков — старые, видавшие виды, но хорошие еще часы в роговом футляре и с цепочкой.
Орфей был растроган и потрясен, он не мог выговорить обычного «спасибо», настолько волнение стеснило ему грудь, но все же он стойко держался до самого последнего момента, пока не настало время проститься с матерью. Тут вся выдержка ему изменила, и пришлось Оле Брэнди, сопровождавшему его на судно, мягко, но силой тащить его в лодку.
Когда лодка подплыла под бушприт «Альбатроса», Орфей увидел сквозь радужную сетку слез лицо Тариры. Он никогда еще не видел его так близко. Это было мертвое лицо из крашеного дерева, слегка растрескавшееся и покоробленное, но на миг отблески волн, заиграв в неподвижных чертах, оживили их, и Тарира дружески улыбнулась Орфею.