Анализировать этот опыт, извлечь из него уроки тактики, пересмотреть на основании его свою теорию – вот как поставил свою задачу Маркс. ‹…›
Итак, один основной и главный урок Парижской Коммуны Маркс и Энгельс считали имеющим такую гигантскую важность, что они внесли его, как существенную поправку к «Коммунистическому Манифесту». ‹…›
Мысль Маркса состоит в том, что рабочий класс должен разбить, сломать «готовую государственную машину», а не ограничиваться простым захватом ее.
Если вы «захватите власть», то будете той же самой буржуазией. Надо не захватить существующую власть, а построить другую. Прежнюю же – разбить.
В Европе 1871 года на континенте ни в одной стране пролетариат не составлял большинства народа. «Народная» революция, втягивающая в движение действительно большинство, могла быть таковою, лишь охватывая и пролетариат и крестьянство. Оба класса и составляли тогда «народ». Оба класса объединены тем, что «бюрократически-военная государственная машина» гнетет, давит, эксплуатирует их. Разбить эту машину, сломать ее – таков действительный интерес «народа», большинства его, рабочих и большинства крестьян, таково «предварительное условие» свободного союза беднейших крестьян с пролетариями, а без такого союза непрочна демократия и невозможно социалистическое преобразование.
Впервые демократия, которую осуществляли рабочие и крестьяне, подпадает под понятие «народ». Это далеко не все люди, входящие в общество. Народом считаются только рабочие и крестьяне, то есть рабочие и мелкие буржуа. Кулак уже не крестьянин в этом смысле и не мелкий буржуа – он буржуа. К диктатуре пролетариата применимо понятие «демократия». Но ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин никогда не называли ее «народным государством». Над этим насмехался еще Энгельс (мы помним: «жареный лед»). Нельзя соединять слова «народ» и «государство»!
Заменить «организацией пролетариата в господствующий класс», «завоеванием демократии» – таков был ответ «Коммунистического Манифеста». ‹…›
«…Первым декретом Коммуны было уничтожение постоянного войска и замена его вооруженным народом…».
А вовсе не идеалистическое понимание – что вот, мол, мы уничтожим свое регулярное войско и станем сидеть и ждать, пока придут немецкие войска, разоружат нас и уничтожат.
«…Коммуна образовалась из выбранных всеобщим избирательным правом по различным округам Парижа городских гласных. Они были ответственны и в любое время сменяемы…»
Может возникнуть вопрос: если ввести принцип свободного времени в капиталистическую экономику, это облегчит переход? Ответ: конечно. Это будет движение в направлении к социализму. Развиваясь, капитализм приближается к социализму. Ленин говорил: единая капиталистическая монополия, но обращенная на пользу всего народа и потому переставшая быть капиталистической монополией, означала бы социализм.
Однако представить себе, что кто-то из капиталистов по отдельности будет брать в расчет принцип экономии времени – просто смешно. В то время как государственная монополия получит преимущество перед отдельными капиталистами и сможет ликвидировать мелкий бизнес, который намного хуже, чем крупный капитал.
«Начиная с членов Коммуны, сверху донизу, общественная служба должна была исполняться за заработную плату рабочего… ‹…› Судейские чины потеряли свою кажущуюся независимость… они должны были впредь избираться открыто, быть ответственными и сменяемыми…»
Напомним: у нас был партмаксимум – 500 рублей. Все заработанное свыше этого порога необходимо было отдать в партийную кассу. Пока этот партмаксимум существовал, карьеризм сталкивался с препятствиями. И судьи (не знаем, помнят ли об этом читатели) были избираемые. Народные заседатели (временные судьи) менялись каждый год, их направляли производственные коллективы. Поэтому подкупить судей было невозможно.
Здесь наблюдается как раз один из случаев «превращения количества в качество»: демократия, проведенная с такой наибольшей полнотой и последовательностью, с какой это вообще мыслимо, превращается из буржуазной демократии в пролетарскую, из государства (= особая сила для подавления определенного класса) в нечто такое, что уже не есть собственно государство.
Для этого нужна мощная партия.
И именно на этом, особенно наглядном – по вопросу о государстве, пожалуй, наиболее важном пункте уроки Маркса наиболее забыты!
Они оказались забыты и в Советском Союзе.
Один из «основателей» новейшего оппортунизма, бывший социал-демократ Эд. Бернштейн не раз упражнялся в повторении пошлых буржуазных насмешечек над «примитивным» демократизмом. Как и все оппортунисты, как и теперешние каутскианцы, он совершенно не понял того, что, во-первых, переход от капитализма к социализму невозможен без известного «возврата» к «примитивному» демократизму (ибо иначе как же перейти к выполнению государственных функций большинством населения и поголовно всем населением?), а во-вторых, что «примитивный демократизм» на базе капитализма и капиталистической культуры – не то, что примитивный демократизм в первобытные или в докапиталистические времена. Капиталистическая культура создала крупное производство, фабрики, железные дороги, почту, телефоны и прочее, а на этой базе громадное большинство функций старой «государственной власти» так упростилось и может быть сведено к таким простейшим операциям регистрации, записи, проверки, что эти функции станут вполне доступны всем грамотным людям…
Далее – об уничтожении парламентаризма.
«Коммуна, – писал Маркс, – должна была быть не парламентарной, а работающей корпорацией, в одно и то же время и законодательствующей и исполняющей законы…» ‹…›
Эта замечательная критика парламентаризма, данная в 1871 году, тоже принадлежит теперь, благодаря господству социал-шовинизма и оппортунизма, к числу «забытых слов» марксизма.
После контрреволюции снова образовалось строгое разделение на тех, кто в парламенте, и тех, кто подготавливает законы. Одни не идут дальше разговоров, а другие играют главную и решающую роль.
Раз в несколько лет решать, какой член господствующего класса будет подавлять, раздавлять народ в парламенте, – вот в чем настоящая суть буржуазного парламентаризма, не только в парламентарно-конституционных монархиях, но и в самых демократических республиках. ‹…›
Выход из парламентаризма, конечно, не в уничтожении представительных учреждений и выборности, а в превращении представительных учреждений из говорилен в «работающие» учреждения. «Коммуна должна была быть не парламентским учреждением, а работающим, в одно и то же время законодательствующим и исполняющим законы». ‹…›
Продажный и прогнивший парламентаризм буржуазного общества Коммуна заменяет учреждениями, в коих свобода суждения и обсуждения не вырождается в обман, ибо парламентарии должны сами работать, сами исполнять свои законы, сами проверять то, что получается в жизни, сами отвечать непосредственно перед своими избирателями. ‹…›
Мы не утописты. Мы не «мечтаем» о том, как бы сразу обойтись без всякого управления, без всякого подчинения; эти анархистские мечты, основанные на непонимании задач диктатуры пролетариата, в корне чужды марксизму и на деле служат лишь оттягиванию социалистической революции до тех пор, пока люди будут иными. Нет, мы хотим социалистической революции с такими людьми, как теперь, которые без подчинения, без контроля, без «надсмотрщиков и бухгалтеров» не обойдутся.
Но подчиняться надо вооруженному авангарду всех эксплуатируемых и трудящихся – пролетариату.
Как кухарке управлять государством? Очень просто: пусть депутат парламента пойдет и сделает сам себе яичницу. И нужно дать ему еще какие-нибудь функции из области производительного труда – тогда он будет лучше понимать интересы трудящихся.
Такое начало, на базе крупного производства, само собою ведет к постепенному «отмиранию» всякого чиновничества, к постепенному созданию такого порядка, – порядка без кавычек, порядка, не похожего на наемное рабство, – такого порядка, когда все более упрощающиеся функции надсмотра и отчетности будут выполняться всеми по очереди, будут затем становиться привычкой и, наконец, отпадут, как особые функции особого слоя людей.
Отсюда и те предложения, которые Ленин внес во вторую Программу партии, принятую на VIII Съезде: при общем увеличении производительности труда максимальный 6-часовой рабочий день без уменьшения вознаграждения за труд и при обязательстве трудящихся сверх того уделить два часа, без особого вознаграждения, теории ремесла и производства, практическому обучению технике государственного управления и военному искусству. Тогда их никакой бюрократ не обманет. К сожалению, это положение было выброшено. Мол, «народное государство» за вас будет решать, а вы – народ – будете слушаться!
«…Коммуна должна была… стать политической формой даже самой маленькой деревни»… От коммун выбиралась бы и «национальная делегация» в Париже.
«…Немногие, но очень важные функции, которые остались бы тогда еще за центральным правительством, не должны были быть отменены, – такое утверждение было сознательным подлогом, – а должны были быть переданы коммунальным, т. е. строго ответственным, чиновникам…
…Единство нации подлежало не уничтожению, а, напротив, организации посредством коммунального устройства. Единство нации должно было стать действительностью посредством уничтожения той государственной власти, которая выдавала себя за воплощение этого единства, но хотела быть независимой от нации, над нею стоящей».
Интересно, что Ленин это писал тогда, когда советская власть еще не была установлена. А уже после Ленин ставил организацию по фабрикам и заводам гораздо выше того, что сделала Парижская коммуна.