История словацкого народа, как известно, относительно мала и скромна. Но даже эта определенная скромность не защитила ее от разного рода махинаций, не уберегла от роли прислужницы на многих политических кухнях, от того, что она была сведена к нескольким фразам, столь же пустым, сколь и глупым. Словацкая буржуазия всех цветов и оттенков любила рядиться в пышные одеяния исторических словоблудий и штампов: это приносило ей то земли, оставшиеся после раздела имений, то плоды аризации и другие радости недолговечной жизни: путь духа был изрядно умаслен. Ах, да, путь духа! Мои ровесники наверняка помнят, как словацкая фашистская буржуазия преступной рукой посягала на словацкую историю, как принуждала ее к горькой службе, как впрягала в бешено мчащуюся упряжку гитлеровской Европы.
В книге, написанной в эмиграции, Константин Чулен так охарактеризовал Йозефа Тисо[45]: «После Сватоплука это наша вторая величина». Это уже filum successionis[46], это уже прямая наследственность. Сразу на трон Сватоплука! Как говорится, из грязи да в князи!
Конечно, это смешно, однако об этом размышляли всерьез, во всяком случае в расчете на светскую чернь. Из деятельного энергичного борца Шаньо Мах[47] сделался в те времена идеологом словацкой истории: «Не верьте, что мы предали историю, присоединившись к немцам, наоборот, мы вернулись к истории, вновь став на путь немецко-словацкой дружбы, испытанной уже тысячелетиями. Этот путь ведет от Арнулфа[48], от Прибины до президента Тисо, через борьбу Глинки[49]и Разуса[50], через тюрьмы и могилы гурбановцев и туковцев[51]».
Вот уж поистине нарочитое и полное извращение истории. Насильственно, что вполне в духе фашизма, без оглядки на историческую действительность, на реальные исторические отношения, словацкая фашистская буржуазия экспроприировала словацкую историю точно так же, как она экспроприировала еврейское имущество. Прибина и Сватоплук, Штур[52] и Гурбан, и даже легионер Штефаник (и от его имени словацкая армия отправлялась на восток истреблять еврейский большевизм) — все вместе это накапливалось в идеологическом арсенале людацтва[53]. Это была бутафория, восковые фигуры из музея мадам Тюссо, гуляш, на скорую руку состряпанный тупым, грубым и невежественным фашистским поваром: поставить на одну ступень Гурбана и Туку, это уже само по себе — наилучшее доказательство глупой неотесанности!
За такое грубое насилие история привыкла мстить, и она отомстила.
Бедняги Прибина и Сватоплук, несчастные штуровцы, их перетягивали из лагеря в лагерь, словно место их было не в истории, не в ее взаимосвязях, а на трибунах, где вещали ораторы соперничающих буржуазных лагерей, которые, прикрываясь их именами, одурачивали народ. И словацкая буржуазия времен чехословацкой республики в этом мошенничестве ничем не отличалась от людаков. Один из их лидеров — Вавро Шробар — добрался до самой Великой Моравии, но вовсе не для того чтобы проследить пути словацкой преемственности, а с тем, чтобы вычеркнуть словаков из времени и пространства. Вот так, убедитесь: «В истории стремление к объединению всех чехословацких племен в единое государство наблюдается постоянно уже со времени образования Великой Моравии, то есть в течение тысячи лет. После падения Великой Моравии представители чешской ветви, чешские короли и князья взяли на себя задачу государственной и национальной концентрации чехов, мораван и словаков».
Где и когда проходила эта пресловутая «государственная и национальная концентрация»? Какие князья и короли приложили к этому руку? Разумеется, в истории нет фактов, подтверждающих что-либо подобное. И что это в сущности такое «государственная и национальная концентрация»? В политической практике это был чехословакизм компрадорской словацкой буржуазии[54]; в социально-экономическом плане это означало прочное господство чешского капитала и словацкого аграрного землевладения, а в повседневной жизни — теплые места, процветание, выгодную сельскохозяйственную политику, а самое главное — личные выгоды, министерские и областные президентские кресла, места послов, депутатов и гетманов, должности уездных предводителей и окружных начальников, высшие офицерские чины, власть и деньги тем, кто верно стоял на позициях «государственной и национальной концентрации», всей этой буржуазной мошкаре, для которой существовал не словацкий народ, а лишь одна из ветвей единого племени, на которой с поразительной предприимчивостью новоиспеченных толстосумов они ловко паразитировали. А история Великой Моравии должна была гарантировать безопасность этим захребетникам.
Историю можно ненадолго насильственно переиначить. При этом, однако, необходимо помнить, что всякое насилие будет отомщено. Так случилось и на этот раз.
Как известно, история уничтожила и этих паразитов, и фашистскую словацкую буржуазию, и ее чехословацкий антипод. Восстание, его подготовка и непосредственные политические результаты явились именно тем историческим камнем преткновения, о который разбились великодержавные позиции и тех и других; отсюда началась коренная внутренняя перестройка словацкого общества, перелом, предопределивший конечное поражение буржуазии и победу народной власти.
Клерофашисты получили Словакию даром, с одной стороны — от капиталистической буржуазии, с другой — от самого Гитлера. Наследник Сватоплука и его духовный преемник зафиксировал это для потомков в книге, написанной в австрийской эмиграции: «Словаки получили свободу дешево, даром. Словацкая самостоятельность обошлась без жертв. Поэтому словаки и не умели ею дорожить».
Исходные позиции клерофашистской буржуазии были психологически выгодны. Чехословацкая буржуазия капитулировала, предала сама себя, смысл и суть своего существования, когда без малейших усилий, без намека на сопротивление отдала в руки фашистов свой могучий град и ту самую «государственную и национальную концентрацию», которая оказалась самым выгодным полем деятельности и орудием их эксплуататорской власти. Более того, она была готова и дальше сотрудничать хоть с самим чертом, а не только с Гитлером, — вспомните хотя бы Берана[55] — при единственном условии, что не будет нарушена их частная собственность, а именно, остается неприкосновенной их самая что ни на есть личная частная собственность. Все словацкие буржуазные партии собрались в Каноссе, то есть в Жилине[56], чтобы самим подтвердить собственное предательство перед лицом всего народа. Сватоплуковы прутья[57] были связаны воедино, наследник Сватоплука — Йозеф Тисо был в восторге от «национального единства», которое так трогательно возникло после жилинского договора. «Нет больше классовых различий, здесь есть только народ», — заявил он тогда. Подоплека «национального единства» была мало привлекательна, зато весьма выгодна. «Чехословацкая народная партия с д-ром Мичурой и всем аппаратом в Словакии перешла в ГСНП[58], за что д-р Мичура был избран председателем Верховного суда. Живностенская партия, во главе с Лишкой, который стал депутатом Словацкого сейма и крупным землевладельцем в Пате, также последовала за народной. За предательство убеждений, которых у членов живностенской партии никогда не было, они были щедро вознаграждены при аризации». Это подтверждает и свидетель из рядов потерпевшей крах буржуазии: клерофашисты вознаградили чехословацкую буржуазию за то, что она предала убеждения, которых у нее на самом деле никогда не было.
Всеобщее братство, «национальное единство», почти законная преемственность, которую предложила Прага[59] и одобрила Жилина, свобода и самостоятельность, провозглашаемые в примитивных словоблудиях, блеск новой власти и новых сапог, вялое головокружение первых дней. Они говорили: «Мы докажем это, покажем миру, что такое словаки». Здесь не было никого, только они, им и был присужден разусовский «золотой приз», а они все еще шагали и шагали по новой Европе, окованной и стальной Европе массовых убийств. И обещали спокойствие и порядок, а какая могила не станет гарантией покоя и порядка? Они сулили благополучие среди нищеты, мир среди убийств, и еще обещали век господства словаков, потому что теперь хозяин Словакии — сам словак, и словацкий язык уверенно господствует в Словакии. И наконец, самый главный аргумент: мы все — словаки.
В самом деле все?
Обратимся еще раз к тому буржуазному наблюдателю, который, хотя и был бенешовцем[60], не отличался склонностью к прогрессу: «Коммунисты в Словакии, как рядовые члены партии, так и руководители, остались верны своим идеалам. Все они весьма активно настроены против нынешнего режима в Словакии».
Так значит, не все. Все-таки братство не было всенародным, а единство — всеобщим. Для того, чтобы оно стало таковым, было необходимо отделить коммунистов от народа.
Так оно и случилось. Наследник Сватоплука энергично вырвал один прут из исторической связки: «Со словаком-большевиком мы не хотим иметь дело, потому что это уже не словак». Или еще более откровенно: «С большевиком, который плюс ко всему еще и словак, мы не желаем иметь ничего общего, мы даже готовы истребить их под самый корень».