Под самый корень. Гитлер в таких случаях говорил: «Ausradieren»[61]. И словацкие корни не защищали от жестокости.
С течением времени народ, объединенный клерофашистами, высыхал, как сморщенная сушеная слива. Словацких евреев стирали с лица земли, бросая в имперские печи: объединенный народ платил кремационную дань. Из единого народа было необходимо исключить тех словаков, у которых была слишком чувствительная совесть, а так же и тех, кто выступал за общее государство чехов и словаков, и тех словаков в военной форме, которые отказывались воевать против «сатаны, вышедшего из ада», против советского народа; а равно и тех, кто, сомневаясь и колеблясь, работал на два лагеря — и нашим, и вашим; а вместе с ними и ненадежных лютеран, и ненационально-социалистических иезуитов, и полонофилов, и сидоровцев, и, естественно, рабочих, которые гнули спины на Геринга, а ели один вязкий, как глина, хлеб. От единого народа следовало отлучить почти всех, оставив лишь небольшую правящую горстку, раздираемую изнутри борьбой за власть. Внутренний распад словацкого людацтва был таким стремительным, что скрыть это было невозможно, о нем знали и его враги, и имперские союзники. (В начале 1943 года в материалах для главного управления имперского командующего СС открыто говорится о распаде клерофашистского режима. Предлагается выселить из Словакии сомнительные, вносящие беспокойство элементы, а остальных ассимилировать, онемечить, потому что и «расовая основа словацкого народа во многом похожа на немецкую».)
Лицо класса, его политическая сущность лучше всего раскрываются в дни тяжелых испытаний и опасности. Лицо словацкой фашистской буржуазии в момент кризиса было отвратительно трусливым. Отважный боец Мах покинул свой пост, Тисо погряз в интригах, Сокол выискивал алиби. И не было никого, кто смог бы остановить распад: «Она сама себя уничтожала». Но распад и невозможно было остановить. В период кризиса выяснилось, что людацтво было лишено каких бы то ни было идей, нравственных устоев, его сущностью были лишь демагогия и алчность. Буржуазный лозунг времен промышленной революции «Enrichissez vous»[62] был допустим на начальном этапе, лозунг словацкой контрреволюции: «Словаки, обогащайтесь!» в период пролетарской революция оказался устаревшим. Он не побуждал к размаху, к работе и организации, а лишь к торопливой жадности, призывал быстрее хватать со стола все, что там осталось. За всеми фразами об исторической судьбе, о самостоятельности и свободе, о национальном единстве была только широко раскрытая буржуазная пасть, готовая поглотить все, что еще можно было поглотить.
Какие уж тут идеалы — не до жиру, быть бы живу. Преданный союзник К.-Г. Франк[63] писал в сентябре 1944 года своему верному соратнику Гиммлеру: «Ловкой политической игрой нужно сохранить словацкое правительство (Тисо), и принудить его к сотрудничеству, причем в это время исключено всякое словацкое влияние (претензии на суверенитет) на немецкую действительность. Оказывать полное доверие Тисо и его министрам, как это, к сожалению, делают немецкие органы в Братиславе, было бы совершенно неуместно, поскольку это могло бы иметь самые тяжелые последствия. Я ни на минуту не сомневаюсь, что словацкие правящие круги готовы на любое предательство, если только ситуация им это позволит».
К.-Г. Франк был прав, людаки были способны на любую измену, были готовы продать и собственного бога тому самому сатане, о котором говорил Й. Тисо. И не предали только потому, что их предательство никому не было нужно.
С падением Быстрицы[64] у немецких союзников появилось множество различных забот. Оперативная группа «Г» полиции безопасности должна была организовать торжественную церемонию благодарения. Так, некий унтерштурмфюрер СС Лайтгеб должен был организовать церемонию благодарности населения. И далее: «Обергруппенфюрер СС Хёфле уже убедил президента в необходимости немедленно посетить Банску Быстрицу, и президент заявил, что готов сделать все, чтобы прошла достойная демонстрация в духе империи. Обергруппенфюрер СС Хёфле предложил Тисо несколько подходящих идей для выступления по случаю падения Банской Быстрицы. Основная мысль заключалась в благодарности богу и фюреру за сведение счетов с большевистским чехословакизмом». И еще: «Готовится политическое использование ожидаемого приподнятого настроения в правительственных кругах после ликвидации бандитского центра — Банской Быстрицы».
Они не умели ни жить, ни работать, не умели даже умирать. Умирали на коленях и при этом лизали подметки своим союзникам. И не нашлось ни одного человека, ни одного настоящего мужчины, всюду лишь трусость и страх. Не чувствовалось и приподнятого настроения в правительственных кругах. Им было не до того, они переправляли награбленные деньги в швейцарские банки.
За все это словацкая буржуазия заслужила эпитафию, которую ей посвятил один из героев людацтва — Сидор: «Что дала Словацкая республика словакам? Жратву! Все это прошло по пищеварительному тракту, и что из этого получилось — известно. С моральной точки зрения она не дала словакам ничего».
И хотя вспоминать об этом тяжело, нельзя забывать всенародного позора. Нельзя забыть того сборища тупых ярмарочных лицемеров без стыда и совести, нельзя уже потому, что под их каблуками вырастали могилы. Так уж случается в истории, что водевиль здесь часто соседствует с трагедией. В народной памяти должно сохраниться все: и хорошее, и плохое, и подлость, и благородство. Только в этом случае история станет истиной, а не приукрашенной сказкой, только в этом случае она может жить с нами и в нас. Лишь осознав всю глубину позора, в который Словакию и словаков вверг клерофашизм, мы глубже поймем и тех, кто восстал, чтобы этот позор смыть.
«Уничтожим их под самый корень», — сказал Тисо о словацких большевиках. Сделать этого не удалось, несмотря на все старания жандармерии. Словацкие коммунисты за все время фашистского господства были единственной организованной политической силой. Об этом свидетельствуют материалы и списки абвера, полиции, отчеты бенешовских осведомителей из таких мест, где, мягко говоря, не питали особой склонности к коммунизму и к коммунистам. Всякий раз, когда фашистам удавалось разбить центральный орган Коммунистической партии Словакии, в стране на местах тотчас же по воле народа рождались новые органы.
Надо признать, что и словацкие коммунисты не всегда были правы, но они боролись за правду. В невероятно сложных условиях перед началом второй мировой войны и на ее первом этапе они избрали неправильную ориентацию в отношении целей и будущего. Коммунисты были уже по горло сыты предательствами буржуазии и больше не хотели рисковать. Тогда они провозгласили лозунг, несколько напыщенный и националистически окрашенный: «За советскую Словакию!». Этот призыв быстро прижился, пустил корни в массах коммунистов и сочувствующих и потом, когда подпольное руководство изменило линию, упорно продержался вплоть до самого Восстания. Еще весной 1943 года информационная группа, близкая Шробару[65], сообщала в Лондон: «Коммунисты и сельский пролетариат выступают, судя по всему, за словацкую советскую республику». В том же сообщении добавляется: «Сельское население симпатизирует русскому народу и большевикам…» Лозунг словацкой советской республики был лишь эпизодом в борьбе, однако эпизодом, типичным для атмосферы Словакии, особенно характерным для инстинктивного отхода народных масс от буржуазии.
Каждая революция должна иметь прежде всего конкретные, достижимые и ясные конечные цели. Уже V нелегальному съезду ЦК удалось сформулировать задачи, определявшие положение Словакии в будущем мире: Чехословакия должна стать единым государством двух равноправных народов — чехов и словаков. Этот принцип вытекает как из ленинской национальной политики, так и из словацкой действительности, из нового национального самосознания, которое сформировалось в поворотных моментах конца первой республики и в год второй мировой войны. Кто из собственного опыта знал Словакию того времени, Словакию действительно народную, а не республику бульварных политиканов, тот должен был понимать, что политика, не основанная на принципе самобытности словацкого народа, привела бы к катастрофическим последствиям.
Но именно здесь, в вопросе самобытности словацкого народа, резко столкнулись две концепции. Бенеш ничего не забыл и ничему не научился. Он игнорировал коренные перемены, происходящие в мире. Ему казалось, что буря отгремит, и все снова рассядутся по своим теплым местам; в этом заключался истинный смысл законной преемственности, которую он проповедовал. Для него и для буржуазного эмигрантского правительства важна была не просто законная преемственность с первой республикой, но и преемственность социально-экономическая и политическая. Все хорошо так, как было, и любой перемены он боялся, как черт ладана. Его постоянно пугала аналогия с 1918 годом. Все как-нибудь наладится, все образуется, и только полное и безраздельное господство буржуазии останется неприкосновенным. Что же касается положения словацкого народа, тут Бенеш был непреклонен, он не видел необходимости особого положения словаков, поскольку не признавал их самостоятельной нацией. По его представлениям, существовала единая чехословацкая нация, а сам Бенеш был ее пророком. По отношению к словакам Бенеш и лондонская эмиграция выступают в роли защитников от наказания: «Тем, что мы с самого начала сохранили здесь преемственность с единой домюнхенской республикой и, как чехословаки, бескомпромиссно удерживаем домюнхенский режим, мы защищаем Словакию и словаков от того, чтобы в конце войны их не считали побежденным народом».
С высокой судейской скамьи вещал президент, ставший соучастником предательства собственного народа, подписавший ему смертный приговор, а потом бросивший свой народ. Этот прислужник крупной буржуазии был обывателем до мозга костей.