«Россией восхищаются, желают ей успехов, и большинство хочет, чтобы будущие отношения ЧСР и СССР были самыми сердечными. Понимают, что антибольшевистская пропаганда перед войной умышленно утаивала положительные стороны коммунистического режима…»
И немецкий посол Е. Г. Людин обращает внимание Берлина на то, что в Словакии особенно необходимо «мобилизовать население против склонности к Советам, которая здесь чувствуется чрезвычайно остро». Мы не знаем, как именно Людин представлял себе такую мобилизацию — ее можно было осуществить только при помощи концлагерей и закончить братскими могилами.
Старые наклонности еще сохранялись, новые зарождались. Именно при посредстве словацкой армии возникал новый опыт и новые симпатии. Именно прорусские и просоветские настроения в словацкой армии стояли у истоков антифашистского движения.
Конечно, не всегда все было просто, ведь в армии существовал и генералитет. Это были свежеиспеченные генералы, обязанные своими новыми титулами фашистскому режиму. В сложные моменты они колебались и раздумывали. В решающую минуту трусливо предали. Это были маленькие людишки с большими претензиями; были здесь и алибисты[66], двуличники, слуги двух хозяев, и, конечно, была здесь и словацкая элита — офицеры «с честью», любители кутежей и широких, пустых жестов.
Но встречались и честные, порядочные люди, готовые смыть позор с имени словацкого офицера; в душе они были вместе с теми, кто в конце мая 1943 года перешел под Мелитополем на советскую сторону, с теми, кто вел партизанскую войну в лесах Белоруссии и катакомбах Одессы, — создавалась широкая морально-политическая взаимосвязь, зародыш вооруженной власти народа, зародыш новой армии.
Куда подевались мечты о крестовом походе против большевизма, «От Татр до Азовского моря»! «Государственный президент все же предлагает одним махом вооружить всю словацкую армию, как только получит в распоряжение достаточные немецкие силы», — телеграфировал Людин в Берлин. Нужны ли более очевидные доказательства краха государства и взглядов в армии, чем эта просьба Тисо?
В Восстании встретились все элементы, из которых в то время и позднее, в освобожденной республике, создавалась вооруженная власть народа: партизаны, восставшие солдаты, бойцы парадесантной бригады и авиационного полка. Не без проблем, со многими внутренними противоречиями, иначе и не могло быть при таком количестве различных классовых и социальных позиций, — в Восстании начал зарождаться прообраз народной армии и других вооруженных частей.
Это не только завет, не просто традиция; это прямая связь, продолжение, жизнь.
Среди антифашистов, конечно, были не только коммунисты. Словацкий антифашистский фронт, или, точнее говоря, антифашистский фронт в Словакии, был широким, многообразным и разнородным, различным по своим классовым, социальным и политическим убеждениям и целям. Картина антифашистского фронта была пестрой, словно радванский базар. Здесь была и уже упоминавшаяся выше чехословацкая группировка Шробара, которая вместе с Бенешом настаивала на продолжении традиций 1918 года, были здесь и правые социал-демократы, сплотившиеся вокруг Капиная и Фило[67], лелеявшие мечту о прочной централизации и надежном правительстве, а так же о чехословацкой суверенной нации. Была здесь и лютеранская олигархия, сплотившаяся вокруг Урсини, которая во времена первой республики смело и бесстыдно скупала ценой духовных национально-освободительных традиций частные родовые поместья; здесь была и молодая интеллигенция, воспитанная на масариковских идеалах в чехословацких школах, группы и группки, индивидуумы, помещики и дипломаты, журналисты — любители и профессионалы, — каждый со своими амбициями, симпатиями и антипатиями.
Было необходимо отделиться от тех, кто был слишком скован классовой ослепленностью, но особенно важно было искать союзников. Ни коммунисты, ни рабочий класс в одиночку не были способны на такой грандиозный исторический акт, каким должно было стать вооруженное восстание. Было необходимо завоевать позиции, удерживаемые антифашистской буржуазией в экономике, административно-хозяйственном аппарате и армии. В этом заключался подлинный исторический смысл Рождественского договора, временного целевого союза рабочего класса и антифашистской буржуазии[68].
И хотя внутри этого союза не прекращались споры и разногласия, он все же оправдал себя в Восстании и в первые месяцы после освобождения. Он оправдал себя особенно в организации низовой работы, в местных и районных условиях. Буржуазия полностью скомпрометировала себя на руководящих военных и политических постах. Она жаждала перемен и немало сделала для их осуществления. Но ее устраивали только те перемены, которые не затронули бы классовую структуру, не посягали на сущность ее классовых привилегий.
Неустойчивость антифашистской буржуазии, объясняемая ее противоречивой классовой задачей в революции, отражается как в отдельных характерах, так и в общем характере ее политической и военной деятельности. Военное командование вело войну трусливо, Голиан, пожалуй, никогда не верил в военный успех Восстания. Когда 5 сентября Ференчик[69] вернулся из Москвы, он сказал ему: «Не разбирай рюкзак». Одной ногой мы в бою, другой отступаем. Они воевали трусливо, умирали, однако, достойно.
Союз существовал до тех пор, пока был общий враг. Спор углублялся и перерастал в классовую борьбу. Окончательно вопрос решился в феврале. Тот, кто сбежал, предал Восстание, предал родину. А в сущности, разве это не одно и то же? Союз в борьбе стал союзом в совместной работе. Повстанческие национальные комитеты и повстанческий Словацкий национальный совет существуют теперь уже не как традиция, а как живое зеркало этого союза.
Таким образом, во время жесточайшей войны всех времен словацкий народ осуществил свое самое крупное и важное историческое завоевание: завершил свою национально-демократическую революцию и присоединился к прогрессивным народам мира.
Я не люблю исторических аналогий, как правило, они легковесны. Однако штуровцы не были для восставших просто исторической аналогией, они были живой водой, ежедневной потребностью и необходимостью. Народ почувствовал, что этим завершается огромная историческая работа, что после многих исторических катаклизмов осуществляется самая прогрессивная из первоначальных штуровских концепций, то есть создание народной и социально справедливо организованной Словакии.
«Этим актом мы заплатили долг сами себе», — сказал Л. Новомеский о Восстании. Это был акт исторического очищения. «Оно (Восстание) дало миру сознание нашей новой истории. Для нас оно, в свою очередь, явилось источником нового исторического самосознания. Национальные интересы Словакии, — и Восстание это еще раз подтвердило, — решаются в борьбе за прогресс, демократию, и одновременно с революцией за социализм».
Действительно, чем бы мы были без этого нового исторического самосознания? Чем бы мы были без этого сознания, касающегося не только нас, но и самых тесных отношений с братским чешским народом, с новой Чехословакией, и в более широком смысле — со всем антифашистским лагерем, наших отношений к прогрессу, к социализму? «Словацкий народ, — писал Г. Гусак в цитировавшемся выше «Свидетельстве о Словацком Национальном Восстании», — внес свою лепту в свою и нашу свободу. В борьбе против фашизма, по библейскому выражению, он не был из числа меньших европейских народов».
Мы гордимся историческим значением Восстания. Гордимся тем, что коммунисты стояли во главе мощного всенародного движения, гордимся преданной непоколебимостью его руководителей и тысяч местных работников, самоотверженностью, единственной наградой за которую была победа правого дела. Мы помним о мертвых, живем с живыми. Мы не забываем о партизанских командирах и десятках тысяч партизан, о пепелищах и братских могилах, о замученных жертвах, о солдатах Восстания, студентах, молодежи, обо всем антифашистском фронте. Мы не забудем и советских друзей, соратников по борьбе: ведь великий национальный исторический акт смог осуществиться только благодаря тому, что на востоке были уже не просто русские братья, а самое главное — новая советская революционная власть.
Нам дорого досталось современное сознание историзма, тем ценнее оно для нас. И поскольку мы ничего не получили даром, все это живет с нами.
1973
Перевод И. Сырковой.
КУЛЬТУРА ПРОТИВ ФАШИЗМА
Феномен фашизма имеет много аналогий в истории цивилизаций, включая и европейскую цивилизацию. И все же этот феномен своеобразный и особенный, потому что он выношен в только ему присущем лоне, в лоне буржуазии: в судорогах, весьма похожих на предсмертные, буржуазия родит фашизм. Возникший на почве неразрешимого конфликта в социально-экономических отношениях, искусно и тщательно скрываемый недуг вдруг вылезает из всех щелей, и вот в натянутой улыбке стареющей дамы проглядывает оскал мертвеца.
Пробил час, когда сброшена последняя маска.
Это смертный час. Появление фашизма на свет, его ускоренное нарастание, его крах — все вокруг словно погружается в смертоносный раствор. И первое, чему угрожает гибелью, эта форма буржуазной цивилизации, есть культура человечества. То, что приносит с собой фашизм, не есть какая-то иная культура, это — тотальный дефицит культуры, вредоносная пустота, темные, всепоглощающие воды ничтожности. Прежде чем запылали печи крематориев в Освенциме, Майданеке и над зелеными лугами других районов, на площадях чистеньких и культурных городов полыхали костры из книг. Культура должна была стать первоочередной жертвой: прежде чем замучить человека, надо было истребить его культуру.
Эти огненные, я бы даже сказал — библейские письмена, которые нависли над Европой, возвестили всем, кто хотел видеть, что дело уже не только в буржуазии как таковой, а в том, что она впала в безумие и что ее безумие есть олицетворенная угроза, запрограммированная гибель для каждого в отдельности и для всех вместе. Мы знаем, как реагировала на эту угрозу мировая буржуазия. Но не будем забывать и о том, что интеллектуалы, деятели культуры, писатели из рядов той же буржуазии оказались достойнее, прозорливее, нежели ее политики. Конечно, во главе этого движения встали коммунисты; но без широкого фронта культуры, который начал складываться уже в середине тридцатых годов, без чувства коллективной ответственности за безопасность культуры история Европы времен фашизма наверняка выглядела бы иначе. Необязательно каждый должен был тотчас согласиться с теми мерами и целями, которые выдвинул, к примеру, Международный конгресс писателей в защиту культуры