м этом городе — в величайший и благополучнейший этот дом, — стыдно было бы нам {E} не высказать ничего достойного такой чести, но разногласить друг с другом, подобно самым недостойным людям. Так вот я и прошу вас и советую вам, Протагор и Сократ, {338} чтобы вы, приняв нас в посредники, сошлись под нашим руководством посредине пути. Тебе, Сократ, не надо, если это неприятно Протагору, стремиться к такому виду беседы, который ограничен чрезмерной краткостью: ты отпусти и ослабь речам вожжи, чтобы они явились нам великолепнее и благообразнее. Протагору же, в свою очередь, не надо натягивать все канаты и пускаться с попутным ветром в открытое море речей, потеряв из виду землю. Обоим вам надо держаться какой-то середины. Так вы и сделайте. Послушайтесь меня: выберите себе судью, распорядителя и председателя, который {B} наблюдал бы за соразмерной длиной речей каждого из вас.
Это понравилось присутствующим, все одобрили, Каллий заявил, что не отпустит меня, и стал просить выбрать распорядителя. Тут я сказал, что стыдно было бы выбирать судью для речей: если выбранный будет хуже нас, тогда не дело, чтобы худший руководил лучшими; если же он одинаков с нами, {C} это будет тоже неправильно, потому что одинаковый одинаково с нами будет действовать, так что незачем и выбирать. Быть может, вы выберете лучшего, чем мы? По правде-то, я думаю, невозможно вам выбрать кого-нибудь мудрее вот его, Протагора. Если же выберете вы нисколько не лучшего, а только объявите его таким, то опять-таки выйдет обидно для Протагора, что ему, словно он человек незначительный, вы выбираете наставника. Что касается меня, то мне все равно. Но вот как прошу вас сделать, чтобы наше общение и беседа шли по вашему желанию: {D} если Протагор не хочет отвечать, пусть он спрашивает, а я буду отвечать и вместе с тем попытаюсь ему показать, как, по моему мнению, нужно отвечать. Когда же я отвечу на все вопросы, которые ему будет угодно задать, пусть он обещает мне отвечать подобным же образом. Если же он не расположен будет отвечать именно на заданный ему вопрос, тогда и я и вы будем сообща просить, как вы меня просили, {E} не портить беседы. Ради этого вовсе не требуется особого руководителя — все вы сообща будете руководить.
Все решили, что так и следует сделать. А Протагор, несмотря на то что ему очень не хотелось, все-таки был вынужден согласиться задавать вопросы, а после того как он их довольно задаст, снова давать отчет, отвечая кратко и понемногу.
Протагор начал спрашивать так:
— Думаю я, Сократ, что для человека хоть сколько-нибудь образованного очень важно знать толк в поэзии: это значит — понимать сказанное поэтами, {339} судить, что правильно в их творениях, а что нет, и уметь это разобрать и дать объяснение, если кто спросит. Так вот и теперь вопрос будет о том самом, о чем мы только что говорили, — о доблести, но мы перенесем его в область поэзии; только в этом одном и будет разница. {B} А именно: Симонид говорит где-то, обращаясь к Скопасу, сыну Креонта фессалийца, что «человеком поистине хорошим стать трудно», «чтобы и руки, и ноги, и ум были превосходны, чтобы весь он был без изъяна сработан».
Ты знаешь эту песню или привести тебе ее всю?
А я ответил ему:
— Не нужно, я знаю ее, да и много повозился с этой песней.
— Хорошо. Так как же тебе кажется: удачно это сказано и правильно или нет?
— Вполне правильно.
— Что же, по-твоему, хорошо, когда поэт сам себе противоречит?
— Нет, нехорошо.
{C} — Присмотрись внимательнее.
— Да я, почтеннейший, уже достаточно осмотрел.
— Так ты знаешь, что дальше в той же песне он говорит вот что: «И вовсе неладным сдается мне изречение Питтака,33 хотя и сказано оно мудрецом: трудно человеку, говорит он, быть хорошим». Замечаешь, что тот же самый поэт говорит и это и то, что раньше?
— Знаю.
— Как тебе кажется, и это и то в согласии между собой?
— Мне-то кажется, — отвечал я; однако, признаться, я боялся не скажет ли Протагор еще чего-нибудь. — Ну, а по-твоему, это не так?
{D} — Как может казаться согласным с самим собою тот, кто высказал оба эти суждения, тот, кто сперва сам признал, что трудно человеку стать поистине хорошим, а немного спустя в продолжении того же стихотворения забывает это и порицает Питтака, утверждающего заодно с ним, что трудно быть хорошим. Симонид отказывается принять утверждение Питтака, который говорит то же самое, что и он. Раз он порицает того, кто говорит одно с ним, ясно, что он и себя самого порицает, так что или первое, или второе его утверждение неверно.
Эти слова Протагора вызвали у многих слушателей громкую похвалу. {E} А у меня сперва, точно ударил меня здоровенный кулачный боец, все потемнело и закружилось, когда он это проговорил, а прочие зашумели; потом я — по правде говоря, чтобы выиграть время и обдумать, что, собственно, утверждает поэт, — обращаюсь к Продику и зову его:
— Продик! Ведь Симонид твой земляк; ты обязан помогать ему. {310} Я, по-моему, призываю тебя, как, по словам Гомера, Скамандр, теснимый Ахиллом, призывал Симоис, говоря:
Брат мой, воздвигнися!34 Мужа сего совокупно с тобою
Мощь обуздаем.
Вот и я тебя призываю, чтобы Протагор не разнес нам Симонида. Чтобы вызволить Симонида, требуется твое уменье, {B} посредством которого ты различаешь понятия «хотеть» и «желать», что не одно и то же, о чем ты только что сказал так много прекрасного. А теперь посмотри, кажется ли тебе то же, что мне. Я ведь не думаю, чтобы Симонид противоречил сам себе. Ты, Продик, выскажи сперва свое мнение вот о чем: считаешь ли ты, что «стать» и «быть» — одно и то же, или это разные понятия?
— Клянусь 3евсом, разные, — сказал Продик.
— Не выразил ли в первой цитате сам Симонид мнение, что трудно человеку стать поистине хорошим?
{C} — Ты прав, — сказал Продик.
— А Питтака он порицает не за ту же самую мысль, как думает Протагор, а за другую. Ведь Питтак назвал трудным не то, что Симонид: не стать превосходным, а быть им, а это, Протагор, не одно и то же, как подтверждает и Продик. Поскольку быть и стать не одно и то же, Симонид не противоречит сам себе. И может быть, сказал бы Продик и многие другие, что согласно Гесиоду хотя и трудно стать хорошим, —
Ведь добродетель от нас отделили бессмертные боги
Тягостным потом,35
но если кто достигнет вершины,
Легкой и ровною станет дорога, тяжкая прежде
— дорога приобретения доблести.
Продик, выслушав это, похвалил меня, Протагор же сказал:
— Твоя поправка, Сократ, имеет еще больше погрешностей, чем то, что ты ею хочешь поправить.
{E} — Плохо, как видно, мое дело, Протагор, и смешной я врач: врачуя, я только увеличиваю болезнь.
— Да, так оно есть.
— Каким же образом, однако?
— Велико было бы невежество поэта, если бы он объявил таким пустяком приобретение доблести, — дело самое трудное, как признается всеми людьми.
А я сказал:
— Клянусь Зевсом, кстати случился Продик при наших рассуждениях. {341} Мудрость Продика, Протагор, есть, пожалуй, нечто издревле божественное, началась ли она от Симонида или еще древнее. А ты, опытный во многом другом, в ней оказываешься неопытным, не то что я, — у меня именно в ней есть опыт, так как я ученик вот этого самого Продика. Сейчас, как мне кажется, ты не понимаешь, что, может быть, слово «трудно» Симонид берет не в том значении, как ты берешь. Это вроде того, что по поводу слова «страшный» этот же самый Продик внушает мне каждый раз, когда я, хваля тебя или другого кого, говорю «Протагор — человек страшно мудрый», — {B} тут Продик спрашивает меня, не стыдно ли мне называть хорошее страшным. Потому что страшное, говорит Продик, есть дурное. Никто ведь не говорит, что богатство страшно, перемирие страшно, здоровье страшно, но говорят, что болезнь страшна, война страшна, бедность страшна, так как страшное есть дурное. Так вот, может быть, и под словом «трудно» кеосцы и Симонид тоже подразумевают или дурное, или что-нибудь другое, чего ты не знаешь. Поэтому спросим Продика — ведь о языке Симонида надо спрашивать именно его: что же разумел Симонид под трудным, Продик?
{C} — Дурное.
— За это, Продик, значит, и порицает Симонид Питтака, который сказал, что трудно быть добрым. Это все равно как если бы услышать от Питтака, что дурно быть добрым.
— А что же еще, — сказал Продик, — как не это, разумел, по-твоему, Симонид, браня Питтака; тот не умел правильно различать слова, как лесбосец, воспитанный на варварском наречии.36
— Слышишь, Протагор, что говорит Продик: можешь ты {D} что-нибудь на это сказать?
— Ну, это далеко не так, Продик, — сказал Протагор, — я отлично знаю, что Симонид трудным называл, как и все мы, не дурное, а то, что не легко и дается лишь после больших усилий.
— Да ведь и я думаю, Протагор, — сказал я, — что Симонид так понимает, да и Продику это известно, он шутит и, по-видимому, хочет убедиться, способен ли ты отстоять свое мнение. А что Симонид не считает трудное дурным, тому сильное доказательство в изречении, которое прямо затем следует: ведь он говорит, что:
{E} один лишь бог такой имеет дар, —
а ведь если бы он считал, что дурно быть хорошим, то не стал бы говорить, что один лишь бог это имеет, и не стал бы он богу одному уделять этот дар; тогда Продику пришлось бы говорить о том, что Симонид какой-то наглец, а вовсе не кеосец.