Сократ. «Мысль не презренная»,156 Федр, раз так говорят люди умные,157 но все же надо посмотреть, есть ли в ней смысл. Поэтому и то, что ты сейчас сказал, нельзя оставить без внимания.
Федр. Ты прав.
Сократ. Рассмотрим ее следующим образом.
Федр. Каким?
{B}Сократ. Скажем, я убеждал бы тебя приобрести коня, чтобы сражаться с неприятелем, причем мы с тобой оба не имели бы понятия, что такое конь, да и о тебе я знал бы только то, что Федр считает конем ручное животное с большими ушами.
Федр. Это было бы смешно, Сократ.
Сократ. Это-то не смешно, но вот если бы я, чтобы всерьез тебя убедить, сочинил бы похвальное слово ослу, называя его конем и утверждая, что не только дома, но и в походе стоит завести эту скотинку, потому что на ней удобно и сражаться и подвозить кладь, {C} да и на многое другое она годится…
Федр. Это было бы совсем уж смешно!
Сократ. А разве не лучше то, что смешно да мило, чем то, что страшно и враждебно?
Федр. Ясное дело, лучше.
Сократ. Так вот, если оратор, не знающий, что такое добро, а что зло, выступит перед такими же несведущими гражданами, стремясь их убедить, причем расхваливать он будет не тень осла,158 выдавая его за коня, но зло, выдавая его за добро, и если он, учтя мнение толпы, убедит ее сделать что-нибудь плохое вместо хорошего, {D} как по-твоему, какие плоды принесет впоследствии посев его красноречия?
Федр. Не очень-то подходящие.
Сократ. Впрочем, друг мой, не слишком ли резко нападаем мы на искусство красноречия? Оно, пожалуй, возразило бы нам: «Что за вздор вы несете, странные вы люди! Никого, кто не знает истины, я не принуждаю учиться говорить, напротив — если мой совет что-нибудь значит, — пусть лишь обладающий истиной приступает затем ко мне. Я притязаю вот на что: даже знающий истину не найдет помимо меня средства искусно убеждать».
{E}Федр. Разве оно не было бы право, говоря так?
Сократ. Согласен, если подходящие к нему доводы подтвердят, что оно является искусством. Мне сдается, будто я слышу, как некоторые из этих доводов приближаются сюда и свидетельствуют, что красноречие — не искусство, а далекий от искусства навык. Подлинного искусства речи, говорит лаконец,159 нельзя достигнуть, не познав истины, да и впредь будет невозможно.
{261}Федр. Значит, нужны эти доводы, Сократ. Приведи их сюда и допроси: что и как они скажут нам.
Сократ. Придите же сюда, благородные создания, и убедите Федра с его прекрасными детищами, что он, если не будет достаточно искушен в философии, никогда не сможет и как следует говорить о чем бы то ни было. Пусть Федр отвечает вам.
Федр. Спрашивайте.
Сократ. Искусство красноречия не есть ли вообще некое умение увлечь души словами, причем не только на суде или на других общественных собраниях, но и в частной жизни, — {B} идет ли дело о мелочах или о больших делах, оно все то же, и, к чему бы правильно его ни применять — к важным делам или не важным, — оно от этого не становится ни более, ни менее ценным. Или ты слышал об этом что-нибудь другое?
Федр. Клянусь Зевсом, не совсем то. Говорят и пишут искусно прежде всего для судебных дел или же для выступлений в народном собрании. А о большем я не слыхал.
Сократ. Значит, ты слышал только о тех наставлениях в красноречии, которые писали под Илионом Нестор и Одиссей, чтобы занять свой досуг, {C} а о наставлении Паламеда ты не слыхал?
Федр. Да я, клянусь Зевсом, и о наставлениях Нестора не слыхал, если только под Нестором ты как-то не подразумеваешь Горгия, а под Одиссеем какого-нибудь Фрасимаха и Феодора.160
Сократ. Может быть. Но оставим их. Скажи мне, на суде что делают тяжущиеся стороны? Не спорят ли они, или мы назовем это как-нибудь иначе?
Федр. Да нет, именно так.
Сократ. О том, что справедливо, а что несправедливо?
Федр. Да.
Сократ. И тот, кто это делает искусно, сумеет представить одно и то же дело одним и тем же слушателям то справедливым, {D} то, если захочет, несправедливым?
Федр. Ну и что же?
Сократ. И в народном собрании одно и то же покажется гражданам иногда хорошим, а иногда наоборот.
Федр. Это так.
Сократ. Разве мы не знаем: элеат Паламед161 говорит так искусно, что слушателям одно и то же представляется и сходным и несходным, и единым и множественным, и покоящимся и несущимся?
Федр. Да, конечно.
Сократ. Следовательно, словопрение применяется не только на суде {E} и в народном собрании: по-видимому, это единое искусство — если уж оно искусство, — одинаково применимое ко всему, о чем бы ни шла речь; при его помощи любой сумеет уподобить все, что только можно, всему, чему только можно, — и вывести на свет другого, если тот начнет прибегать к туманным уподоблениям.
Федр. Как это ты говоришь?
Сократ. Кому интересно, тем, по-моему, все станет ясно вот из чего: как можно скорее обмануть — если разница между уподобляемыми предметами велика или если мала?
{262}Федр. Если мала.
Сократ. Ну, а как можно незаметнее перейти к противоположному понятию: постепенно или сразу, резко?
Федр. Что за вопрос!
Сократ. Значит, тот, кто собирается обмануть другого, а сам не поддаваться обману, должен досконально знать сходство и несходство всех вещей.
Федр. Это необходимо.
Сократ. А сможет ли тот, кто ни об одной вещи не знает истины, распознать сходство этой неведомой ему вещи с другими, {B} будь оно хоть велико, хоть мало?
Федр. Никак не сможет.
Сократ. Значит, ясно: у тех, кто судит обо всем вопреки тому, что есть на самом деле, и поддается обману, причиной их беды будет сходство между вещами.
Федр. Да, так оно и бывает.
Сократ. Может ли быть, чтобы тот искусно делал переход от одного сходного предмета к другому, кто каждый раз уводит от подлинно существующего к его противоположности? Да и как ему самому избежать заблуждения, когда он не знает, что есть на самом деле каждая вещь?
Федр. Этого никак не может быть.
{C}Сократ. Значит, друг мой, кто не знает истины, а только гоняется за мнимыми представлениями о ней, у того и само искусство красноречия будет, естественно, нелепым и грубым.
Федр. Пожалуй, что так.
Сократ. Хочешь посмотреть, что в речи Лисия, которую ты сюда принес, и в тех речах, которые мы с тобой произнесли, было, по нашему определению, искусным и что неискусным?
Федр. С превеликой охотой; а то ведь сейчас мы говорили голословно, без достаточных примеров.
Сократ. Видно, это какой-то счастливый случай, что обе сказанные речи {D} являют пример того, как человек хотя и знает истину, но может, забавляясь, завлечь речами своих слушателей. Я сам, Федр, виню в этом здешних богов. А может быть, и эти провозвестники Муз, певцы над нашей головой, вдохнули в нас этот дар — ведь я-то, по крайней мере, вовсе не причастен к искусству речи.
Федр. Пусть это так, как ты говоришь, но только поясни свою мысль.
Сократ. Ну-ка, прочти мне начало речи Лисия.
{E}Федр. «О моих делах ты знаешь, слышал уже и о том, что, по-моему, будет полезно, если мы с тобой поладим. Думаю, не будет препятствием для моей просьбы то обстоятельство, что я в тебя не влюблен: влюбленные потом…»
Сократ. Погоди. Ведь мы хотели сказать, в чем Лисий допускает {263} погрешность и что он делает неискусно, не так ли?
Федр. Да, так.
Сократ. Разве не всякому ясно, что с чем-то из сказанного им мы согласны, а что-то нас возмущает?
Федр. Кажется, я улавливаю твою мысль, только говори яснее.
Сократ. Когда кто-нибудь скажет слово «железо» или «серебро», разве мы все представляем себе не одно и то же?
Федр. Конечно.
Сократ. А если это будут слова «справедливость», «благо»? Разве не толкует их всякий по-своему и разве мы тут не расходимся друг с другом и даже сами с собой?
Федр. И даже очень.
{B}Сократ. Значит, в чем-то мы согласны, а в чем-то и нет.
Федр. Да, так.
Сократ. В чем же нас легче обмануть и где красноречие имеет большую силу?
Федр. Видно, в том, в чем мы блуждаем без дороги.
Сократ. Значит, тот, кто намерен заняться искусством красноречия, должен прежде всего определить свой путь в нем, уловить, в чем признак каждой его разновидности: и той, где толпа неизбежно блуждает в разноголосице, и той, где этого нет.
{C}Федр. Кто это уловил бы, Сократ, тот понял бы и прекрасную разновидность красноречия.
Сократ. Затем, по-моему, в каждом отдельном случае он должен не упускать из виду, а, наоборот, как можно острее чувствовать, к какой разновидности относится то, о чем он собирается говорить.
Федр. А как же иначе?
Сократ. Так что же? Как мы скажем: принадлежит любовь к тем предметам, о которых есть разногласия, или нет?
Федр. Да еще какие разногласия! Иначе как бы, по-твоему, тебе удалось высказать о ней все, что ты только что наговорил: она — пагуба и для влюбленного и для любимого, а с другой стороны {D} она — величайшее благо.
Сократ