малейшее представление, сколько денег и труда тратится на их звонки. Лучше, конечно, им этого не знать.
В промежутках она регистрировала звонки в журнале, записывала свои комментарии и проверяла почту, в которой не было ничего примечательного: полдюжины писем с угрозами и одно с магическим проклятием, отчасти написанным от руки, отчасти напечатанным на компьютере и, как выяснилось, еще и на печатной машинке. Письма, связанные со взрывом, пойдут только завтра. День входил в свою колею, начинал даже казаться заурядным. Все скоро прояснится, ведь так? Мальчишка окажется сексуальной игрушкой Дика Харта или обычным сумасшедшим (еще одним обычным сумасшедшим), одиноким и обозленным на весь мир чудаком, который успел пристраститься к компьютерным играм раньше, чем научился ходить. Все случившееся было — а как иначе? — просто очередным несчастьем в полном несчастий мире, несчастьем трагическим, но неизбежным. А жизнь тем временем продолжается.
Звонок поступил незадолго до половины одиннадцатого. Ее соединили напрямую — звонящий попросил к телефону Кэт Мартин. Она решила, что это один из ее постоянных клиентов. Несколько человек звонили ей по крайней мере еженедельно, раза в два больше было тех, кто звонил время от времени — когда у них заканчивалось прописанное лекарство, или наступало полнолуние, или в газетах (да, они, эти люди, были заядлыми читателями прессы) сообщалось о чем-то зловещем, чему явно должен иметься виновник. Антуан всегда возникал в связи с чем-то, что портило жизнь ежедневным пассажирам пригородных поездов (заговор автопроизводителей, направленный на искоренение пригородного железнодорожного сообщения); на Билли можно было рассчитывать всякий раз, когда писали что-нибудь о непригодных для жизни условиях на других планетах (непрекращающиеся попытки скрыть то обстоятельство, что инопланетяне прилетели на Землю несколько десятилетий назад и теперь подвергаются пыткам в правительственных тюремных учреждениях). Про Антуана, Билли и других им подобных давно все было известно. Антуан жил на пенсию по инвалидности в мрачной дыре где-то в одном из опасных районов города; Билли работал мусорщиком на Стейтен-Айленде. Постоянные клиенты любят готовые модели, Каждый день они штудируют прессу в поисках новых улик, укладывающихся в эти модели. По большому счету, Кэт их за это не винила. Кому же не хочется иметь побольше таких готовых моделей.
Она подняла трубку:
— Кэт Мартин слушает.
— Алло?
Белый подросток. Она вся подобралась.
— Алло. Чем я могу тебе помочь?
— Вы разговаривали с моим братом?
Кэт нажала зеленую кнопку. Высветился код района — 212.
— А кто такой твой брат?
— Он сказал, что звонил вам.
Нет, не подросток. Голос совсем детский — лет на девять или десять. Говорит спокойно, даже слегка заторможен. Может, не обошлось без наркотиков. Нескольких таблеток маминого оксиконтина.[18]
— Как тебя зовут?
— Вы с ним разговаривали? Извините, но мне очень надо это знать.
— Когда он мог мне звонить?
— На той неделе. Во вторник.
Черт возьми! Это оно.
— Мне нужно свериться со своими записями. Можешь сказать, как его зовут?
— Мы в семье. У нас нет имен.
Сделай так, чтобы он продолжал говорить. Дай ребятам как можно больше времени.
— В какой вы семье? — спросила она.
— Он сказал, что разговаривал с вами. Я просто хотел убедиться.
— Ты попал в беду? Позволишь мне тебе помочь?
— Мне интересно. Можете сказать, что он вам говорил?
— Если кто-то тебя обижает, я могу сделать так, чтобы он перестал.
Нет, не надо никаких заявлений. Каждая фраза должна быть вопросом. Пусть отвечает.
— Я не знал.
— Что «не знал»?
— Я думал, он просто положит бомбу и убежит.
— Можешь рассказать мне про бомбу?
— Вы говорили ему этого не делать?
— Кто твой брат? Что он, по-твоему, сделал?
— Я не должен был звонить. Просто я испугался. Простите.
— Скажи, чего ты боишься. Вдруг я смогу тебе помочь?
— Большое спасибо. Но вы не сможете.
— Нет, смогу.
— Вы счастливы?
Что за ерунда? Никто никогда прежде не задавал ей такого вопроса.
Кэт сказала:
— Наверно, это ты несчастлив. Кто-то заставляет тебя делать то, чего ты не хочешь?
— Вы бы тоже сделали, правда ведь?
— Что же, по-твоему, мне и тебе приходится делать?
— Мы все — один человек. Нам всем хочется одного и того же.
— Мы с тобой можем встретиться? Как ты думаешь, может быть, нам лучше поговорить не по телефону?
— Никто по правде не умирает. Мы становимся травой. Мы становимся деревьями.
Начал увиливать. Она старалась говорить как можно спокойнее.
— Почему ты так думаешь?
— Каждый мой атом принадлежит и вам тоже.
Щелк.
Кэт немного подождала, чтобы убедиться, что он действительно повесил трубку. Прежде чем она поднялась с кресла, Пит уже был у нее в отсеке.
— Так и есть, — сказал он.
— Что за черт? Они что, братья?
— Он звонил из телефона-автомата. Откуда-то с Вашингтон-Хайтс.
— Ребята уже там?
— Едут.
— М-мм.
— И снова та же фраза: «Мы в семье».
— Это из какой-нибудь рок-группы?
— Источника пока не нашли. Но ищем.
— А они там проверяют фильмы, телепрограммы?
— Да, Кэт. Они знают, что делают.
— Действительно.
— А что он там в самом конце сказал?
— Я не уверена, но, по-моему, это из Уитмена.
— Кого-кого?
— Я думаю, это строчка из Уолта Уитмена. Из его «Листьев травы».
— Стихи, что ли?
— Ну да, вроде того.
— Твою мать! Ладно, попозже еще зайду.
— Хорошо, — сказала она.
Пит отвалил. Кэт осталась на случай, если мальчишка перезвонит. Она попросила выводить на нее только те звонки, когда звонящий будет просить к телефону именно ее.
Прошло полчаса. Все это время длилось то, на что она когда-то никак не рассчитывала — вынужденное безделье, сидение просто так. Идя работать в полицию, Кэт представляла себе, как будет носиться в автомобилях и сажать вертолеты. И уж никоим образом не предполагала, что придется столько времени проводить в ожидании звонков. Жизнь тогда не виделась ей такой похожей на работу в компании, где каждый корпит над своим маленьким участком большого общего дела.
Каждый мой атом принадлежит и вам тоже. Не совсем так, но почти точно. Ребенок, который цитирует Уитмена? Кэт, вероятно, единственная в отделе могла об этом догадаться; безусловно, только она одна во всей конторе читала Винникота[19] и Клейна,[20] Уитмена и Достоевского. Но что от того проку?
Вы разговаривали с моим братом? Господи, блин, боже мой! Один мальчишка взрывает себя, а его младший брат звонит и наводит о нем справки. Такая вырисовывается картина — и все лучше, чем ничего. На пропавшего ребенка и его младшего брата — допустим, это так, но кто знает? — было бы гораздо легче выйти. А может, они из семьи сектантов? Но это скорее из сельской жизни — фанатики, ожидающие скорого пришествия мессии, которые растят детей в глухих лесах, учат ненавидеть погрязший во грехе мир и льстят себе тем, что делают Божье дело. Подобные с поехавшими крышами семьи благочестивых убийц скорее встретишь где-нибудь в Айдахо или Монтане. Но и пять районов Нью-Йорка многого в этом смысле стоят. Разве в Бруклине недавно не арестовали мужика, который в двухкомнатной квартире держал взрослого тигра и аллигатора? Безумцев везде хватает.
Когда наконец снова появился Пит, она его чуть было не расцеловала.
— Что нового? — спросила она.
— Телефон-автомат на углу Сент-Николас и Сто семьдесят шестой. Больше ничего. Мальчишку не застали, свидетелей пока не нашли.
— Фигово.
— С тобой все нормально?
— Ага.
— Скоро опять подойду.
— Спасибо.
Кэт осталась в одиночестве. Она была привязана к своему отсеку, где без всякой надежды дожидалась повторного звонка. Мамочка ждет. Позвони ей. Она не оставит тебя в беде.
Утро заканчивалось. Кэт приводила в порядок бумаги, разбиралась с электронной почтой. Когда, без четверти двенадцать, кто-то попросил к телефону Кэт Мартин, ее короткие волосы встали дыбом, но это была всего лишь Грета, единственная женщина из числа ее постоянных клиентов. Она звонила сообщить, что взрыв был устроен неприкаянным духом девушки-рабыни, убитой на этом самом месте в 1803 году, и что единственный способ умиротворить его — немедленно совершить таинство соборования. Грета жила на Очард-стрит, пятьдесят лет проработала швеей, имела восьмерых внуков и была, наверное, очень хорошим человеком.
Нам всем хочется одного и того же. Кэт словно и теперь слышала его тоненький настороженный голос, звучавший до странности учтиво. Была в нем — как бы это получше сказать — какая-то невинность. Если оставить в стороне то, о чем шла речь, он разговаривал как обычный воспитанный ребенок. Но это, возможно, из-за наркотиков. Или результат раздвоения личности.
Пит время от времени подходил, за что ему огромное спасибо, и говорил, что пока нет ничего нового, а в половине первого принес Кэт пиццу из «Двух башмаков».
— Сегодня, похоже, тот самый день, когда можно послать диету ко всем чертям, — сказал он.
Пеперони и грибы. Он знал, что ей понравится. Она протянула ему кусок, он взял.
— Как ты думаешь, насколько все это серьезно? — спросил он.
— Не знаю. А тебе что чутье подсказывает?
— По-моему, не надо делать из мухи слона.
Кэт сложила кусок пиццы вдоль и жадно от него откусила. Разве есть на свете что-нибудь еще столь же вкусное и столь же сытное, как кусок пиццы с пеперони и грибами?
Она сказала:
— То есть все ограничивается этими двумя мальчишками.
— Ага. Вспомни братьев Менендес.[21]