Сложно понять, как, в соответствии с сотериологией Гилдера, увеличение «контроля» над высококачественными фантазиями облегчит мою зависимость, которая стала важной частью моих отношений с ТВ, или бессильную иронию, с помощью которой мне приходится притворяться, что зависимости нет. Неважно, «пассивен» я или «активен» как зритель – мне все еще приходится цинично притворяться, потому что я все еще зависим, потому что в реальности моя зависимость связана с конкретными шоу или телеканалами примерно так же, как зависимость морфиниста – с турецким «флористом» или «марсельским чистым». В реальности моя зависимость – это зависимость от фантазий и изображений, которые их поддерживают, а следовательно, от любой технологии, что может сделать изображения доступными и фантазийными. Спору нет: мы действительно зависимы от технологий образа, и чем лучше технология, тем сильнее мы подсаживаемся.
В радужном прогнозе Гилдера заложен тот же парадокс, что скрывается во всех формах искусственной оптимизации. Чем лучше оптимизирован посредник (см., например, бинокли, усилители, графические эквалайзеры или «движущиеся картинки, с трудом отличимые от реальности»), тем более прямым, ярким и реальным опыт кажется, т. е. тем более прямыми, яркими и реальными становятся фантазия и зависимость. Экспоненциальный всплеск массы телевизионных изображений и соразмерное увеличение моей способности их выреза́ть, вставлять, увеличивать и комбинировать по своему хотению приведут лишь к тому, что мой интерактивный ТК станет более мощным усилителем и активатором фантазий, моя зависимость от фантазий только окрепнет, а реальный опыт, который ТК предлагает заменить более привлекательным и управляемым симулякром, будет казаться все более бледным и фрустрирующим, и я стану еще более зависимым от мебели. Выкручивание количества вариантов до максимума с помощью новейшей технологии абсолютно ничего не исправит, пока в американской культуре невозможно всерьез задуматься об источниках понимания сравнительной ценности, руководствах о том, почему и как выбирать между опытом, фантазиями, убеждениями и пристрастиями. Эм-м, а попытки докопаться до сути и научиться видеть ценность – разве не это раньше было целью литературы? Но кто же будет всерьез заниматься такими вещами в экстатическом послетелевизионном мире, где можно взаимодействовать с Ким Бейсинджер?
О господи, я только что перечитал свою критику Гилдера. Что он наивен. Что он плохо замаскированный апологет корпоративных интересов. Что в его книге есть реклама. Что за его футуристическими фантазиями стоит все то же американское старое старье, из-за которого мы и оказались в этом телевизионном бардаке. Что Гилдер сильно недооценивает неразрешимость бардака. Безнадежность бардака. Нашей доверчивости, усталости, отвращения. Я читал Гилдера сардонически, отчужденно, в депрессии. Я пытался выставить его книгу нелепой (а она нелепа, но тем не менее). Я читал Гилдера телевизионным способом. Я внутри этой ауры.
Ну что ж, хотя бы сам старый добрый Гилдер неироничен. В этом смысле он как глоток свежего летнего воздуха в сравнении с Марком Лейнером – молодым копирайтером и автором медицинских рекламных объявлений, чей роман «Мой кузен, мой гастроэнтеролог» сегодня самая модная книжка хипстеров и студентов со времен «Источника»[139]. Роман Лейнера иллюстрирует собою третий вариант литературного ответа на нашу проблему. Ведь, конечно, молодые американские писатели могут «решить» проблему ловушки телевизионной ауры так же, как французские постструктуралисты «решают» собственные безнадежные затруднения с Логосом. Мы можем решить проблему, воспев ее. Подняться над массовым ангстом, встав перед ним на колени. Стать почтительно ироничными.
«Мой кузен, мой гастроэнтеролог» – новаторский роман, но не сам по себе, а в сравнении. Это метедриновое соединение поп-пастиша, небрежного хай-тека и ослепительной телевизионной пародии, слепленное из сюрреалистичных сопоставлений, написанных анаколуфом монологов и бешеного монтажа, обрамленное беспощадной иронией, задуманной так, чтобы ее неистовый тон казался непочтительным, а не отталкивающим. Хотите стеб над коммерческой культурой?
Меня только что уволили из «Макдональдса» за то, что я отказался носить килт во время недели запуска в производство их нового сэндвича «Макхаггис».
он берет в руки «das plumpe denken» самый позорный немецкоязычный новостной журнал новой англии в результате взрыва на фабрике яичного крема погиб филателист он переворачивает страницу в канаде найдена радиоактивная светящаяся в темноте сперма он переворачивает страницу современные готтентоты носят детей в пакетах для сэндвичей на застежках он переворачивает страницу уэйн ньютон называет утробу матери эдемским садом на одного жильца а морган фэйрчайлд называет салли стразерс лони андерсон
какого цвета у вас моцарелла? cпросил я официантку розовая – такая же как верхняя часть дозатора дезодоранта mennen lady, знаете такой цвет? нет, мэм сказал я это тот же цвет что и у одноразовых лезвий для станков для женщин… знаете такой цвет? неа ну, розовая как пепто-бисмол, знаете такой цвет? ой да, сказал я, ладно а у вас есть спагетти?
Хотите стеба над телевидением?
Мюриель взяла телепрограмму, пролистала до вторника 8 утра и прочитала вслух:.. Тут передача под названием «Куча лобковых волос и болтающихся вялых пенисов, пока потные голые пухлые мужчины выбегают из сауны с криком Змея! Змея!»… В ролях Брайан Кит, Бадди Эбсен, Нипси Рассел и Лесли Энн Уоррен
Любите насмешливые самоотсылки? Вся последняя глава романа – пародия на его собственную страницу «Об авторе». Или, может, вы тащитесь от модной безличностности?
Бабушка скрутила журнал и треснула Базза по голове… маска Базза отклеилась. Под ней не было кожи. Там были два белых глазных яблока на нитках, торчащих из склизкой кроваво-красной мускулатуры.
Я не могу понять человек она или гинеморфный андроид пятого поколения и мне все равно
Пародийные медитации на тему безграничного потока телевизионной монокультуры?
Я взбалтываю рукой питчер с мартини Tanqueray и ногой задвигаю в духовку противень с замороженным моллюском ореганата. Господи, эти мефедриновые суппозитории от Йоги Виталдаса прям хороши! Я глажу пару теннисных шортов и одновременно надиктовываю хайку на магнитофон, и затем… перед тем как сложить оригами богомола, три минуты отрабатываю удары на спидбэге, и затем, пока готовлю курицу в вине, читаю статью в журнале «Хай фиделити».
Разрушение границ и целостности человеческого эго?
Там была женщина со сморщенным, съежившимся лицом восьмидесяти-девяностолетней. И у этой усохшей карги, очевидной пенсионерки, было тело олимпийского мужчины-пловца. Длинные сухие жилистые руки, мощный V-образный торс, без единого грамма жира…
для установки сменной головы поместите головной агрегат в гнездо шеи и вставьте направляющие штифты в крепежные отверстия… если после установки новой головы вы не видите противоречий в капиталистических способах производства, то либо вы неверно установили голову, то либо голова повреждена
На самом деле одна из объединяющих навязчивых идей романа «Мой кузен, мой гастроэнтеролог» – это как раз сопоставление частей личностей, людей и машин, человеческих существ и отдельных объектов. В этом отношении проза Лейнера – красноречивый ответ на предсказание Гилдера о том, что проблемы телевизионной культуры можно решить путем разбивки изображений на отдельные фрагменты, которые рекомбинируются по своему усмотрению. Мир Лейнера – это гилдеровская антиутопия. В книге у персонажей в восприятии образов и волн данных сохраняются пассивность и шизоидное разложение. Способность их комбинировать лишь добавляет дополнительный слой дезориентации: когда любой опыт можно деконструировать и перенастроить, вариантов становится слишком много. А в отсутствие любых заслуживающих доверия и некоммерческих жизненных ориентиров свобода выбора «освобождает» не лучше, чем кислотный бэд-трип: один квант лучше другого, а единственный стандарт качества конкретного конструкта – его странность, несообразность, его способность выделяться из толпы других образных конструкций и поражать Аудиторию.
Роман Лейнера в своем амфетаминовом стремлении поразить читателя обозначает дальний мрачный рубеж Имидж-Фикшена: литература перенимает не только иконы, приемы и феномены телевидения, но и саму его цель. В конечном счете главная задача «Моего кузена, моего гастроэнтеролога» – поразить, чтобы читатель был доволен и продолжал читать. Книга добивается этого тем, что (1) льстит читателю, аппелируя к его эрудированной постмодернистской мировой скорби, и (2) постоянно напоминает читателю, что автор умен и весел. Сама по себе книга очень веселая, но веселая не в том смысле, в каком бывают веселыми веселые истории. Речь не о веселых ситуациях; речь о веселых штуках, которые здесь самоосознанно воображаются и подчеркиваются, в стиле стандартных реплик комика «Вы когда-нибудь замечали?..» или «Вы когда-нибудь задумывались, что будет, если?..»
Собственно, высокий имаджистский стиль Лейнера чаще всего напоминает именно лапидарную стендап-комедию:
Внезапно у Боба возникли проблемы с речью. Он страдал от какой-то формы спонтанной афазии. Но афазия была неполной. Он мог говорить, но только в телеграфном стаккато. Вот как он описал поездку на Среднем Западе по шоссе-80: «Кукуруза кукуруза кукуруза кукуруза „Стакис“»[140]. Кукуруза кукуруза кукуруза кукуруза «Стакис».
там у шоссе есть бар где обслуживают почти исключительно представителей власти и единственный напиток там это пиво «лайт» а единственная позиция в меню это серф-энд-терф и там всегда полно копов и солдат и тренеров и зеленых беретов и сборщиков дорожных пошлин и охотинспекторов и пограничников и арбитров