9:30. Библиотека открыта для настольных и картежных игр и книг, Место: Библиотека[253], Палуба 7.
Библиотека «Надира» – маленький застекленный клуб наискосок от салона «Рандеву» Палубы 7. Библиотека – сплошь хорошая древесина, кожа и трехсторонние абажуры, очень приятное место, но открытое исключительно в странные и неудобные часы. Причем здесь только одна стена с полками, и большинство книг такие, которые видишь на журнальных столиках у пожилых людей, живущих в кондоминиуме рядом с несложными гольф-кортами: формата фолио, с иллюстрациями и названиями вроде «Великие виллы Италии», «Знаменитые чайные сервизы современности» и т. д. Но это отличное место, чтобы просто посидеть и зависнуть, эта Библиотека. Плюс там шахматные наборы. На этой неделе здесь также есть невероятно большая и сложная мозаика, которая лежит недоделанной на дубовом столе в углу и над которой посменно трудятся разные пожилые люди. В Салоне для игры в карты сразу по соседству как будто бесконечно идет один кон в контрактный бридж, и, когда я зависаю и играюсь с шахматными наборами, сквозь матовое стекло между Библиотекой и СИК всегда видны неподвижные силуэты игроков.
Шахматные наборы в Библиотеке «Надира» – ширпотребные «Паркер бразерс» с полыми пластмассовыми фигурками, которые должны любить все действительно хорошие игроки[254]. Я и близко не так хорош в шахматах, как в пинг-понге, но вообще хорош. Большую часть времени на «Надире» я играю в шахматы сам с собой (не так скучно, как может показаться), потому что решил, что – без обид – люди, которые отправляются на мегакруизы 7НК, как правило, не самые хорошие игроки.
Однако сегодня тот день, когда мне поставит мат в двадцать три хода девятилетняя девочка. Не будем углубляться. Девочку зовут Дейрдре. Она из очень редких детей на борту, которых не сдали подальше от глаз в Детский Грот на Палубе 4[255]. Мама Дейрдре никогда не оставляет ее в Гроте, но никогда и не оставляет без присмотра, и еще у нее лицо без губ и жесткий взгляд родителя, чей ребенок в чем-то сверхъестественно хорош.
Наверное, следовало заметить этот и некоторые другие признаки надвигающегося унижения, когда девочка сама подошла ко мне, пока я пытался разыграть сценарий, где обе стороны применяют новоиндийскую защиту, дернула за рукав и спросила, не хочу ли я – случайно – поиграть. Она буквально дергает за рукав и называет меня мистером, и глаза у нее размером примерно с блюдца для бутербродов. Ретроспективно я вижу, что эта девочка немного великовата для девяти лет и какая-то усталая, сутулящаяся, как обычно выглядят только девочки куда старше, – некая плохая психическая осанка. Как бы она ни была хороша в шахматах, она не счастливая девочка. Не думаю, что эти вещи сопряжены.
Дейрдре пододвигает кресло и говорит, что обычно играет за черных, и сообщает, что во многих культурах черный цвет не имеет танатических или нездоровых коннотаций, а является духовным эквивалентом того, чем является в США белый цвет, и что в этих других культурах со смертью связан как раз белый. Я отвечаю, что все это уже знал. Мы начинаем. Я хожу парой пешек, а Дейрдре развивает слона. Мама Дейрдре наблюдает за игрой из положения стоя за креслом девочки[256] – неподвижная, не считая глаз. В первые же секунды я понимаю, что презираю эту маму. Она как какая-то звездная мамаша от шахмат. А вот Дейрдре вроде ничего – я уже играл со скороспелыми детьми, и Дейрдре хотя бы не ухает и не усмехается. Если на то пошло, похоже, ей немного грустно, что я не оказался соперником посерьезней.
Первый намек на беду появляется на четвертом ходу, когда я фианкеттирую, а Дейрдре знает, что я фианкеттирую, и правильно использует термин, снова называя меня мистером. Второй зловещий знак – как ее маленькая ручка после хода тянется в сторону от доски: она явно привыкла к игровым часам. Она бросает вперед своего развитого ферзевого слона и ставит гарде уже на двенадцатом ходу, и дальше это уже вопрос времени. Ну и подумаешь. Я даже не пробовал играть в шахматы до тридцати. На семнадцатом ходу к нам от стола с мозаикой семенят три отчаянно древних человека родственной внешности и смотрят, как я зевнул пешку и какая начинается по-настоящему кровавая баня. Ну и подумаешь. Когда все кончено, ни Дейрдре, ни ее отвратительная мама не улыбаются; я улыбаюсь за себя и за того парня. Никто ничего не говорит о том, чтобы, может, сыграть еще раз завтра.
9:45–10:00. Ненадолго вернувшись для психической перезарядки в старую добрую внешнюю каюту 1009 по левому борту, я съедаю четыре дольки какого-то фрукта, напоминающего приторный танжерин, и в пятый раз за неделю смотрю, как велоцирапторы гоняют скороспелых детишек по поблескивающей кухне в «Парке юрского периода», отмечая в этот раз за собой беспрецедентную симпатию к велоцирапторам.
10:00–11:00. Одновременно три точки Управляемого Развлечения, все – на корме Палубы 9: Турнир по Дартсу, прицелься и попади в бычий глаз!; Шаффл на Шаффлборде, присоединяйтесь к другим гостям для утренней игры; Турнир по Пинг-Понгу, столкнитесь с Персоналом Круиза за столом, Призы Победителям!
Организованный шаффлборд всегда наполнял меня ужасом. Все в нем говорит о дряхлой немощи и смерти: как будто в игру играют на тонкой пленке над бездной, а шорох скользящей шайбы – звук, с которым эта пленка мало-помалу протирается. Еще я по совершенно уважительным причинам боюсь дартса смертным страхом, происходящим от детской травмы – слишком запутанная и леденящая кровь история, чтобы приводить ее здесь, – и во взрослом возрасте я избегаю дартс как холеру.
Я здесь ради пинг-понга. Я исключительно хорошо играю в пинг-понг. Впрочем, название «турнир» в «НД» – эвфемизм, потому что нигде не видно списка участников или трофеев и никто из надирцев никогда не играет. Плохая явка на пинг-понг может объясняться постоянным сильным ветром на корме 9. Сегодня вынесены три столика (подальше от Турнира по Дартсу, что, учитывая уровень тамошних игроков, кажется вполне здравым), и у центрального столика горделиво стоит родной профи пинг-понга «MV Надир» (или, как он себя называет, Три П), развлекаясь тем, что чеканит мячик между ног то спереди, то за спиной. Он оборачивается на мой хруст костяшек. На этой неделе я уже приходил на пинг-понг трижды, и здесь никого не бывает, кроме старого доброго 3П, которого на самом деле зовут Уинстон. Мы с ним сейчас в тех отношениях, когда можем поприветствовать друг друга коротким кивком старых и взаимоуважающих врагов.
Под центральным столом стоит огромная коробка с запасными мячиками для пинг-понга, и, судя по всему, еще больше таких коробок в шкафу за сеткой для гольфа, что опять же кажется здравым, учитывая, сколько мячиков каждый гейм запускают или уносит ветром в море[257]. Также на переборке находится большая доска, ощетинившаяся стерженьками, где висит десяток разных ракеток – как простых-с-деревянной-ручкой-и-головой-с-тонкой-накладкой-из-дешевой-пупырчатой-резины, так и дорогих-с-намоткой-на-ручке-и-головой-с-толстой-вязкой-накладкой-из-непупырчатой-резины – все в стильной белой/голубой раскраске «Селебрити»[258].
Я – как, уверен, уже заявлял выше – выдающийся игрок в пинг-понг[259], и оказывается, что еще более выдающийся при игре на улице на каверзных тропических ветрах; и, хотя Уинстон правда неплохо играет, чтобы считаться 3П на корабле, где интерес к пинг-понгу, скажем так, менее чем обостренный, мой счет против него на данный момент – восемь побед и только одно поражение, причем поражение не только очень близкое к победе, но и обусловленное серией внезапных порывов ветра и сеткой, высота и натяжение которой, как позже признал сам Уинстон, вряд ли соответствуют стандартам ITTF[260]. У Уинстона откуда-то любопытное (и ложное) впечатление, что мы играем с негласной ставкой, т. е. если 3П выиграет у меня три гейма из пяти, то он получит мою цветную кепку с Человеком-Пауком, которую жаждет и без которой я даже не помечтаю играть в серьезный пинг-понг.
В качестве 3П Уинстон только подрабатывает. Его прямая обязанность на «Надире» – официальный диджей круиза на дискотеке «Скорпион» на Палубе 8, где каждую ночь он в солнечных очках в роговой оправе встает за невероятное количество аппаратуры и неистово работает с CD-проигрывателем и стробирующим светом хорошо за 2:00, что может объяснить его неповоротливую и слегка контуженную манеру игры наутро. Ему двадцать шесть лет, и он, как и многие из круизного персонала и Обслуживания гостей «Надира», красив в том же смысле, в каком смутно нереально красивы актеры мыльных опер и модели в каталогах «Сирс». У него большие карие жалобные глаза и черный фейд в виде кузнечной наковальни девятнадцатого века, и он играет в пинг-понг, опустив голову своей толстой ракетки, как палочки для еды, – в стиле тех, кто учился профессионально.
Снаружи, со стороны кормы, громко и со странной кособокостью гудят двигатели «Надира». 3П-Уинстон и я уже дошли до того дзенского мастерства пинг-понга, когда как бы игра играет в нас: броски, пируэты, удары и спасения – автоматические внешние проявления некой интуитивной гармонии между рукой, глазом и первобытным Инстинктом Убивать, когда передний мозг чист и способен на праздную болтовню по ходу дела:
– Четкая кепка. Хочу. Нормас кепка.
– Не получишь.
– Четкая кепка, мазафака. Человек-Паук зашибись[261].
– Сентиментальная ценность. У кепки долгая история.
Несмотря на бессодержательность бесед, на этом люксовом круизе 7НК я, наверное, говорил с 3П-Уинстоном больше, чем с кем-либо еще