[440] поднимаются на сцену, непристойно танцуют и шлют камерам воздушные поцелуи. Судя по всему, эта кульминационная женская пляска венчает собой каждую церемонию.
Кое-что еще происходит из года в год. Это никогда не попадает в видеозапись AVN, но эта традиция объясняет, почему бедные официанты в зале готовы провести пять часов, разнося напитки, терпя унижения и бегая кругами в поисках сдачи. Когда церемония подходит к концу и зажигается свет, некоторые старлетки делают похабные фото с официантами «Сезарс Форума». Фотосессия в этом году происходит в основном в дальней части зала, прямо рядом с нашим столиком. Один официант стоит, обняв за плечи Линну Харт, которая, оттягивает правую сторону своей тафты без бретелек и позволяет официанту схватить себя за правую грудь, пока их фотографирует личный официант[441] Столика № 189. Другой официант заходит за спину мисс Энн Амор – очень представительную черную даму с пятидесятидюймовым бюстом и гангстерскими татуировками от кистей до плеч – и наваливается на нее, пока она склоняется вперед и освобождает свои груди из заключения, и официант лапает их, делая вид, будто вошел в нее сзади, пока срабатывает вспышка на камере его друга. Что именно официанты собираются делать с этими фото – понять невозможно, но видно, что они очень взволнованны, а старлетки терпеливы и любезны с ними в той же пустой и отстраненной манере, что и с «дрочилами» на выставке CES.
Пытаться выйти из зала после окончания церемонии – это еще один медленный процесс, потому что широкий холл снаружи снова заполнен людьми из индустрии – они стоят группами с бокалами с гравировкой «Caesar» в руках, которые почему-то забыли оставить на столиках, поздравляют друг друга и строят планы насчет вечеринок для «своих» в будущем. Но самый медленный и страшный этап события – это пересечение длинного стеклянного вестибюля по направлению к боковому выходу из отеля. Здесь масса фанатов, работников «Сезарс Паласа» и разных других гражданских – и толпа едва расступилась, чтобы организовать узкий проход для посетителей церемонии, которым приходится двигаться сквозь этот строй почти гуськом. Уже поздно, и все устали, и эта толпа не сдерживает эмоций, в отличие от зевак у подъезда к отелю перед началом церемонии. Теперь кажется, будто каждый «дрочила» считает своим долгом громко сказать что-нибудь проходящей мимо звезде, и это какая-то странная смесь из поклонения и насмешки:
«Люблю тебя, Бриттани!»
«Как ты натянула это платье, детка?»
«Посмотри сюда!»
«Твоя мама знает, где ты сейчас?»
Румяный тридцатилетний мужик с пластиковым стаканом пива протягивает из толпы руку и очень демонстративно щиплет за грудь одну из «бэшек» прямо перед нами. Она шлепает его по руке, не сбавляя ходу. Мы не видим ее лица, поэтому не знаем, как она отреагировала и отреагировала ли вообще. На этот счет у нас, впрочем, есть обоснованное предположение.
Мистер Дик Филт идет следом за нами, положив ладони на плечи ваших корреспондентов (мы, по сути, его выносим). У всех до сих пор звенит в ушах, и Филт почти кричит: «Вы знаете, в феврале у нас проходит церемония награждения XRCO. Премии критиков фильмов „18+“, сечете? Они не в Вегасе, и там ничего не подстроено. И при этом у них там такой же трындец».
1998, первая публикация – в том же году в журнале Premier с названием «Neither Adult Nor Entertainment» – «Не развлечение и не для взрослых»
Из сброрника Both Flesh and Not: Essays
Федерер во плоти и нет
Почти все, кто любит теннис и следит за мужским туром по телевизору, за последние годы наверняка испытывали то, что можно назвать Моментами Федерера. Это когда во время игры молодого швейцарца у вас отваливается челюсть, глаза лезут на лоб и вырываются звуки, на которые из соседней комнаты прибегает супруг/супруга, чтобы посмотреть, все ли с вами в порядке. Эти моменты переживаются еще интенсивнее, если вы играли в теннис достаточно, чтобы понимать всю невозможность того, что только что было сделано на ваших глазах. У всех нас есть свои примеры. Вот один. Финал Открытого чемпионата Америки 2005 года, Федерер подает Андре Агасси в начале четвертого сета. Средний по продолжительности розыгрыш с ударами с отскока с характерной схемой в виде бабочки сегодняшней силовой игры с задней линии, Федерер и Агасси дергают друг друга из стороны в сторону, каждый готовится к победному удару с задней линии… как вдруг Агасси бьет с бэкхенда мощный кросс, который ведет Федерера далеко налево, и Федерер успевает, но слишком коротко подрезает бэкхендом с вытянутой руки в точку в паре метров за линией подачи, чем, понятно, Агасси и кормится, – и, пока Федерер пытается развернуться и оказаться опять в центре, Агасси входит в корт, чтобы встретить короткий восходящий мяч, и мощно бьет в тот же самый левый угол, в противоход Федереру, и ему удается: Федерер все еще рядом с углом, но бежит к центральной линии, а мяч теперь направляется в точку позади, где он только что был, и времени развернуть тело нет, и Агасси за этим бэкхендом выходит под углом к сетке… а Федерер теперь берет и мгновенно включает заднюю передачу и как бы отскакивает назад на три-четыре шага, невозможно быстро, чтобы ударить форхендом из бэкхендового угла, пока весь его вес движется назад, и этот форхенд – ракета с подкруткой, по линии, мимо Агасси у сетки, который бросается за мячом, но тот пролетает мимо, прямо по боковой линии, и приземляется точно в правом углу на стороне Агасси, победный, – и, когда он приземляется, Федерер еще пританцовывает задом наперед. И воцаряется знакомая секундочка шокированного молчания нью-йоркских зрителей, а потом они взрываются, и Джон Макинрой с цветными наушниками говорит по телевизору (в основном как будто самому себе): «Как можно пробить победный с такой позиции?» И он прав: учитывая позицию Агасси и его скорость мирового класса, Федерер, чтобы обвести его, должен был послать этот мяч в пятисантиметровый коридор, и он смог – задом наперед, без времени на подготовку, не вкладывая вес в удар. Это невозможно. Какая-то «Матрица». Не знаю, какие звуки это спровоцировало, но супруга говорит, что вбежала – по всему дивану попкорн, а я стою на одном колене и глаза у меня как глазные яблоки из магазина приколов.
Короче говоря, это только один пример Момента Федерера, и всего лишь по телевизору, а правда в том, что телевизионный теннис по сравнению с живым теннисом – примерно то же, что порно по сравнению с прочувствованной реальностью человеческой любви.
С журналистской точки зрения, особых новостей о Роджере Федерере у меня для вас нет. Он в свои двадцать пять – лучший из ныне живых теннисистов. Может, лучший в принципе. Биографиям и очеркам несть числа. Только в прошлом году о нем был сюжет в «60 минутах». Все, что вы хотите знать о мистере Роджере Федерере – о его прошлом, родном Базеле, разумной, неэксплуатирующей поддержке со стороны родителей, юниорской карьере, его ранних проблемах с психологической устойчивостью и темпераментом, его любимом юниорском тренере, о том, как гибель этого тренера в 2002 году одновременно потрясла и закалила Федерера и помогла ему стать тем, кем он стал, о тридцати девяти титулах Федерера в мужском одиночном, восьми «Больших шлемах», необычно спокойных и зрелых отношениях с его девушкой, которая путешествует вместе с ним (что в мужском туре редкость) и ведет его дела (что в мужском туре неслыханно), олдскульном стоицизме, крепости духа, спортивном поведении и очевидных достоинстве, вдумчивости и щедрости души в целом, – все это легко найти. Гуглите на здоровье.
Данная статья – больше о зрительском восприятии Федерера и контексте этого восприятия. Конкретный тезис: если вы никогда не видели этого молодого человека в игре вживую, а потом видите во плоти на священной траве Уимблдона, в буквально иссушающем зное, сменяемом дождем и ветром, в течение двух недель 2006-го, то вас, скорее всего, ждет, как выразился один из водителей автобусов прессы, «почти религиозный опыт, на фиг». Сперва соблазнительно представить, что это очередное преувеличенное клише, к которым прибегают люди для описания ощущения Момента Федерера. Но фразочка водителя оказывается правдой – буквально, на миг даже экстатически, – хотя нужны время и серьезная насмотренность, чтобы разглядеть эту правду.
Красота – не цель соревновательного спорта, но спорт высокого уровня – лучшее место для выражения человеческой красоты. Примерно те же отношения между отвагой и войной.
Человеческая красота, о который мы здесь говорим, это красота особого типа, ее можно назвать красотой кинетической. Ее сила и притягательность универсальны. Она никак не связана с сексом или культурными нормами. А связана она, кажется, скорее с примирением людей с тем, что у них есть тело[442].
Конечно, в мужском спорте никто не говорит вслух о красоте, или грации, или теле. Мужчины могут признаваться в «любви» к спорту, но эта любовь всегда сопряжена с символикой войны: поражение или наступление, иерархия рангов и положений, навязчивое анализирование статистики и техники, племенной и/или национальный дух, униформа, шум толпы, стяги, биение в грудь, боевая раскраска и т. д. По не совсем понятным причинам большинству из нас комфортнее с кодами войны, чем любви. Может быть, и вам тоже, и в таком случае обратите внимание на совершенно воинственного мезоморфа Рафаэля Надаля из Испании – настоящий мужик-мужик, с оголенными бицепсами и самоподбадриваниями в стиле кабуки. К тому же Надаль заклятый враг Федерера и главный сюрприз Уимблдона этого года, поскольку он специалист по игре на глине и никто не ожидал, что он пройдет здесь первые круги. Тогда как Федерер в полуфинале обошелся вообще без сюрпризов и соревновательной драмы. Он обыграл каждого оппонента так, что телевидение и печатная пресса переживают, что его матчи скучны и по эффектности не могут тягаться с националистическим пылом Мирового кубка