– А может ли быть он во мне решен? Решен в сторону положительную?..
– Если не может решиться в положительную, то никогда не решится и в отрицательную, сами знаете это свойство вашего сердца; и в этом мука его. Но благодарите Творца, что дал вам сердце высшее, способное такой мукой мучиться, «горняя мудрствовати и горних искати, наше бо жительство на небесех есть». Дай вам Бог, чтобы решение сердца вашего постигло вас еще на земле, и да благословит Бог пути ваши» («Братья Карамазовы»).
Все это удивительно подходит к Марине Ивановне Цветаевой. Точно отцом ее был не кроткий Иван Владимирович, а тот, другой, трагический Иван, бесконечно жаждавший Бога – вплоть до полной невозможности жить без Него, но не обретший Его в душе.
Марина Цветаева вспоминает его слова в одном из поздних стихотворений своих, в час надвигавшегося, как горная лавина, отчаянья:
Пора – пора – пора
Творцу вернуть билет.
Пока она еще билета не возвращает. Пока ее душа с огромной энергией углубляется во внутренние источники, чтобы почерпнуть в них силу для жизни и духовной борьбы. Великое рвение – вот что такое «Поэма Воздуха». Это написано в тот самый глубочайший, отрешеннейший час, в который она сама становится подобной морю («в мои лучшие, отрешеннейшие часы я сама такая»):
Закон отсутствий
Всех: сперва не держит
Твердь, потом не пустит
В вес. Наяда? Пэри?–
Баба с огорода!
Старая потеря
Тела через воду.
(Водо-сомущения
Плеск. Песчаный спуск…)
– Землеотпущение.
Третий воздух – пуст.
В иномирность, в пустоту можно сбежать, как с песчаного спуска в воду. И если вода держит тело, то дух точно так же может держать… что? Какое-то иное тело… Как бы там ни было, какое-то внутреннее «я» может ощутить пустоту и не уничтожиться в ней. Это уже опять реальное духовное переживание, смешанное с доказательной логической конструкцией, но все-таки – переживание. И, может быть, оно борется с памятью о все том же море, об этой огромной, чужой, внешней пустоте, не вмещенной, не пережитой – или, вернее, пережитой как дурная бесконечность, как провал смысла.
Тем глубже, тем полнее она отдается чувству наполненной пустоты в свои лучшие высшие часы, врезаясь в новый слой Духа, в этот «цедкий воздух» – некий невод, сито, колючие зубья, которые процеживают душу.
Цедок, цедче сита
Творческого (влажен
ил, бессмертье – сухо)…
Он отжимает в нас всю «воду», все остатки смертного, все, что есть слежавшегося, тварного, а не творческого:
Цедок, цедче глаза
Гетевского, слуха
Рильковского…
То есть слуха, который различает тишайшие шепоты Бога («Шепчет Бог, своей – страшася мощи»). Этот воздух
<…> не цедче
Разве только часа
Судного…
Этот воздух и есть Страшный Суд. Только прошедший через него утвердится в своей Вечности и ощутит некую тяжесть внутренней правоты: то, что есть во мне, не может не быть. Должно быть. И вот тогда-то и начинается проникновение в мир истоков и начал. До сих пор постепенно, слой за слоем, кончалось все невечное. Теперь… отсюда – начинается все новое, Вечное.
Пятый воздух – звук.
Итак, отказавшись от всякого звука – «Больше не звучу» – отказавшись от прошлого, от временного звука, попадаешь в то вечное, что должно воплотиться:
Голубиных грудок
Гром – отсюда родом.
О, как воздух гу́док,
Гу́док, гудче года
Нового!
…………………………………
Гу́док, гудче горя
Нового, спасиба
Царского…
……………………………….
Соловьиных глоток
Гром – отсюда родом!
Звук, рдение, переливы звука – звук лиры, строящей мир:
…По загибам,
Погрознее горных,
Звука, как по глыбам
Фив нерукотворных.
Звуки лиры предшествуют миру, повелевают миру быть. Они находятся где-то в основе, в том предварении жизни, куда проникает рильковский Орфей. Там, в мире истоков и начал, начинается рост звука, – и вместе с ним творение, рост и преображение мира.
Рост дерева. Рост голоса в гортани.
Орфей поет. Звук тянется до звезд.
И – смолкло все. Но и внутри молчанья –
Преображенье, становленье, рост.
Мир, послушный божественному звуку, становится, превращается в храм (из хаоса – в космос). Этот звук входит в слух зверя и человека, он преображает всех, кто воистину слышит. И слышащий уже перестает сопротивляться творящей силе. Он испытывает счастье соединения. Экстаз. Он невесом. Он – вне тела, – в музыке:
Старая потеря
Тела через ухо.
Ухом – чистым духом
Быть. Оставьте буквы –
Веку.
Чистым слухом
Или чистым звуком
Движемся? Преднота
Сна: Предзноб блаженства.
Гудок, гудче грота
В бури равноденствья.
Этот воздух «не гудче» только «гроба в Пасху»…
Нарастанье, предзнанье, пред-чувствие музыки воскресения. Гром всех соловьиных глоток был только тишайшим началом пасхального звона – торжества Вечной непреходящей Жизни.
Душа задыхается от этого знания. Она его едва выносит. Она дышит с трудом, с паузами, промежутками, передышками паровика. В ней чередуются
Чередованьем лучшего
Из мановений божеских:
Воздуха с – лучше-воздуха.
Все эти паузы, полуостановки вздоха, «мытарства рыбьего», все эти спазмы кончаются «Дырой бездонного легкого, пораженного Вечностью…».
Душа все время кружилась вокруг Вечности концентрическими кругами, слоями воздуха (духа), все втягивалась и втягивалась туда, и наконец – небесная твердь. Остановка. Абсолют.
Без компаса
Ввысь! Дитя – в отца!
Час, когда потомственность
Ска-зы-ва-ет-ся.
Вот оно, наше божественное происхождение. Налицо! Вот мы какой природы! Вечной, крылатой!
Полное и точное
Чувство головы
С крыльями. Двух способов
Нет – один и прям.
Так, пространством всосанный
Шпиль роняет храм –
Дням.
Шпиль, устремленный ввысь и только ввысь! Завершение храма – его итог и смысл:
Из лука – выстрелом –
Ввысь! Не в царство душ –
В полное владычество
Лба. Предел? – Осиль:
В час, когда готический
Храм нагонит шпиль
Собственный – и вычислив
Всё – когорты числ!
В час, когда готический
Шпиль нагонит смысл
Собственный…
Наконец совершилось предельное самопознание, самоосмысление. Чувство головы с крыльями – это полное и точное чувство себя, своей сути. Не царство душ (здесь – страстей, стихий, рвущих в разные стороны) – единство, владычество духа – царственная голова – Венец Творения…
Замысел осуществлен… Чей замысел – Творца поэмы или Творца мира? Замысел «Поэмы Воздуха» Марины Цветаевой или Замысел Божий о Марине Цветаевой?
Кажется, «Поэма Воздуха» и есть открытие тождественности этих замыслов, тождественности творческого начала в человеке и в Боге, ощущение глубинного единства человека и Бога.
От беззвучного зова, от чувства незримого присутствия за дверью, от, может быть, дуновения вдохновения, через великий экстаз творчества и творческий труд – к осмыслению и собиранию себя воедино, к полному единству с собой высшим (полное владычество лба), к единству с Богом.
«Поэма Воздуха» – великое рвение к этому единству и неодолимое, властное предчувствие его возможности. Это единство почти достигнуто. В духе – достигнуто. Вот только тело оказывается – лишним. И пространством всосанный шпиль роняет храм – дням, но ведь воля Творца этого мира в том, чтобы мы вынесли, а не уронили мир, не сбросили с плеч, как ненужную поклажу. Если человек – это дух, «сплошное аэро», то «прибор» ему дан как дар и долг, как поручение справиться с ним, научиться управлять своим прибором. Человеку поручено поднять и вынести земную тяжесть.
И если человек создан по образу и подобию Бога, то Бог – миродержец, Тот, Кто держит мир на себе, а не улетает с него прочь.
Глава 12Что нужно кусту от меня?
Вечность есть.
Тот свет – есть.
Рильке – есть.
Но все-таки… все-таки они разделены. Чтобы соединиться и не разделяться, нужно еще что-то… Что?
За новогодним столом сидит в полном одиночестве бесконечно тоскующая женщина и вглядывается в пустоту.
Улететь на тот свет? Она это может. Все ее лучшие, отрешеннейшие часы – это «Тот свет». Закроет глаза, перестанет звучать и дышать – и вот она уже там. В мире снов и поэм.
Но… соединит ли это их? Действительно ли соединит? Действительно ли она приближается к нему, когда покидает «многострадальный этот» для блаженного «того»? Ведь не только мировое пространство, сама душа разделяется тогда на две части. Оторвавшись от чего бы то ни было, она отрывается и от себя самой. А главное, что она чувствует всей своей тоской и всей своей любовью это существование некоей цельности, существование таинственной связи между всеми и всем.
И она, и Рильке причастны великому Целому. Вот главное знание, которое она вынесла изо всех путешествий вовнутрь. На какой-то глубине они сливаются в одно. И весь мир или все миры включены в это Одно.