– Ну наконец-то, Дэйзи! – воскликнула ее мать. – Не думай, что тебе все позволено только потому, что завтра ты…
Губы миссис Фэй слегка дрогнули при виде платья Дэйзи. Мне тоже казалось, что глупо со стороны Дэйзи выходить в люди в платье из тех, каких она не надевала со школьных времен, но миссис Фэй кивнула.
– Ладно уж. Ты всегда отличалась сентиментальностью. Джордан?..
Я вскочила.
– Да, миссис Фэй?
– Мы, конечно, распорядимся, чтобы Уилфред доставил тебя домой…
И тут Дэйзи, сделанная из бумаги, впервые подала голос:
– О нет, мама, Джордан должна остаться! До завтра ей надо еще пришить понадежнее кружева к моему платью…
Молча, потому что голос бумажной Дэйзи лишил меня дара речи, я подняла ножницы, которые все еще держала в руке. Не знаю, насколько похожей на маленького гоблина я выглядела, сидя на полу, обливаясь потом и щелкая ножницами, но мой вид явно убедил миссис Фэй, которая только всплеснула руками.
– Ладно, ладно, скоро будешь распоряжаться в своем доме. Джордан, если захочешь поесть, спустись в кухню. Там тебя покормят. Идем же, Дэйзи. Ты ведь знаешь, твоя тетушка Опал не выносит опозданий…
Дверь за ними закрылась, и Дэйзи рухнула на подогнувшиеся колени, зажав палец в зубах. Мы обе не шевелились, пока с великолепной, устланной ковром лестницы доносился характерный стук каблуков, а потом она взорвалась паническим хохотом.
– Боже мой… – то и дело повторяла она, и я подползла к ней, все еще голой и лежащей на полу, с вытянутыми ногами и скрещенными на груди руками, словно приготовленной к погребению. Встав на колени рядом с ней, я взяла ее за руки, поморщившись от их холода, и только теперь увидела синий полумесяц у основания каждого ногтя.
– Все хорошо, Дэйзи, – сказала я. – Ну же, все хорошо. Она справится, таких умниц еще поискать.
– Да я не об этом беспокоюсь, – она покачала головой, а я чуть не откусила себе язык, чтобы удержаться от вопроса, зачем же тогда я это сделала. Ответ явился ко мне, пока она еще всхлипывала: потому что во мне было нечто, которое этого захотело, а я считала себя еще слишком юной и неопытной, чтобы докапываться до истины. И я оттеснила эти мысли в глубину памяти, заперла в чулане, где хранила, к примеру, Элайзу Бейкер, смутные воспоминания о лениво текущей реке, которую я никогда не видела, и о том, каково мне было, когда Джейни Гринуэй разбила мне сердце.
Наконец она затихла, лежа на полу у двери, словно труп. Часы из позолоченной бронзы отсчитывали минуты, постепенно ее руки согрелись в моих руках. Лицо утратило легкий оттенок синевы, но на пальцах он сохранился. Холод она переносила плохо: чудо, что она продержалась в Чикаго так долго.
– Почему же ты не спросишь меня, в чем дело? – наконец осведомилась она.
– Потому что ты или расскажешь мне сама, когда придет время, или не расскажешь вообще, – ответила я. Не стоило давать ей понять, как мне страшно за нее. И я улыбнулась, чтобы смягчить свои слова, а она протянула руку и коснулась моей щеки. От прикосновения ее все еще прохладных пальцев я вздрогнула, но она настойчиво прижала их к моему лицу и заворковала, какая я теплая.
– Это от Джея, – сказала она. – Из Кэмп-Тейлора. Ну, ты помнишь.
Я сглотнула. Да, я помнила светлые глаза. Помнила руку, протянутую к Дэйзи так, словно он не верил, что может быть достойным ее. Помнила, как зной лета два года назад окутал их обоих дымкой, словно я видела нечто странное и немного неземное, то, что не предназначено для моих глаз.
– Он вернулся. Он жив. Он хочет меня.
От этих слов мое сердце затрепетало. Казалось, ожили и явились сюда, в дом, все те чудесные истории, о которых нам рассказывал кинематограф. Я увидела единственную сумку, прибытие на далекую автобусную остановку, где каблукам Дэйзи пришлось бы цокать по бетону – сначала медленно, потом бегом навстречу…
Она медленно села, пользуясь напряженными внутренними мышцами и не помогая себе руками. Во всем происходящем было что-то жутковатое, ее глаза словно стали незрячими.
– Иди сюда, милая, – пробормотала она. – Посиди немножко со мной в обнимку. Для июня мне слишком зябко. Ведь сейчас июнь, да? Как странно. Ведь еще вчера было Рождество, и мама принесла для елки такие роскошные золотые и серебряные украшения. Интересно, рассердится ли она, если я попрошу прислать их ко мне в Чикаго на следующий год. Но я ведь к тому времени буду замужней дамой, не так ли? С собственным домом у озера и, может быть, животиком, в котором поместится милый малыш для нас с Томом…
Она приложила вялую ладонь к своему плоскому животу, и нас обеих слегка передернуло.
– Дэйзи… – начала я, потому что, наверное, отчасти не была готова отказаться от фантазий о ней и Гэтсби. – Ты говорила, что передумала…
– А потом передумала снова, – перебила она жестким практичным тоном. – Родня ведь уже съехалась, правильно? Отели забиты, на рассвете доставят гиацинты. Нельзя всех расстраивать, милая, ни в коем случае… а с Джеем Гэтсби именно так и выйдет.
Минуту, всего одну минуту она выглядела копией миссис Фэй, а потом разрыдалась так неистово, что мне пришлось снова вести ее в ванную. Ее затошнило, но рвать было уже нечем. И ее выворачивало впустую, пока голубые жилки на лице не образовали отчетливый рельеф. Ее лицо превратилось в фарфоровое блюдо, на котором трещины обнажили то, что скрыто под глазурью.
Я спустила воду из ванны и на этот раз налила просто прохладной воды, но, когда сказала ей, что можно забираться, она схватила меня за руку.
– Залезай вместе со мной, – позвала она. – Иначе мне будет так одиноко. Без тебя я утону.
После недолгих колебаний я разделась и вместе с ней погрузилась в воду, слегка взвизгнув от ее прохлады и оттого, что от нас двоих она перелилась через край. Вода выплеснулась на голубую плитку, и я откинулась в руках Дэйзи, поместив ноги между ее ногами, положив голову на ее плечо.
Она играла со мной порывисто, как с куклой, ее руки были легки и беспокойны, а я сидела, затаив дыхание, потому что это было чересчур. Такова Дэйзи, цветок Луисвилла. Мои мысли зудели, как гнездо бумажных ос, а она запела мне низким голосом, вытягивая слова «Лох-Ломонда», как темно-синюю ленту из волос.
– Дэйзи, – шепнула я, – что ты будешь делать?
В гулкой ванной мой голос прозвучал по-детски слабо. Дэйзи была всего двумя годами старше меня, но казалось, будто она каким-то образом вырвалась далеко вперед. Я думала, что наверняка любовь преобразила ее, придала отрешенность ее взгляду, сделала голос мягким и глубоким. В тот момент она выглядела почти неизъяснимо взрослой, в ней не осталось ничего от девочки, которая умоляла меня съездить вместе с ней к «Фулбрайту». Я гадала, как она это сделала – или же все это снизошло на нее разом, будто следствие какого-то таинства, которое я забыла совершить.
– Ну как же, дорогая, завтра я выйду замуж, разумеется, – ее голос зазвучал медленно и невнятно. Она дотянулась до моих рук, крепко сжала пальцы. Для нее я была тем, чего она могла коснуться, за что уцепиться. Я никуда не собиралась.
Когда вода стала неприятно теплой, мы вытерлись и отправились на поиски демоника ее матери, который хранился в хрустальном пузырьке размером не больше ладони. К этому зелью я относилась настороженно, а Дэйзи сделала глоток, потом еще один. А когда у нее перехватило дыхание, она нанесла несколько капель на кончики пальцев и размазала их по векам и под глазами. И почти сразу ее кожа обрела привычный оттенок, припухлости вокруг глаз исчезли. Она подмигнула мне – сначала одним голубым глазом, потом другим.
– Видела? Этому фокусу меня научила Виктория Пауэлл. И не подумаешь, что я недавно плакала, верно?
– Да, Дэйзи, – согласилась я. Сама я налегала на виски «Талискер», который предпочитал ее отец, – чтобы согреться и немного притупить чувства, потому что я представляла, что будет дальше.
Предсвадебный ужин закончился во втором часу ночи, присутствовавшие на нем вернулись навеселе, шумные и довольные. Мистера Фэя пришлось сразу уложить в постель, но миссис Фэй держалась, пока не устроила всех: показывала родственникам из Колумбуса их постели, убеждалась, что всем хватает зубных щеток, пижам и подушек, необходимых, чтобы цивилизованно выспаться.
– Что ж, Джордан, уверена, мы и так слишком долго задерживали тебя, – сказала она с многозначительным видом. – Некрасиво со стороны Дэйзи утруждать тебя шитьем.
– Для Дэйзи – что угодно, – я слегка улыбнулась. Она догадалась, что я угостилась виски ее супруга, но, как я уже сказала, для Дэйзи – что угодно.
Я спустилась со ступенек веранды, вышла на тротуар, словно собираясь идти домой, а сама обогнула дом и юркнула на заросший задний двор, где под кизилом уже ждала меня Дэйзи. На моих глазах она сняла платье, повесила его на ближайшую ветку и, оставшись в белой шелковой комбинации, повернулась ко мне лицом.
– Готово, – сказала она, и я подхватила с земли несколько мелких камушков.
Они звонко ударились об стекло в окне Дэйзи, и мгновение спустя кружевная занавеска отдернулась. Я мельком увидела ее округлое лицо и сияющую улыбку. Потом занавеска задернулась, а через несколько минут двойник Дэйзи уже легким шагом спешил по газону ко мне. Я схватила ее за руку и завела подальше под кизил.
– Как все прошло? – спросила я, чувствуя, что язык и горло все еще немеют от виски.
– Хорошо, так хорошо! – защебетала она. – Все были так добры, все мы словно сошли со страниц прекрасного романа. Том подводил меня ко всем поговорить, а кузен Сэнди из Колумбуса был так очарователен…
Она не договорила: Дэйзи подкралась к ней сзади, высоко подняла лопату с пластом земли на ней и обрушила ее на череп двойника. Послышался треск, словно раскололся надвое огромный глиняный кувшин, пролилось темное вино, в потоке блеснули забытые искрящиеся драгоценности, мелькнули и исчезли.
Двойник Дэйзи рухнул на землю от первого же удара. Он не вскрикнул, потому что его рот оказался забит дерном, а Дэйзи била вновь и вновь. Медленно распространился запах – как будто бы запекшейся крови и духов с примесью фрезии, потом тусклые угли съели ее платье и принялись жадно пожирать ее саму. Огонь распространился по всей бумаге, во мне беспокойно плеснулся виски. Я думала, меня затошнит и тогда некому будет присмотреть за Дэйзи, которая сначала забила своего бумажного двойника лопатой, а потом, когда пламя разгорелось, стала засыпать землей с ближайшей грядки.