– Если над ним пришлось столько трудиться, не надо было науськивать его на меня, – огрызнулась я.
Он преспокойно пожал плечами, заложив руки в рукава, как мандарины на картинках в книге.
– Я могу сделать другого, – сказал он. – Я Кхай.
Я скрестила руки на груди и окинула его таким же внимательным взглядом, каким изучал он меня.
– Джордан Бейкер, – представилась я. – Так ты пробыл здесь весь месяц?
– Вроде того. Труппа выступала здесь за несколько дней до того, как ты меня поймала. Остальные направлялись в Филадельфию, а я туда не хотел, вот и решил остаться до их возвращения.
– Подыскал себе комнату для гостей и притворился, что тебя пригласили? – спросила я, и на его лице отразилось любопытство.
– А тебе какое дело? Ты одна из девчонок миссис Чау, да? Я слышал, у нее есть вьетнамки…
Глухая и жаркая красная волна бросилась мне в лицо, а спина, казалось, начала превращаться в прозрачный лед.
– Никакая я не девчонка миссис Чау, – отрезала я.
Он снова окинул меня пытливым и любопытным взглядом с ног до головы. Я догадалась, что мой наряд он счел сценическим костюмом вроде его собственного. И решил, что есть другой мир, где я живу так же, как он, одетый в полосатую рубашку и серые брюки на помочах. На миг представив, какой он вообразил меня в этом другом мире, я чуть не задохнулась от возмущения.
– Эй… – начал он, но я отвернулась, решив, что он слишком назойлив и уже наскучил мне.
– Эй, постой! – он схватил меня за руку. – Подожди. Я сожалею.
– И правильно делаешь!
– Слушай, дай мне загладить вину. Ты ведь cắt giấy, да?
Я понятия не имела, что означают эти слова, они казались камушками, случайно попавшими в его в целом безупречный английский. Но услышав их, я слегка поперхнулась. Подобных слов я не слышала с тех пор, как начала ходить, и даже не предполагала, что они прозвучат на вечеринке у Гэтсби.
Пока я стояла неподвижно и прямо, как садовая подпорка, Кхай, должно быть, сообразил, что его слова мне небезразличны, потому что достал из рукава изящные ножницы и то, что показалось мне толстым листом золотой бумаги.
– Итак, ты смотришь?
Дождавшись, когда я кивну, он принялся вырезать, и ножницы двигались стремительно, расплываясь в воздухе, а обрезки бумаги рассыпались вокруг маленькой метелью. Почему-то от пощелкивания ножниц, режущих плотную бумагу, по моей спине снова побежал холодок, и я невольно обняла себя обеими руками, чтобы согреться в эту знойную августовскую ночь. Внезапно я поняла, что меня разоблачили. То, что делал сейчас этот человек, я сделала дважды – один раз у себя в спальне, другой раз в комнате Дэйзи, – а он творил то же самое ради забавы, на виду у бога, гостей Гэтсби и всего мира.
Я пыталась было остановить его, объяснить, что мне не интересно, но потом ножницы исчезли, а он взялся за край бумаги. От одного движения пальцев в его ладони распустилась ярко-оранжевая хризантема, осыпанная золотом того же оттенка, что и бумага, которую он резал. Он подбросил хризантему в воздух, и, прежде чем она достигла верхней точки дуги, у него в руке уже появилась еще одна, на этот раз красная, и тоже была подброшена вверх. И минуты не прошло, а я уже стояла под цветочным ливнем и, несмотря на все мое нежелание, завороженно смотрела, как алые, белые, оранжевые и фиолетовые цветы падают на меня, задевая руки, щеки и плечи.
Наконец в руке Кхая возникла белоснежная хризантема с золотым ободком вокруг каждого узкого лепестка, и он протянул ее мне. Не улыбнувшись, я взяла ее и с любопытством поднесла к лицу. И была разочарована, убедившись, что она не пахнет.
– Разумеется, не пахнет, – подтвердил он. – Ведь это всего лишь бумага.
– А кажется, будто настоящая, – ответила я, оторвала несколько лепестков и перетерла их пальцами во влажную массу.
– Ну конечно, она настоящая, – с улыбкой, полной надежды, согласился он. – Просто настоящая и сделанная из бумаги.
Я прикусила губу. Где-то в глубине моей памяти жили бумажный лев и бумажная Дэйзи, пошатывающаяся на высоких каблуках и усмехающаяся, отчего ее по-детски округлые щеки казались еще круглее.
– Но насколько настоящая? – спросила я, и он метнул в меня любопытный взгляд.
Потом грациозно наклонился и сорвал какой-то желтый цветок.
– Этот настоящий, – сказал он, проводя его лепестками по моим щекам.
– Этот настоящий, – он рассек цветок пополам, и рассеченный лист тонкой желтой бумаги спланировал на землю.
– Глупо вообще-то, – заметила я, но ему, похоже, не хватило ума, чтобы обидеться.
– Конечно, – усмехнулся он. – Глупо все, что мы можем сделать в таком месте.
В последних словах прорезалось такое презрение, что смешок застрял у меня в горле. Вечеринки у Гэтсби называли блистательными, модными, самыми восхитительными с тех пор, как месье Бартольди и Эйфель сначала подняли остров со дна нью-йоркской гавани, а потом – прекрасную женщину в медных одеждах из этого острова. Это событие называли новым возвращением Вавилона, явным признаком испорченности двадцатых годов и излишеством, которого все мы устыдились бы, если бы нам хватало совести, чтобы стыдиться.
Но я никогда не слышала, чтобы эти вечеринки называли глупыми, и Кхай при виде моего изумления усмехнулся.
– Слушай, Бай за опоздание мне голову снесет, – сказал он. – Только не приходи смотреть нас.
– Почему?
Я была задета, потому что он нашел наилучший способ заинтересовать меня, вызвать желание прийти и посмотреть выступление.
– Потому что, как я уже сказал, это глупо. Вот…
Он вынул из рукава визитку и ловко, будто карманник наоборот, сунул ее под бретельку моего платья.
– Приходи к нам во вторник, – разрешил он. – Я внесу тебя в список.
– Да уж, обожаю попадать в списки, – откликнулась я, и он с легкой усмешкой направился через газон к компании людей, одетых, как он. Должно быть, на прошлой вечеринке у Гэтсби я их проглядела. Все азиаты, все будто танцевали друг с другом замысловатый танец, а потом я увидела, как они совместными усилиями разворачивают огромный лист бледно-кремовой бумаги и как он вращается все быстрее и быстрее, распускаясь, как цветок лотоса размером с обеденный стол. Среди кремовых, как бумага, лепестков пряталась тоненькая девчушка ростом не выше почтового ящика, увидев которую я отвернулась.
Еще недавно я была бы заворожена, как и остальные зрители, но после слов Кхая увидела, что это на самом деле – дешевка, безвкусица, глупость.
Я направилась к бассейну, где Ник купался несколько раз, а Гэтсби, как он сам говорил, – никогда. По его рассказам я представляла тихое и жутковатое место, но не тут-то было.
Бассейн был огромным, выложенным мраморной плиткой, с мозаикой на дне, которая изображала красавицу, прикрывающую лицо. Вода имела бирюзовый оттенок – такими обычно представляют воды Средиземного моря – и казалась почти шелковой, когда в нее входили. Кое-кто из гостей прихватил с собой купальник, но большинство просто прыгали в бассейн в чем были, когда к этому призывал дух вечеринки. Некоторое время я смотрела, как они веселятся, и заметила, что, когда ныряют, превращаются в длинных, громадных, плавно изгибающихся карпов, скользящих в воде, как в воздухе. Проплывая мимо, они сверкали зелеными, медными и золотистыми блестками и глядели круглыми золотыми глазами на тех, кто стоял у края бассейна, как на чудеса или богов.
Всплывая на поверхность, они снова становились людьми и принимали полотенца и бокалы у целой армии слуг, вьющихся вокруг бассейна. Я так и не поняла, что это – искусная иллюзия или настоящее превращение, и мнения самих пловцов по этому поводу расходились.
Когда подошло время одиннадцатичасового ужина, я держалась особняком и, сидя с коктейлем на балюстраде над столовой, с интересом следила за королевством, бурлящим внизу. Именно здесь часто стоял Гэтсби, ожидая Дэйзи и надеясь увидеть ее. Здесь он стоял, когда увидел в первую ночь нас с Ником, и я гадала, какие чувства он испытывает теперь, втянутый в общую суматоху, потому что видела его сидящим за столом вместе с Ником и Дэйзи.
Быстро поискав глазами Тома, я высмотрела его за другим столиком, поблизости: своими размерами и мальчишеской улыбкой он впечатлял глупенькую девчушку – кажется, дочь французского атташе по культуре. Так и представляю, как Дэйзи называет ее миленькой, но непримечательной.
Со своего места я видела, что Дэйзи невесело. Она напустила на себя тот вялый и развинченный вид, от которого многие просто приходили к выводу, что она пьяна. Ник придвинулся ближе, пытаясь вывести ее из этого состояния, и я вдруг поняла, что Гэтсби незаметно исчез.
– Еще один загадочный телефонный звонок, – пробормотала я себе под нос, с пренебрежительным видом отпив коктейль.
– Вообще-то да.
Я поперхнулась «реаниматором», попавшим не в то горло, а Гэтсби пришлось обнять меня за талию, чтобы я не скатилась кубарем по лестнице.
– Вы меня напугали, – с притворной дерзостью выпалила я.
– Вы заняли мое место, – добродушно заметил он.
– И ничего против этого не имею, – подхватила я, а затем рискнула бросить ему вызов: – Так я права? Это был очередной звонок из какой-нибудь вашей аптеки?
В последнее время я все чаще слышала, что вся эта роскошь оплачивается за счет пилюль от головной боли, недорогих чар, все же более достойных, чем косметика, и коробок со школьными принадлежностями. Выдумки, но благодаря им у тех, кто хотел во что-нибудь верить, появилось во что верить.
Гэтсби устремил на меня пристальный взгляд, такой долгий, что мне стало неуютно.
– Я вам не нравлюсь, – сказал он.
– А есть причина для обратного? – спросила я.
– Ну, вы же важны для Дэйзи. Нам следует поладить, вам не кажется?
Я рассмеялась – так забавно это прозвучало. Как будто мы обычные люди.
– Я могу поладить с кем угодно, – ответила я, и он предпочел мне поверить. Подступил ближе – настолько, что я уловила запах его одеколона и увидела черный ноготь на левой руке. Машинальным жестом я протянула руку, поправила его галстук, чем вызвала у него удивленный смешок. Вблизи я смогла рассмотреть морщинки в уголках его глаз.