читься на ее словах, я вновь безнадежно уносилась мыслями вдаль. В истории я была не сильна, но мне казалось, что все, кто был в комнате, пытаются что-то объяснить мне, неважно, оседает это в моей голове или нет.
Я выпила еще немного той же огненной воды, а затем совершенно захмелела от стакана сливового вина, которое оказалось вовсе не таким сладким, как я надеялась. Кажется, меня слегка затошнило, и это было уморительно смешно, так что я осталась на полу и беспомощно хихикала, пока Бай пыталась усадить меня на стул.
Много позднее она вложила мне в руку ножницы, а еще немного погодя, помнится, дала такую оплеуху, что я повалилась на пол. Пришлось задуматься, стоит ли мне обратиться к врачу. По крайней мере, врач даст мне несколько доз чего-нибудь приятного и шипучего, чтобы крепче спалось ночью.
Чьи-то руки вцепились в меня, поставили на ноги, беспорядочный гул голосов вокруг усилился. Кто-то твердил, что ему надо поговорить со мной. Другие, скорее всего Бай, хотели, чтобы я ушла. Кто-то язвительным тоном объяснял, какую опасность я представляю для них и что в недавних бедах виноваты такие, как я.
– О, в действительности я представляю опасность не для общества, а для самой себя, – протянула я. – Но, прежде чем я отвечу на ваши вопросы, вам придется объяснить, за кого меня принимают. И отвечу не всякому. Это должен быть тот, кто способен уловить во мне нечто новое, то, что никому здесь не хватит внимательности оценить.
– Проклятье, Кхай, – выпалил кто-то, и я услышала, как он вздохнул где-то рядом.
– Ну ладно, ладно. Я все улажу.
И меня поставили на ноги, под моей рукой оказалось плечо Кхая.
– Сейчас я доставлю тебя домой, – терпеливо пообещал он. – Говори, где ты живешь.
– Да я лучше к тебе, – заявила я, забывшись. Мне вспомнился дом 41 по Уиллоу-стрит, куда я уж точно не хотела. Слишком много мертвецов.
– Тебе не понравится, – ответил он, отворачиваясь при моей попытке уткнуться лицом ему в шею. – Я живу с Чарли и Ваном. Скажи свой адрес.
На этот раз я вспомнила, что живу на Парк-авеню. На улице, где наконец можно было отдышаться и поймать такси, я глотнула свежего воздуха, и мне слегка полегчало.
– Я сама доберусь до дома, – сказала я, но он лишь усмехнулся.
– Сомневаюсь.
Я надулась, но поездка поздней ночью в такси без спутников меня не прельщала, так что я разрешила ему прокатиться со мной до Парк-авеню. Пока мы ехали, я вяло прислонилась к окну, по моему лицу один за другим пробегали ночные огни.
– Так кто же ты? – наконец спросил он.
– Джордан Бейкер, – отрезала я. – Я уже сказала Бай.
– И ты вьетнамка, да?
– Я из Луисвилла, – я фыркнула. – Но… да. До того – из Тонкина. Я приехала вместе с миссионером Элайзой Бейкер.
– Она тебя похитила?
– Она меня спасла. Из деревни, где миссионерствовала. Китайцы были уже за рекой, когда она схватила меня и бросилась бежать туда, где ждала повозка. На корабле по пути в Нью-Йорк мне служил колыбелью ящик из-под апельсинов.
Это семейное предание всплывало каждое Рождество, проведенное мной в Луисвилле. Благодаря судье и миссис Бейкер я стала воспринимать его с полным равнодушием, поскольку в нем говорилось скорее об Элайзе, чем обо мне. Но когда я пересказывала его Кхаю, меня вдруг поразило, как странно и немного постыдно оно звучит, хотя, возможно, виновато скверное спиртное.
– Твои родители умерли?
– Наверное. Иначе почему она меня забрала?
Мне ответил нежный голос Элайзы, со временем слегка стершийся из моей памяти:
«Ты была моей главной любимицей. Просто самой лучшей малышкой. Я не могла тебя оставить, не могла этого вынести».
– Она просто не смогла бы оставить меня, – сказала я Кхаю, намеренно оставляя без внимания выводы, к которым мы оба пришли.
И уставилась в окно.
– Она была добра к тебе? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал бесстрастно.
– Она умерла, когда я была еще маленькой, – рассеянно отозвалась я. – Здоровьем она была слабой, подверженной всевозможным болезням. Меня вырастили ее родители.
Но большей частью я росла сама. Я почувствовала, что Кхаю этого недостаточно, поэтому порылась в темном ящике с самыми ранними из моих воспоминаний.
– Она… она говорила, что я родилась в год Свиньи.
– Ты сказала Бай, что тебе двадцать один.
– И что?
– В год Свиньи родился я, а мне двадцать три.
У меня закружилась голова, я вспомнила, как Элайза пела мне глупенькую детскую песенку, приставляя руки к голове наподобие поросячьих ушей. Вспомнила, как она объясняла, что я родилась в год Свиньи и что это часть тонкинской религии, как золотые статуи, которым поклоняются местные жители, или еда, которую они приносят предкам. Если она говорила правду и Кхай тоже, значит, я на два года старше, чем думала, то есть ровесница Дэйзи.
– Боже мой! – я невольно хихикнула. – Какая же я старая.
Кхай молчал, словно не знал, как к этому отнестись.
– Мы пробудем в городе еще месяц, – наконец сообщил он. – Если захочешь попробовать еще раз…
– Вообще-то нет.
– …я живу в гостинице «Сент-Кертис». Может, захочешь, если на этот раз спиртного не будет.
– Нет, – тверже ответила я. – Только оно и скрасило впечатление.
– Ты чуть было не сотворила человечка из мусора, – сказал он. – Байцзю такое не красит.
Мы выехали на Парк-авеню. Озираясь широко раскрытыми глазами, Кхай помог мне выйти из машины.
– Я живу здесь со своей тетей, – сказала я, пока он не спросил вновь, не одна ли я из девчонок миссис Чау. В последнее время о них писали во всех газетах, потому что одну из них застукали с женатым судьей. Ее нашли мертвой, с проросшими изо рта лозами, а остальные куда-то попрятались.
– Ясно, – отозвался он, будто сомневаясь в моих словах, и я выпрямилась.
– Спасибо, что проводил до дома, – сказала я. – Полу незачем видеть тебя за дверью.
– Полу?..
– Швейцару.
Я вынула из сумочки три хрустящие долларовые купюры и ловко вложила в его руку.
– Вот, возьми. Вернись в Чайнатаун и заплати за спиртное, которого я так много выпила.
Он гневно уставился на меня.
– Знаешь, это уж слишком.
– Тебе незачем их возвращать, я буду так…
– Ты будешь – что? Само собой, возвращать их я и не собирался.
Он сунул деньги в карман, качая головой.
– Я пробуду здесь еще месяц, – повторил он. – Если захочешь приехать, приезжай.
– Ты такой гостеприимный, – ледяным тоном отозвалась я.
Он позволил мне оставить последнее слово за собой, и это было к лучшему, потому что сдаваться я не собиралась. С еще одним мрачным взглядом, брошенным на меня, он вернулся в такси, на этот раз усевшись впереди. Я отвернулась еще до того, как услышала шум отъезжающей машины.
В ту ночь мне снилось, что я сижу на липком кафельном полу, смеюсь, как сумасшедшая, собираю какие-то меню и чеки, режу их, сминаю в руках и мастерю из обрезков солдата с оружием в руках и убийственным взглядом.
Глава 17
А потом все будто остановилось.
Был вязкий, тошнотворный август, худшее время для любых дел. Тетушка Джастина велела мне держать все окна в квартире распахнутыми, что бы ни говорила сиделка, и я садилась на подоконник, болтая голыми ногами и наклоняясь, чтобы посмотреть, что творится внизу на улице.
Ник не показывался, что немного меня удивляло. Вечеринки у Гэтсби резко прекратились – по словам Маргарет Дэнси, которая ездила туда с Уэллхерстами. Приехав, они увидели, что ворота заперты на цепь, в окнах темно, и, сколько ни трясли железные прутья, им никто не открыл. Они уже собрались обратно, рассказывала Маргарет, когда подкатил рослый мужчина весь в черном. У них на виду он несколько долгих минут простоял у ворот, а потом так же бесстрастно сел в свою машину и уехал.
Однажды ленивым днем у «Рипли» Маргарет предположила, что сам хозяин отбыл за границу.
– Жара доконала даже его, – добавила она, бросив многозначительный взгляд вниз.
Я в этом сомневалась. Насколько мне было известно, Дэйзи по-прежнему находилась в Уэст-Эгге, хотя Том, появление которого на людях с таинственной рыжей подружкой вызвало небольшую шумиху на страницах светских сплетен, стал реже бывать дома. А я представить себе не могла, чтобы Гэтсби по своей воле оставил Дэйзи теперь, встретив после долгих лет разлуки. В это мне просто не верилось.
Самих демонов в последнее время редко видели на Манхэттене. Манчестерскому закону дали ход. Демократы добивались, чтобы к концу августа провели голосование, и, хотя мне до этого не было дела, о нем говорили повсюду. Я жалела, что Ника нет рядом, особенно когда нападало желание обняться, отвлечься или потанцевать, но он казался неуловимым. И я твердила, что мне все равно.
Наконец в четверг позвонила Дэйзи и позвала меня в Уэст-Эгг. Мы с ней исчезали из жизни друг друга довольно часто, так что в этом не было ничего подозрительного, но согласиться я не спешила.
– Сейчас в городе столько дел…
В сущности, я сказала правду. Дел было много, просто я ими не занималась. Она засмеялась, от этого звука повеяло прохладой.
– Ну разве не ужасно, милая? Здесь делать совершенно нечего, а я бы так хотела заняться чем-нибудь вместе с тобой.
– А как же талантливый мистер Гэтсби?
– Джей – для дневных встреч, – чопорно ответила она. – Мне не позволено вторгаться в его вечерние часы.
На другом конце провода я прищурилась. Здесь чувствовалось что-то не то, и, хотя я изо всех сил старалась не думать о Манчестерском законе, трудно было не замечать, сколько народу снимается с места, устремляясь на восток, запад и юг. Я рассудила, что, если Гэтсби слишком занят, чтобы развлекать Дэйзи, занят он может быть лишь одним – вьет для нее гнездышко где-нибудь в Париже, Риме или Марокко.
– Дело в том, Джордан, что я соскучилась по тебе, – продолжала Дэйзи, по-заговорщицки понизив голос. – Ужасно, правда? Я в самом деле скучаю по тебе, невероятно и безумно. Мне так одиноко, а ты так давно не приезжала.