Я размышляла, не предложить ли ему прогуляться по садовому лабиринту или, может быть, заглянуть в одну из уютных комнаток дома, когда две девицы в желтом двинулись нам навстречу, спускаясь с лестницы. Заметила я их слишком поздно, чтобы повернуть, и они направились прямиком к нам – смазанные вазелином щеки блестели от слюдяной пудры, зубы сияли в одинаковых улыбках. Против Ады я ничего не имела, но ее неизменно сопровождала Мэй, а она была несносна.
– Привет, Джордан, – сладко пропела Мэй. – Так жаль, что не вышло с тем матчем!
Я улыбнулась, потому что любая другая реакция была бы для нее победой. В финале я проиграла, что и объяснила Нику, который сочувственно закивал.
– Вы нас помните? – с надеждой спросила Ада. – Мы познакомились здесь в прошлом месяце.
– Вас помню, – ответила я. – Если не ошибаюсь, с тех пор вы перекрасили волосы?
Я почувствовала, как Ник вздрогнул от неожиданности. В Сент-Поле все еще существовала немалая протестантская прослойка, которая считала даже макияж, а тем более краску для волос весьма сомнительными в нравственном отношении. Ник присмотрелся к Аде, словно пытаясь понять, какую степень поддельности он мог бы заметить в ней. И не нашел ничего; Ада и Мэй служили хористками в одном из лучших театров, помимо жалованья им причиталась возможность посещать приличный салон.
Они предложили нам посидеть с ними, и, поскольку проще было посидеть несколько минут, а потом уйти, чем отказать сразу, Ник предложил мне руку, и мы сошли по лестнице на веранду. Кто-то вытащил тенора из фонтана, и теперь он, быстро обсыхая, держал на коленях чью-то пухленькую и миловидную жену, бормоча для нее янтарные нотки. За его спиной все еще мялся полный надежд и немного жалкий пройдоха из Куинса или Бруклина, но на него уже никто не обращал внимания.
За столом девиц уже сидели трое мужчин, которых нам представили нарочно неразборчиво. Один щеголял черным ногтем, но, судя по сколам на лаке, просто накрашенным. Все трое держались с напыщенным видом тех, кого мне следовало знать, но я ни одного из них не помнила. А они меня знали, конечно, и после обмена обычными любезностями я повернулась к Аде, которая, если не считать Ника, была, пожалуй, самой терпимой в этой компании.
– Вы часто бываете на этих вечеринках? – спросила я. Все смотрели на нее, что дало мне возможность мягко положить ладонь на руку Ника. Еле заметно вздрогнув, он затих, будто моя рука была бабочкой и он боялся ее спугнуть.
– Были в прошлом месяце, когда познакомились с вами, – напомнила мне она. – Но мне нравится бывать здесь. Столько замечательных людей – есть с кем поговорить, есть на что посмотреть. Да вот хоть пару недель назад, когда кто-то привез с Борнео заклинательницу огня! Она вытаскивала огонь прямо из факелов и заставляла его танцевать – вертеться колесом и вихрями, огромными, как не знаю что. Только потом я заметила, что искра упала мне на платье и прожгла дыру прямо на отделке.
Она сделала паузу, а потом, словно невеста, хвастающаяся обручальным кольцом, выложила остальное:
– Представляете, он видел! Узнал мое имя и адрес, и через три дня посыльный от Круарье принес мне новое вечернее платье!
Что-то о дарах фей и троянских конях вертелось в моей голове – мать Дэйзи говорила нам эти слова, однажды днем застав нас за игрой. Глаза ее были заплаканы, бархатный халат чуть не падал с плеч, и, судя по тому, как дрогнул ее голос, я поняла: ей что-то известно о фамилии Фэй и неожиданных дарах.
– Вы оставили его себе? – поинтересовалась я. Дары от такого человека, как Гэтсби, не внушали мне оптимизма, но Ада ответила негодующим взглядом. Видимо, там, откуда она родом, действовали иные правила, а может, она просто не блистала умом.
– Двести шестьдесят пять долларов, цвета голубого газа с лавандовым бисером? Конечно, оставила!
– Есть что-то забавное в человеке, способном на такие поступки, – заметила Мэй. – Ни с кем не желает неприятностей.
– Кто не желает?
Внезапный вопрос Ника напомнил мне возглас Дэйзи: «Какой это Гэтсби?» Тот момент, казалось мне, следовало подчеркнуть черным, обозначить как предвестник катастрофы, но, конечно, этого никто не сделал, и я могла сказать много подобных слов о других, еще только предстоящих моментах.
Мэй повернулась к Нику, торжествующему под маской вежливости.
– Гэтсби. Мне говорили…
Она сделала паузу, и мы послушно подались к ней.
– Мне говорили, будто бы он когда-то убил человека.
Трепет предположений пронзил каждого из нас. Это было прикосновение к тому параллельному миру, которым заправляли городские ирландцы, итальянцы, евреи и те бледноглазые джентльмены с каменными лицами, которые все до единого, похоже, выдавали себя за князей и герцогов из внутренних кругов преисподней. И те и другие, поговаривали, являлись на вечеринки к Гэтсби, шикарно разодетые, скрывающие свою сущность под шляпами, перчатками и изящными манерами. Ник – вероятно, единственный из всех за столом, кому в самом деле случалось убивать, – невольно заинтересовался. Ада покачала головой.
– Нет, во время войны он был шпионом.
– Работал на немцев или на американцев? – спросил один из мужчин, которых мне следовало знать.
Она снова покачала головой и поджала губы. Потом незаметно указала вниз, на других видных гостей, и я заметила, как в тот же момент она сунула другую руку в карман, где наверняка потерла медальку какого-нибудь святого.
– Он не шпион, а один из них, – с многозначительным видом пояснил другой мужчина. – Ну, понимаете, один из князей или их сыновей. В прошлом году в Марокко только об этом и говорили.
– Нет, он точно американец, – настаивала Мэй. – В войну он был в американской армии. Вы последите за ним, когда он думает, что на него никто не смотрит. И тогда сразу поймете, что он кого-то убил.
Они с Адой выразительно переглянулись, я украдкой взглянула на Ника. Может, он и сжал рот излишне сурово, но над их заявлениями не смеялся. Я заметила, что все мы понизили голоса: не из боязни, что нас подслушают, – просто далеко не я одна любила секреты. А такого секрета, как Гэтсби, нам не попадалось никогда, и, несмотря на всю его публичность, в нем чувствовалась интрига.
Потом подали ужин, и бедному Нику пришлось присоединиться к компании, с которой я прибыла в поместье. Сестра моего спутника и ее муж были сильно навеселе и до отвращения влюблены, так что не сводили друг с друга глаз. От выпитого манеры студента ничуть не улучшились, и к тому времени, как унесли тарелки из-под супа и подали закуски, ответы Ника становились всё отрывистее, а мои очаровательные маневры уклонения – всё менее очаровательными и чреватыми инцидентом с участием лежащей без дела сырной вилки.
– Боже правый, ну конечно же, вбок не открывается! – наконец воскликнул Ник, и я восприняла это как намек, что пора уводить его. Студент обмяк на стуле, пробормотав слово, которое я предпочла не расслышать, а когда Ник собрался что-то добавить, взяла его за руку и повела прочь.
– Уйдем отсюда, мне уже невмоготу от этих церемоний, – и, заметив, что он колеблется, я предложила: – Можем поискать Гэтсби.
Это его убедило.
– Кстати, зачем вы его искали? – спросила я.
– Ну, он ведь прислал мне приглашение. Сами понимаете. Вежливость обязывает поблагодарить его.
– Что? Раньше приглашения он никогда не рассылал! Покажите.
Он вынул из кармана приглашение, я повертела его в руках. Качественная плотная бумага, темно-красная, будто ее окунули в кровь, с глубоко вдавленными в нее золотыми буквами. В моих руках приглашение казалось весомым, словно вызов императору. Оно было настоящим, и я не сомневалась, что за все время было отпечатано всего один-два таких.
– Он вас в самом деле пригласил, – сказала я, возвращая приглашение. Выражение его глаз вновь стало неуверенным. Если уж ему суждено сблизиться с человеком, который может оказаться как князем преисподней, так и немецким шпионом, я считала, что ему следует быть жестче.
– Я не усмотрел в этом ничего странного, – пробормотал он, пока мы проходили мимо рослого худощавого мужчины с блеклыми глазами и неподвижным лицом, беседующего с Анастасией Полари – знаменитой дивой, звездой немого кино. Ее глаза были темными, как дыры, прожженные в нитрате серебра, и алчными, как зима, а он держал ее руку в обеих своих. Казалось, суставов у него в пальцах больше, чем полагается. Ник уставился на них, замедлил шаги, а я с усилием повлекла его дальше, коснувшись кончиками пальцев его губ.
– Нельзя глазеть, – шепнула я, и он перевел взгляд на меня. Ресницы длинные, из тех, о которых говорят: «Как обидно, что они достались мальчишке!», но я вовсе не считала это обстоятельство обидным. Они красили его, придавали наивности, которой он вряд ли обладал.
Мгновение я думала, что он поцелует меня на месте, но повернулась и быстро потащила его за собой. Мне нравилось, как покалывало кожу, как на щеках проступал румянец и как позади ощущался его взгляд на моей голой шее, как он смотрел на мою талию и покачивание бедер. Пышности им недоставало, однако они покачивались, а он шел за мной. Предвкушение нравилось мне не меньше, чем само событие, и, хотя я надеялась, что Ник не из таких, порой нравилось даже больше.
Гэтсби не нашелся ни в баре, ни на веранде. Гэтсби не было ни в музыкальном салоне, ни в оружейной, ни в комнате для приватных танцев, устроенных в небольшой синей гостиной. Наконец мы очутились в библиотеке, где я надеялась не отыскать Гэтсби, а побыть немного вдвоем.
Впоследствии я узнала, что эта библиотека – поистине чудо готической эпохи. Ее сожгли дотла приблизительно в XVI веке, ее пепел смешали с землей. Теперь там стоял жилой квартал почти без движения транспорта. Говорили, что Гэтсби воскресил библиотеку, как мог бы воскресить умершего любимого предка. Мы шагали по похожему на высокую пещеру помещению, и наши шаги повторяло эхо, а высокие витражные окна мерцали жарким оранжевым огнем, затмевая холодно мигающие звезды, освещающие вечеринку.