— Да здравствует Сталин!
— Пусть живет вечно наш Сталин!
— Слава Советской Армии!
— Слава великому Сталину! — несется на всех языках мира.
Возникает песня:
Великий вождь! Желаем вам
Здоровья, сил на много лет.
За вами к светлым временам
Идем путем побед.
Сталин вновь обращается к народу — все замолкают.
— Будем же беречь мир во имя будущего! Мира и счастья всем вам, друзья мои.
К. Исаев, M. МаклярскийСЕКРЕТНАЯ МИССИЯ
В серо-голубом просторе плывет, медленно поворачиваясь, земной шар. Дым и пламя стоят над Европой.
Это не будет рассказ о войне, хотя действие развертывалось зимой 1945 года, когда ваши окна выли затемнены, и дети, которым исполнилось четыре года, еще ни разу не видели освещенных вечерних улиц. В эти дни советские войска, освободив Румынию, Болгарию, почти всю Венгрию, вели бои в Будапеште, в Карпатах, на Висле. На Западном фронте американские и английские армии отступали под натиском германских танковых дивизий. Они отступали уже третью неделю.
В этот день из Нью-Йорка, держа курс на Лиссабон, вылетел самолет. На борту его было два пассажира…
Серо-голубой простор неба и свинцовый океан под ним. Тяжелая океанская волна.
Над волной, почти сливаясь с ней, идет пассажирский самолет. В кабине два человека.
Один из них сенатор Соединенных Штатов Америки Гэмфри Дж. Хейвуд, со старческим, обрюзгшим лицом, с тяжелыми, отвислыми щеками и рытвинами морщин, которые прямыми линиями спускаются от крыльев носа к опущенным углам губ. Больше тридцати лет занимается он политическими и экономическими авантюрами, десятками грязных и полугрязных дел. Хейвуд уже стар. Дальние полеты утомляют его. Но что поделаешь? Ему верят хозяева — и выбирать не приходится. Нужно делать деньги. Это привычка, от которой трудно отказаться. Деньги, деньги, деньги…
Другой пассажир — худенький человечек, с острым птичьим профилем и бескровными губами. Это Гарви из Бюро стратегической информации[1].
Сенатор время от времени косится в сторону своего спутника. Каждое движение Гарви вяло, медленно. Этот человечек все делает словно неохотно. Прозрачные глаза полуприкрыты тонкой пленкой век, которые изредка вздрагивают, совсем как у птиц. На лице часто появляется презрительная улыбка.
Самолет идет в прозрачном серо-голубом небе. Ревут моторы.
В этот же день премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль принял одного из руководителей английской разведки.
Прием происходит в загородном доме. Голые ветви вязов раскачиваются за узким окном. В кабинете полутемно, тепло, но собеседник Черчилля все время короткими нервными движениями потирает руки.
Черчилль, как всегда, беспрестанно жует, перекатывая из угла в угол рта толстую черную сигару.
— Так, так, — произносит он, покачивая головой. — Значит, американцы все-таки решились на эту поездку. Вы уверены в том, что они вылетели именно сегодня?
Седая голова склонилась:
— Они вылетели из Нью-Йорка сегодня. В составе миссии два человека. Маршрут: Лиссабон, разумеется, Цюрих, инструкции у Аллена Даллеса, и, наконец, Берлин.
— Вы как будто недовольны, Роджерс?
— Они наделают нам хлопот в Берлине, — сухо отвечает Роджерс.
— В конце концов, — Черчилль улыбается, — американцы будут добиваться в Берлине того же, что и мы. Меня очень тревожит другое — положение в Арденнах. Я разговаривал с Эйзенхауером. Американские и английские войска отступают по всем дорогам. Скажем прямо: они бегут.
— Можно ли рассчитывать на перелом в ближайшее время?
— Не думаю… От Арденн до Ламанша не так далеко. Дело пахнет новым Дюнкерком.
— Сидя в Берлине, американцы должны будут заняться и этой проблемой. — Собеседник Черчилля говорит нерешительно.
— Несомненно. И я прощу им много грехов, если они убедят немцев приостановить наступление. Но рассчитывать только на это я не могу. Если положение в Арденнах не улучшится, я напишу письмо Сталину.
Черчилль исподлобья наблюдает реакцию собеседника на свои слова.
Забыв приличие, Роджерс порывисто вскакивает и, недоуменно смотря на Черчилля, почти кричит:
— Сталину?!
— Да. Придется взывать о помощи.
— Вы хотите вызвать русское наступление? — Роджерс взволнован, обычная корректная сдержанность покинула его. — Русские стоят на пороге Германии! Вы хотите, чтобы они ворвались в Германию раньше, чем мы?!
Черчилль поднял пухлую старческую руку и успокоительно помахал ею в воздухе.
— Друг мой! Начать наступление на Германию и ворваться в Германию совсем не одно и то же. Взгляните… — Он кряхтя подымается и подходит к большой карте, висящей на стене. — Вот оборонительные рубежи немцев между Вислой и Одером. Пятьсот километров в глубину. Семь рубежей, и каждый из них необходимо штурмовать. Это не выдержит никакая армия, даже русская.
— После Сталинграда я ни во что не верю!..
— Другого выхода у нас нет. — Старческое брюзгливое недовольство все больше проступает на лице Черчилля. — Если русские нам не помогут — новый Дюнкерк неизбежен. Но я рассчитываю, что они завязнут! Очень рассчитываю… Во всяком случае русское наступление заставит немцев перебросить свои войска с Западного фронта на Восток… И тогда мы начнем…
— И все-таки я не стал бы писать Сталину, — упорствует Роджерс.
— Если положение улучшится, — не напишу…
Торопливое отступление английских и американских войск в Арденнах продолжалось.
На дорогах валялись брошенные орудия. В придорожных кюветах лежали опрокинутые машины. Потупив головы, двигались длинные колонны пленных англичан и американцев. Бои шли беспрестанно.
В штабе Эйзенхауэра полная растерянность.
— У вас вдвое больше дивизий, чем у немцев, — кричит в телефонную трубку Эйзенхауэр слушающему его на другом конце провода Монтгомери. — Это позор!
Но Монтгомери уже нельзя убедить. Страх овладел всем его существом.
— Выручать американцев не собираюсь. Ну их к дьяволу! — вопит он в ответ. — Пусть бегут!
Бредли еще более растерян. Он решительно не знает, что ответить своему главнокомандующему…
— Я не могу удержать бегущих. Не могу…
Его перебивает истерический голос Монтгомери:
— Передайте этому ослу Бредли, что я приказал своим войскам отступать!.. Отступать!
Стремительно несутся штабные машины. На них впрыгивают удирающие английские офицеры.
Шестого января Уинстон Черчилль обратился к Иосифу Виссарионовичу Сталину со следующим посланием:
«На Западе идут очень тяжелые бои… Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы… Я никому не буду передавать этой весьма секретной информации, за исключением фельдмаршала Брука и генерала Эйзенхауэра, причем лишь при условии сохранения ее в строжайшей тайне. Я считаю дело срочным… Черчилль».
Товарищ Сталин в своем ответе Черчиллю писал: «…Учитывая положение наших союзников на Западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему Центральному фронту не позже второй половины января…»
Спасая англо-американские войска от разгрома, верное своему союзническому долгу, Советское Верховное Главнокомандование начало стягивать войска к берегам Вислы.
Лесные дороги, поваленные стволы деревьев, через которые переползают тяжелые танки.
По глубокому снегу движутся артиллерийские механизированные части, гвардейские минометы. Грохочут гусеницы самоходных орудий.
Идут советские войска. Кажется, не будет конца этому потоку.
Берлин. Свист летящей бомбы и сразу же оглушительный грохот разрыва.
Красное от пожаров ночное небо. Угрюмые громады разрушенных домов. Мгновенно вырванные из мрака зияющие раны улиц. И снова нарастающий визг, грохот, вспышки. Щупальцы прожекторов натыкаются на крылья огромных машин, проносящихся над Берлином.
Отбой. Отовсюду начинают появляться люди — растерянные, с блуждающими глазами, наспех одетые.
Отупевшие от бессонницы, они оглядываются с робкой злобой. Люди вылезают из каких-то тротуарных щелей, из подворотен, из подвалов и выстраиваются, несмотря на ночь, в очередь возле хлебной лавки.
В очереди много женщин, но есть и мужчины. Почти каждый из них с каким-нибудь увечьем. В самом хвосте очереди стоит пара — он без ноги, с изуродованной правой половиной лица, она — маленькая, невероятно худая, в черной шали, накрест повязанной на груди.
— Скорей бы все кончилось, — тихо говорит женщина.
— Потише! Ты! — Мужчина пугливо озирается.
Женщина смотрит на него. Ее нервы уже никуда не годятся, но она пытается сдержаться.
— Чего ты еще боишься? Пусть меня убьют сразу! Или пусть поставят эту шлюху, любовницу фюрера, на мое…
Мужчина хватает ее за голову, зажимает рот. Стоящие около них люди отодвигаются, но молчат. Остальные не обращают внимания. Слишком велика усталость. Такие ли картины приходилось видеть берлинцам!
Просторный кабинет. За письменным столом, украшенным бюстом Наполеона, — Черчилль, напротив него Роджерс.
— Я получил ответ от Сталина, — говорит Черчилль, вынимая из папки письмо и передавая его Роджерсу.
Роджерс углубляется в чтение.
Черчилль поднимается с кресла, делает несколько маленьких шагов по кабинету и, подойдя к Роджерсу со спины, тычет пальцем в письмо.
— Они должны завязнуть. Должны!
— Меня вам не трудно убедить, сэр…
Черчилль берет у него письмо, кладет обратно в папку и медленно произносит:
— Не позже второй половины января…