М а т ь. Господи, владыка живота моего!
Иван решительно подходит к двери. Долго стучит. Наконец, отец Петр открывает. Странные глаза у него. Сбились волосы. Книги на полу.
О т е ц П е т р. Что тебе?
М а т ь. Ужинать иди, ждем ведь.
О т е ц П е т р. Не буду я.
Хочет захлопнуть дверь, но Иван уже вошел в комнату. Отец Петр подходит к полке, и одна за другой летят на пол книги…
Белинский…
Чернышевский…
Писарев…
Иван наклонился и невозмутимо поднимает их по очереди. Открывает одну. Подчеркнутые строки: «Есть в человечестве только одно зло — невежество. И против этого зла есть только одно лекарство — наука».
П а в л о в (улыбнувшись). Ведь это же ты подчеркнул, отец, твоя рука.
О т е ц П е т р. Моя рука. Моя вина! (Стукнул себя в грудь.) И вот плоды! (Ткнув пальцем на Ивана.) Он теперь, мать, судьей себя считает над всеми, превыше бога! А мог ведь вас в семинарии оставить. Не пустить в Петербург!
Схватив Ивана за куртку, он трясет его:
— Человек! Человек! Купец вот усомнился, и что ж, сад велел срубить. Вот об этом ты подумай. Срубят все сады свои. Оскудеет вертоград человеческий! Как ему жить, человеку твоему? Где законы? Здесь, что ли?
Он размахивает вытащенной с полки книгой. Сует ее матери.
— Сожги ее, мать, сожги. Яд здесь великий.
Ничего не понимающая мать стоит, вытирая слезы передником. Отец Петр рванулся мимо нее в кухню, где пылает затопленная печь. Вслед за ним Иван.
М а т ь (в ужасе). Опомнитесь, вы!
Иван стоит перед отцом. Ярость в глазах. Побелели губы. И опущенные вниз руки сжаты в кулаки.
Так стоят они друг против друга — коренастые, яростные, похожие. И Иван побеждает. Глянув в бешеные глаза сына, отец Петр молча отдает ему книгу. Садится, тяжело дыша, на сундук. Молчит. Пылает огонь в печи.
Стоит мать.
Павлов разглаживает смятый титульный лист книги: «И. М. Сеченов. Рефлексы головного мозга».
О т е ц П е т р. Занесся ты, Иван… Набрался ума в Петербурге… дерзок очень…
П а в л о в (усмехнувшись). Так ведь ты сам причастия его лишить хотел?
О т е ц П е т р. То я — иерей… А ты кто? По какому праву людей судишь? Смотри, не споткнись!
П а в л о в (тихо). Не споткнусь, батя.
Точно нового, незнакомого ему человека разглядывает сына отец Петр.
— Так вот ты какой вырос! — тихо произносит он. И есть в этой реплике неожиданный оттенок восхищения.
Петербург. Невский восьмидесятых годов. Несмотря на позднее время, проспект заполнен оживленной толпой… Новогодняя ночь — об этом свидетельствуют зазывные рекламы ресторанов…
Покрывая шум новогодней улицы, бьют одиннадцать заснеженные часы городской думы…
Узкая студенческая комната. У двери под занавеской женские платья. Стол, уставленный закусками, бутылками. В кресле, у стола, Дмитрий Павлов. Гитара в руках:
Однозвучно гремит колокольчик,
И дорога пылится слегка…
Дмитрий поет глуховатым тенором, вскинув брови, чуть трогая струны гитары.
А вот и хозяйки: Сима, с тяжелыми косами вокруг головы, и вострая стриженая Киечка. Кроме них, на колченогом диванчике, одну из ножек которого заменяет стопка книг, сидят Петрищев — румяный, жизнерадостный толстяк, и худой студент в очках и косоворотке. За окном в свете газового фонаря падает густыми хлопьями снег. Дмитрий кончает петь. Звучит последний аккорд гитары.
П е т р и щ е в. Браво! Вот уж не думал, что у химиков есть душа.
Д м и т р и й (улыбнувшись). Очевидно, есть. Впрочем, вот Иван вообще сомневается в наличии такого органа.
П е т р и щ е в. Позвольте, почему органа?
С т у д е н т. А что же это такое, позвольте полюбопытствовать?
П е т р и щ е в. Ну, просто привычное понятие.
С т у д е н т (вскочив и размахивая руками). Я считаю, что мы не имеем права на привычное, мы должны…
П е т р и щ е в. Хорошо, хорошо, не имеем, сдаюсь…
К и е ч к а (жалобно). Хоть под Новый год без споров, господа. Ей-богу, надоело!
П е т р и щ е в. Золотые слова! (Взглянув на часы.) Но ведь уже одиннадцать. Где же этот злосчастный доктор медицины?
Д м и т р и й. Иван будет. Он в лаборатории.
П е т р и щ е в. Опять в лаборатории? Не понимаю, что он хочет? Кончил университет с золотой медалью — мало! Кончил Медико-хирургическую академию — мало! Теперь вот засел в клинике у Боткина. Ведь это, господа, если все своими руками перетрогать, и жизни нехватит. Ей-богу! А пожить-то как хочется!
Д м и т р и й (иронически). А казенной квартиры с дровами вам не хочется?
П е т р и щ е в (обрадованно). Хочется. Ей-богу, хочется. И что ж тут плохого? Суешь их в печь сколько угодно, а они казенные!
И это вырывается у него с такой предельной искренностью, что все хохочут. Не смеется только Сима. Нахмурясь, она плетет косичку из бахромы скатерти.
С и м а (Петрищеву). По-моему, вы просто недолюбливаете Ивана Петровича.
П е т р и щ е в. Я?
К и е ч к а. Я тоже не понимаю. Как это можно сидеть сегодня в лаборатории? Да еще в больнице. Брр!
П е т р и щ е в. Я не люблю Ивана? Хорошо! Я предлагаю отправиться к нему в лабораторию. Магомет не идет к горе, пусть гора идет к Магомету.
Некоторая растерянность и взрыв хохота.
— А что ж!
— Идея!
С и м а. Это, наверно, неудобно.
К и е ч к а. Нет уж, поехали!
Смеющаяся компания разбирает пальто. Петрищев упрятывает бутылки в карманы.
Ночь. Тихий, заснеженный двор больницы. Вдали корпуса клиники.
Плачущую женщину двое ведут под руки. Должно быть, муж и сын. Они направляются к полуподвалу, на котором дощечка:
Навстречу им человек в халате и докторской шапочке на седеющих волосах.
Ж е н щ и н а (сквозь слезы). Скажи, мил человек, здесь что ли покойницкая?
Б о т к и н. Нет, вам туда.
Они отходят. Слышатся всхлипывания женщины и успокаивающий голос:
— Ну что, мать, поделаешь, бог дал, бог и взял.
Боткин смотрит им вслед. Печальное лицо Боткина.
Лаборатория. Павлов записывает что-то за столом. Служитель Никодим подсовывает ему тарелку с едой. Павлов машинально ест. Усмехается:
— Твое дело, собственно, собак кормить.
Н и к о д и м (с угрюмой рассудительностью). Собака — она хоть лает. А вам не дай, так вы и три дня есть не будете.
Молодое щекастое лицо Никодима полно непоколебимого достоинства.
Согнувшись, Боткин спускается в подвал лаборатории. Навстречу ему порывисто встает Павлов:
— Наконец-то. Есть чем порадовать, Сергей Петрович. Такой опыт…
Б о т к и н (устало). Опыт… Хорошо, посмотрим.
Он садится у стола, опустив голову, и закрывает лицо руками. Павлов растерянно стоит над ним.
Б о т к и н. Вы меня извините, Иван Петрович. Я сегодня в нервах. У меня больной умер. И надо же, под Новый год.
П а в л о в. Но ведь вы спасли сотни, тысячи жизней.
Б о т к и н. Сотни спас, а эту вот нет… Бог дал, бог и взял… Нет, не бог, а я, Боткин. И к этому врач не смеет привыкнуть. Лучший врач России? Ни черта он не знает, этот ваш Боткин! Вас я не стесняюсь, как самого себя.
Пауза. Встав из-за стола, Боткин долго расхаживает по комнате. Маленькие окна полуподвала затянуты изморозью. Посреди комнаты висит лампа, отбрасывающая широкий круг света… Коренастый, широкогрудый стоит у стола Павлов, молча наблюдая за вышагивающим по комнате Боткиным. Позади него колбы, пробирки — нехитрое оборудование маленькой лаборатории. Из каморки сбоку выглядывают морды подопытных собак. Боткин, наконец, прекращает свое хождение. Стоит, задумавшись, усмехаясь чему-то своему.
Б о т к и н. Ну вот и останутся от меня капли доктора Боткина. И все… Я не о славе. Бог с ней. Но мы ведь практики. Мы видим следствия… А причины? Причины нащупывает кто как может. И как же все-таки мы мало знаем о человеческом организме… Ведь вы вот здесь, в этой лаборатории, два новых нерва в сердце открыли. И никто не подозревал даже, что они существуют. (Повеселев.) Да, да. Вы на верном пути. И уж так его и держитесь. Нервизм — это, знаете, столбовая дорога для физиолога… (Задумчиво.) Только вот уходить вам отсюда нужно…
П а в л о в (взглянув на часы). Нет, нет, ничего.
Б о т к и н (улыбнувшись). Я не о том. Тесно вам здесь. И рад бы держать… И нужны вы мне вот как… А не смею…
П а в л о в. Здесь у вас, в клинике, я многому научился. И я дорожу каждой минутой, проведенной с вами.
Б о т к и н. Тем лучше. Но как почувствуете, что пора… сами скажите… Опечалюсь, но провожу… И шапкой помахаю. (Взглянул на часы.) Батюшки, да ведь Новый год сейчас… Заболтал вас совсем… А спирт у вас есть?
Компания, приехавшая за Павловым, пробирается сугробами. Прильнули к маленькому окошечку лаборатории. Слышится возмущенная реплика Киечки:
— Ну, это уж слишком. Они ведь там пьют!
Боткин поднимает мензурку со спиртом:
— За вас, за ваши успехи. Вам, видно, многое дано. Но помните — с вас многое и спросят. И первый — я!
— Господа, что же это? Позвольте… — Никодим пытается оттеснить ворвавшуюся компанию.
Отстранив Никодима, молодежь гурьбою вваливается в лабораторию.
Пауза. Вдруг хором:
— С Новым годом! С новым счастьем!
Собаки откликаются ожесточенным лаем.
Д м и т р и й. Прошу извинить, профессор.
Б о т к и н. Ничего, ничего… Ваше дело молодое… Желаю счастья, господа!
П а в л о в. Сергей Петрович, куда же вы?
Б о т к и н. Спасибо! Привычка, знаете, ночной обход… А сегодня особенно.
Тихий заснеженный двор больницы. Высокий и прямой Боткин шагает к виднеющимся вдали корпусам. Идет снег…