(усмехнувшись). Ну, что ж, проси!
Входит Званцев. Увидев Варвару Антоновну, останавливается у порога.
З в а н ц е в. Я хотел бы видеть вас одного…
Павлов удивленно пожимает плечами. Варвара Антоновна выходит. Званцев садится у стола и сидит, уставившись в какую-то одному ему видимую точку. Павлов удивленно наблюдает за ним:
— Простите, но я занят…
З в а н ц е в (как бы очнувшись). Да, да, я не осмелился бы беспокоить вас, если бы это не было для меня так важно… Все эти годы меня ведь тянуло к вам… Да, да, вы меня преследовали… своими лекциями, опытами. Ну что ж… они превосходны.
П а в л о в. Не понимаю… Не так давно вы болтали там какую-то чепуху.
З в а н ц е в (махнув рукой). Это пустое. (Коротко смеется.) Это был последний спор с самим собою. Многолетний спор. Я цеплялся за иллюзии. И вы переспорили. Ты победил, галилеянин! Согласен! Хаос мира, и в нем человек — пустое собрание клеток, так ведь? Но ведь тогда неважно, ученый вы или крадете серебряные ложки. Чепуха! Двуногая машина — не больше. Это трудно, но я понял вас…
П а в л о в. Ни черта вы не поняли, Глеб Михайлович. Человек — это великолепный организм, равного которому не создавала природа. Это высочайшая точка развития жизни. И он бессмертен, если хотите, как бессмертна жизнь. Он бессмертен в делах, в человечестве… Ну, а вы можете красть серебряные ложки. Это ваше дело.
З в а н ц е в (вскочив). Человечество? Вздор! Сентиментальная идейка. Кто пустил в ход это дурацкое слово? За ним пустота! Да ведь вы и сами не верите… Но боитесь признаться. Человечества нет. Есть один человек. И он всегда один — от рождения и до смерти. И всегда несчастлив. Человечество?! Ведь вот вас забаллотировали недавно. Вас — великого ученого! (Нервно хохочет.) А вы говорите — человечество. Толпа! И вы тоже одиноки… И тоже несчастливы. Мне вы можете открыться. Толпа и одинокие умы — вот к чему я пришел… И я первый протягиваю дам руку!
Павлов, заложив руки за спину, оглядывает Званцева:
— Как же это вы дошли до такого… величия, Глеб Михайлович? Запутались и тащите за собой мир в болото… Чепуха! Мир ясен и прям… Это у вас расстройство координации. В сверхчеловека играете? Несерьезно и неинтересно. Плохая литература. И, к тому же, у немцев одолженная.
З в а н ц е в. Несерьезно? Посмотрим… Постараюсь вам доказать. Может, это вас убедит!.. Я докажу, что значит свободная воля!
Павлов остается один у стола, оглядывается. В комнате стоит дым. Званцев курил. Павлов подходит к двери, распахивает ее настежь. Раскрывает окно, выходящее в сад, и в это время из сада доносится сухой и короткий звук револьверного выстрела. Изумление на лице Павлова… Не ослышался ли он? Вдали видны люди, бегущие к беседке.
Сухим и брезгливым становится лицо Павлова. Он медленно закрывает окно.
В дверях появляется испуганный Никодим.
— Беда, Иван Петрович. Званцев-то…
Павлов проходит коридором мимо лабораторий. При его приближении смолкают разговоры, взволнованные и тревожные взгляды сотрудников провожают его. А он все идет и идет, и только непривычно замкнуто и сухо его лицо.
Камера. Варвара Антоновна накладывает баллон на фистулу собаки, стоящей в станке. Испуганно и тревожно всматривается в лицо Павлова.
П а в л о в (сухо). Ну как у вас, готово?
В а р в а р а А н т о н о в н а. Да, можно начинать.
Павлов молчит. Варвара Антоновна оборачивается к нему.
П а в л о в (тихо). Какой негодяй? Всей его скудной жизни хватило только на то, чтобы, уходя, хлопнуть дверью. Отомстить! Кому и за что? Глупец! Нет, судари мои, мы все равно пойдем дальше. Пойдем! А слабые пусть уходят!
Павлов пристально и гневно смотрит на Варвару Антоновну, точно ожидая увидеть в ней признаки этой слабости. Та понимает этот безмолвный вопрос.
— Можно начинать? — только спрашивает она. И этого достаточно.
П а в л о в (облегченно). Да. Включите шкалу.
И он склоняется к глазку перископа.
Квартира Павлова на Васильевском острове. Открыты окна. За окнами Нева и дым буксирного парохода. Павлов раскладывает пасьянс. Рядом Серафима Васильевна:
— Ваня, ты опять не ту карту положил.
Павлов резким движением смешивает карты, отбрасывает их в сторону.
С е р а ф и м а В а с и л ь е в н а. Что у тебя случилось?
П а в л о в (устало). Ничего не случилось, дорогая! Ничего особенного.
С е р а ф и м а В а с и л ь е в н а. Я уже все знаю, Иван.
П а в л о в. Это был запутавшийся, озлобленный человек. Неужели человеку так страшно остаться наедине с собой, со своим разумом? Да, ему было страшно. Он цеплялся за себя, как за центр мира. Ну и вот…
Павлов встает и проходит в соседнюю комнату. Серафима Васильевна идет за ним. Павлов стоит, повернувшись к окну. Серафима Васильевна подходит, обнимает его:
— Ты честен, ты добр, Иван. Я знаю, ты хочешь счастья людям.
П а в л о в. Ты пойми. Этот несчастный, он, видите ли, плевать хотел на человечество. Так и нам, человечеству, наплевать на его бесплодную жизнь.
Он отодвигает кресло, садится у стола, разбирает бумаги.
Серафима Васильевна стоит позади. Но Павлов не оборачивается больше.
С е р а ф и м а В а с и л ь е в н а. Как ты жесток, Иван.
Серафима Васильевна идет к двери.
П а в л о в. Сима!
Но уже хлопнула дверь. Павлов, наклонясь над столом, машинально перебирает бумаги. Задумчиво шепчет:
— Истина убивает слабых. Так где же сильные, кому нужна будет моя наука? И мои знания?
И точно в ответ Павлову грохочут залпы.
Нева. Боевой корабль ведет огонь. В коротких вспышках орудийных залпов мы читаем на борту: «Аврора». Фигуры матросов, заряжающих пушки.
Темная громада Зимнего. Потухшие окна дворца вспыхивают на мгновенье отблесками выстрелов.
А в лабораториях Павлова, как всегда, загораются сигналы. И еда в кормушках. И собака в станке.
Опыт не удается. Павлов нервничает. За окнами слышна артиллерийская канонада. Забелин, сидящий за пультом, оборачивается:
— Это моя лучшая собака, Иван Петрович, но вы ведь слышите?
Взволнованная Варвара Антоновна врывается в лабораторию:
— Господа, в городе восстание!
П а в л о в (сухо). Снимите шляпу.
Стоит, прислушиваясь. Глухие залпы доносятся сквозь стены лаборатории. Иногда чуть позванивают стекла.
П а в л о в (отчеканивая каждое слово). Для меня это лишь непредвиденные раздражители, мешающие нашему опыту.
Он стоит, скрестив руки на груди, и может показаться, что он действительно мечтает укрыться от жизни в своих недостроенных башнях. С тревожным недоумением смотрят на него Забелин и Иванова.
И вот из уст Павлова вырывается поток торопливых и яростных слов:
— Восстание? Сбросят Керенского? Туда ему и дорога! Развалил фронт. Позер и адвокатишка! Но ведь немцы наступают. Разорвут Россию на клочки. И что это за большевики? Не знаю, не знаю… откуда они? Россию-то любят? Без России не мыслю себя… и вас. Извольте продолжать опыт…
По Лопухинской идет отряд. Перемешались матросские бескозырки и кепки рабочих. Штатские пальто и какой-то горец в бурке.
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов!..
Идут солдаты революции. Идут в сапогах, в обмотках, в городских полуботинках. Осенняя грязь под ногами.
Колышатся ряды винтовок, и гремит песня, как клятва:
И, как один, умрем
В борьбе за это.
Идущий последним в отряде оборачивается, смотрит на сад и на здание института, виднеющиеся вдали. Это Семенов, тог самый вихрастый студент, что когда-то приносил Павлову деньги на башни.
М а т р о с. На что загляделся, Семенов? Уж не любовь ли тут проживает?
С е м е н о в (усмехнувшись). Вроде…
Чайник, в носик которого вставлен фитиль. Тускло горит этот импровизированный светоч.
Холодно в лаборатории. Мороз затянул окна изнутри. Забелин и Варвара Антоновна в пальто. В станках тощие, исхудалые собаки. Но экспериментаторы мужественно продолжают опыты. Павлов в халате, наброшенном поверх пальто, что-то записывает за столом. Поднимает голову:
— Ну, как у вас?
В а р в а р а А н т о н о в н а. Опять спят.
Павлов встает, подходит к собаке; та спит, обвиснув в станке. Заглядывает в кормушку:
— Сколько частей мяса?
З а б е л и н. Почти одни сухари.
П а в л о в. Ничего удивительного. Голодают животные. Кора ослабла. И вот сон. Охранительное торможение.
Резкий продолжительный звонок. Входит Никодим.
Н и к о д и м. Вас спрашивают.
П а в л о в. Кто еще там?
Н и к о д и м (усмехнувшись). А вот извольте поглядеть.
Он открывает дверь в приемную.
Там, в пустой и холодной приемной института, тускло освещенной коптилкой, стоит похудевший Петрищев. Павлов, подойдя, не сразу узнает его.
П а в л о в (изумленно). Ты? Вы здесь? Что вам угодно, ваше превосходительство?
П е т р и щ е в (опасливо оглянувшись). Я надеюсь, что ты… и вообще не время для споров. Я пришел к тебе, я пришел к вам, как друг. И мы не одни.
Незамеченный до сих пор, появляется человек в широком пальто с тростью и шляпой в руках. Он отвешивает почтительный поклон и протягивает Павлову свою визитную карточку: «Джордж Хикс — представитель американских медицинских обществ в России».
П а в л о в. Чему обязан?
Х и к с. Моему восхищению перед вашим гением, сэр.
П а в л о в. Покорнейше благодарю. Однако…
Х и к с. Я люблю вашу страну, но немного знаю ее историю. Это будет страшнее татарского нашествия. Цивилизация отступает назад. Мы считаем своим долгом спасти все нетленные ценности России. Мы будем счастливы спасти вас для человечества.
П а в л о в. Вы что же, скупаете за бесценок русское добро, а заодно уж и русских ученых?