М и н и с т р. Так, товарищ Сталин! Производительность труда повысится почти в два раза!
С т а л и н. Какие же выводы? Облегчение условий труда наших шахтеров и устранение ряда профессий, связанных с тяжелой ручной работой на шахте. Это — первое. Второе — повышается техническая культура шахтерского труда. Третье — создаются постоянные кадры высококвалифицированных рабочих в Донбассе. И, наконец, увеличение добычи угля и резкое повышение производительности труда каждого подземного рабочего. Вот, товарищи, что означает горный комбайн!
М о л о т о в. Это еще один шаг к коммунизму!
С т а л и н. Совершенно верно! А что говорят в Донбассе о комбайне?
М и н и с т р. Не только говорят, товарищ Сталин, но даже песни уже поют.
С т а л и н. Очень интересно! А вы случайно не вспомните хоть одну?
М и н и с т р (смущенно). Девушки пели…
Что мне муж с молотком
Иль с лопатой за плечом?
А пойду я замуж скоро
За шахтера-комбайнера!
С т а л и н. И правильно сделает! Дальновидная девица!
Все весело смеются.
В о р о ш и л о в. Узнаю Донбасс!
Б е р и я. Года через два его уже не узнать.
М о л о т о в. А в тридцатом году такие же песни складывали об отбойном молотке. Работают люди хорошо, потому и поют.
М а л е н к о в. Донецкие рабочие всегда были инициаторами великих дел.
С т а л и н. Молодежь, конечно, за машину, это закономерно. А что думают старые шахтеры? Кадровики?
М и н и с т р. Запомнилась мне одна фраза, товарищ Сталин, ее сказал старый шахтер: «Врубовая машина мне двадцать лет жизни прибавила, а комбайн, рассчитываю, еще десяток лет позволит трудиться на шахте!»
С т а л и н. Очень хорошо сказал! Очень глубоко понял основное: механизация даст нашему рабочему возможность как можно дольше жить полнокровной трудовой жизнью! Кто сказал эту фразу?
Б е р и я. Почетный шахтер «четыре-бис» товарищ Недоля.
Повернувшись к Ворошилову, Сталин, вспоминая, спрашивает:
— Недоля?!
— Он! Степан Павлович! — улыбаясь, подтверждает Ворошилов.
Сталин улыбается и довольно разглаживает усы.
— Вы говорите, он уже почетный шахтер? Очень приятно слышать! Ну что ж, комбайн приветствуют, как говорится, и стар и млад. Сколько же вы предполагаете на первых порах внедрить комбайнов на шахты?
Министр отвечает не сразу. Он вспоминает цифру «пятьдесят», о которой только вчера договорились с Кравцовым: «Тяжело будет? Ничего, сделаем!»
Его ответа ждут… И он совершенно неожиданно для себя отвечает:
— Сто пятьдесят комбайнов, товарищ Сталин!
Товарищ Берия лукаво усмехается: он знает, что министр хотел сказать «пятьдесят».
Сталин обращается к Молотову, Маленкову, Берия и Ворошилову:
— Сто пятьдесят комбайнов? Это выходит меньше, чем по одному комбайну на шахту. Так? — Он покачал головой. — Нет, одна ласточка весны не делает. Я думаю, будет более правильно, если для начала мы внедрим триста комбайнов! Триста! А? Это возможно?
Просторный кабинет директора завода угольного машиностроения.
За длинным столом с моделями врубовок, вентиляторов и других образцов заводской продукции сидят вызванные на совещание инженеры и руководители цехов.
Рядом с уже знакомым нам директором завода и конструктором Трофименко сидит секретарь обкома Кравцов. Они внимательно слушают выступление инженера Акимова — высокого человека в рабочей спецовке, но с идеально белыми и выглаженными углами шелкового воротничка. У Акимова приятный, ласкающий ухо тембр голоса:
— Создание такой машины, безусловно, огромная заслуга ее автора — конструктора Трофименко. Многие до него пытались решить эту задачу, но безуспешно. А сейчас нашему заводу поручено выпустить серию в пятьдесят машин. Хорошее дело, нужное, — кто смеет возражать? Но между искренним желанием, желанием выполнить задание, и готовыми пятьюдесятью комбайнами к концу этого года лежит еще область, именуемая реальными возможностями. Нам, инженерам-конструкторам, неразрывно связанным с производственной жизнью завода, полагается считаться с таким серьезным фактором, как реальность намечаемых планов, и именно поэтому мы все и должны здесь честно заявить руководству, что не видим никаких возможностей для реализации поставленной задачи.
Неожиданный вывод Акимова вызывает сначала удивление, а затем и гнев директора завода:
— Вы уполномочены выступать от имени всех конструкторов завода?
— Нет, нет! — раздаются в кабинете возмущенные восклицания.
Акимов спокойно пожимает плечами:
— Я лично говорю от своего имени. Как мне известно, выпуск пятидесяти комбайнов не освобождает наш завод от обязательств по производству тяжелых врубовок, вентиляторов и другой продукции по годовой программе, утвержденной правительством по нашему пятилетнему плану. Задание это является, очевидно, сверхплановым. А после испытания на шахте в комбайн нужно внести еще много чисто авторских коррективов и изменений, нужно заново составить рабочие чертежи, изготовить сложную оснастку, разработать технологию производства и т. д. и т. п., что, по-моему, невозможно в столь короткие сроки. Конечно, Дмитрию Ивановичу Трофименко, не работающему у нас на заводе, легко обойти эти вопросы, ибо не ему за это дело отвечать… Да и любой на его месте рассуждал бы, наверно, так же: в конце концов, он автор этой машины, и это его личный успех!
Трофименко вскакивает с места, лицо его пылает от стыда и возмущения:
— Да как вам не стыдно? Разве дело тут в личном успехе? Разве я кого-нибудь заставляю?
— Подожди, Дмитрий Иванович, это я отвечу вместо тебя, — вмешивается директор завода.
Тогда подымается Кравцов и строго замечает:
— Зачем вы зажимаете человеку рот? Товарищ Акимов самостоятельно мыслящий человек, инженер, к тому же и сам конструктор. Он, безусловно, имеет право на собственное суждение в таком серьезном деле!
Сидящие в кабинете люди с удивлением посмотрели на секретаря обкома. Кравцов вежливо предлагает:
— Продолжайте, товарищ Акимов, мы вас внимательно слушаем.
Торжествующе посмотрев на своих соседей, Акимов солидно отвечает:
— Спасибо, я уже сказал все.
Директор завода снова вспыхивает:
— Я тоже инженер, и у меня тоже есть право на собственное суждение, и поэтому я вам отвечу!
Предупреждая спор, Кравцов настойчиво повышает голос:
— Разрешите мне всего два слова!
Выждав паузу, он спрашивает у собравшихся:
— Это совещание посвящено вопросу о выпуске вашим заводом пятидесяти комбайнов. Верно? Я не ошибся?
— Конечно.
— Но я должен сообщить вам, что партия и правительство оказали нам: не пятьдесят, а триста комбайнов! И триста комбайнов — только для начала! Так сказал товарищ Сталин. Внедрение такой машины на наших шахтах есть еще один шаг нашего народа в коммунизм! Так сегодня стоит вопрос! Теперь вы знаете все! Прошу продолжать обсуждение.
Секунда молчания обрывается шумом стихийно вспыхнувшей овации. Взволнованные известием, инженеры вскакивают с мест и громко аплодируют.
Перекрывая шум аплодисментов, громко призывает парторг завода:
— Товарищи! Об этом немедленно должен узнать весь завод! Все рабочие цехов!
— Вы только подумайте, товарищи, кто дал нам это задание? — звонким голосом спрашивает оратор.
Заполнив все свободное пространство между станками, рабочие механического цеха слушают выступление молодого стахановца.
— И мы, рабочие механического цеха — токари, механики, слесари и фрезеровщики, ответим так: «Дорогой товарищ Сталин! Дело будет сделано! Триста комбайнов будут на шахтах Донбасса!»
И как бы продолжая эту мысль, в кузнечном цехе уверенно и спокойно выступает старый рабочий:
— Слово кузнецов твердое! Обещание наше такое: ни одной бракованной детали, все выполнить в срок и, как полагается, первым сортом!
На импровизированной трибуне стоит девушка. Озаренные светом расплавленного металла, рабочие литейного цеха слушают ее взволнованный и высокий голос:
— Лучшие бригады нашего литейного цеха, лучшие стахановцы и передовики социалистического соревнования подпишут письме великому Сталину!
Митинг во дворе завода.
Возвышаясь над многочисленной толпой, парторг завода читает письмо товарищу Сталину, громко произнося каждое слово:
— «Дорогой товарищ Сталин!
Рабочие, работницы, техники и инженеры завода имени Кирова заверяют Вас, что мы приложим все свои силы, всю свою энергию и весь накопленный опыт, чтобы с любовью выполнить Ваше задание — дать всесоюзной кочегарке Донбассу горные комбайны!
В 1930 году наш завод отбойными молотками и врубовыми машинами вооружил советских шахтеров в борьбе за построение бесклассового социалистического общества. В годы Великой Отечественной войны на Урале мы ковали оружие для победы над немецко-фашистскими захватчиками.
В этом году мы перевооружим Донбасс мощными комбайнами, которые еще на шаг приблизят нас к коммунизму!»
Последние слова письма покрываются громом аплодисментов. Тут же на митинге рабочие подписывают письмо вождю народов.
— Смотрите! Тысячи людей… а я один! — не смея поднять глаза на директора завода, тихо произносит инженер Акимов.
Вид у него сейчас растерянный и жалкий, но директор не щадит его самолюбия:
— Раньше вы видели только одного себя!
— Значит, мне нельзя подписать?
— Тот, кто хочет работать честно, имеет на это право!
Акимов еще ниже склоняет голову:
— Стыдно подойти к столу.
Один за другим наклоняются рабочие к столу, чтобы старательно подписать свое имя под клятвенным обещанием вождю, и среди сотен людей, с волнением ожидающих этой чести, мы видим и инженера Акимова.
Шумит, гудит, вьюжит донбасская зима.
Декабрьский степной ветер свистит в радиаторах грузовиков, выезжающих из ворот завода.
Группами по четыре разъезжаются трехтонки в разные стороны. Они развозят по шахтам разобранные комбайны.