Очнулся от удара — как будто в корпус корабля что-то врезалось. А теперь появился какой-то монотонный, режущий звук. Он пробирает до самых костей. Страшно думать о том, что это может быть.
–
Из личных записей сотрудника отдела внутренней безопасности SDC-SU, компании Union Space Discovery.
Вскрывая внешний шлюз судна «Noah — au13867», мы меньше всего ожидали встретить выживших. Спасательная операция была организована спустя пять дней с момента получения служебного сообщения о состоянии груза в криокапсулах — в этом сообщении говорилось о том, что, в результате ошибки крио-смеси, все пассажиры погибли, а корабль продолжает выполнять программу доставки на станцию в автоматическом режиме. Удаленная диагностика показывала полную исправность всех систем и мы, если честно, ожидали увидеть лишь десяток капсул с мертвецами внутри.
Мы вылетели на встречу «Noah» группой из шести сотрудников отдела внутренней безопасности, на станционном судне типа «Erebrus». Стыковка произошла спустя 47 земных суток, в ручном режиме, через грузовой отсек. Мы взошли на борт в скафандрах, но, измерив давление воздуха, тут же их сняли — за и что и поплатились сполна. Вонь, царящая на корабле, была просто неописуема — это был удушающий смрад тухлого мяса, аммиака, фекалий и бог знает чего еще. В одном из углов отсека пол был измазан засохшей кровью и слизью, как будто там было нечто вроде разделочной зоны. Памятуя о том, что на корабле нет пищевых запасов, мы осмотрительно вернулись на «Erebrus» за табельным оружием.
Двери, ведущие из грузового отсека, озадачили нас окончательно — они были заперты изнутри, но ни живых людей, ни трупов, мы пока не находили. Мы отперли двери и проследовали в капсульный отсек. То, что мы там увидели, еще долго будет преследовать нас в кошмарах: гнилые, полуразложившиеся останки мужских и женских тел, сваленные кучей у одной из стен. Их лица были изуродованы, отдельные сегменты — в основном, конечности — отсутствовали, но кости, повсеместно валявшиеся на полу, ясно говорили нам о том, для чего они были отрезаны. Также в глаза бросился тот факт, что большая часть трупов была связана по рукам и ногам. В самом дальнем конце отсека, в грязной куче обрезков криокапсул, мы нашли первого выжившего — мужчину средних лет. Он лежал, подобрав ноги к груди и непрерывно подрагивал всем телом, истощенный и полуживой. Бледный, испещренный гнойными нарывами, с совершенно безумным взглядом мутных, желтых глаз — словно чумной призрак, он протянул к нам руки и что-то прохрипел, а затем потерял сознание. На рваном комбинезоне значилось имя — Кирилл Сланцев, сотрудник СВБ.
Второго выжившего — инженера гео-разведки Антона Васильева — мы обнаружили совершенно внезапно, осматривая грузовой отсек. Сжимая в руках чучело какого-то мелкого животного, он прятался в кузове одного из погрузчиков. При попытке сопроводить его на наше судно он сопротивлялся, бормотал что-то неразборчивое и, отчего-то, постоянно оглядывался в сторону лабораторного оборудования, предназначенного для биологической группы на «Лите». Нам удалось его усыпить, после чего оба выживших были подключены к системе жизнеобеспечения. Не стоит и думать о том, что они смогут в ближайшее время рассказать хоть что-то о случившемся. Кроме того, физическое обследование Кирилла Сланцева, помимо всего прочего, показало наличие серьезных повреждений головного мозга — скорее всего, он уже никогда не придет в сознание. Состояние Антона Васильева куда лучше. Имеется подозрение, что он не идет на контакт сознательно, пытаясь скрыть от нас нечто касательно деталей своего спасения. Однако, на станции работает штатный психиатр, так что надежда на восстановление есть.
Минуты нежностиНиколай Романов
Дом — это не здание.
Дом — это не место, где день за днём собирается твоя семья. Даже если она собирается год за годом — это не дом.
Дом не там, где уютно, тепло, шкафы забиты любимыми книгами, и ты с закрытыми глазами дойдёшь ночью до туалета или холодильника.
Дом — это не комната, где царит праздник и застолье, и ты улыбаешься каждому, потому что знаешь его много-много лет.
Дом — место в голове.
Дом — это переключатель. Вкл-выкл.
Вкл — и ты откидываешься на спинку кресла и обжигаешь пальцы о чашку кофе. Ты дома.
Выкл — и ты у кровати больного. Впалые щёки, частое дыхание, хлорка въедается в кожу и стены.
Вкл — и солнце шепчет теплом по деревенеющей коже, а море тихонько шумит. Это приятно, и это — дом.
Выкл — люди уходят. Сами, или их забирают. Как детские игрушки — они зачем-то пришли в негодность, или родители так решили. Люди-игрушки уходят и забирают твой Дом за собой.
Зачем эти мысли в моей голове?
Я не провожал родственников — мои родные и близкие живы и процветают, а отсутствие сожалений юности лишили меня сладости потерь. Дом всегда со мной — дисциплина и стерильный порядок окружают меня теплом и заботой. Гармония восстанавливается и внутри, и снаружи по первому требованию — в моём случае не подводят самоконтроль и система адаптации климата корабля.
И — да — я не пью кофе. Да его и нет на Борту.
Я всегда Дома.
Утренние фантазии — последние попытки подсознания развлечься остатками сна. Где-то в глубине, в тёплой ванне грёз и лабиринтах аналитики, мозгу скучно. У нас с ним разное представление о развлечении, но я не против.
Сновидения вносят разнообразие — на Борту нет драм и трагедий. Есть работа и режим. Баланс калорий, физической активности, равновесие труда и отдыха.
Щепотка душевных псевдотрагедий в момент пробуждения развлекает человека-песчинку в утробе черной бездны. Через мгновения я это забуду, а пока — маленькое приключение, фантазии о горечи, которой у меня никогда не было.
Несерьёзно? Будет минутка — расскажите, как вы развлекаетесь в своей ракушке, когда за створками миллиарды тералитров пустоты.
Довольно. Пора освобождаться от объятий синтетического одеяла. Нежиться будем через пару дней. По возвращению. А на повестке — гигиена, упражнения, душ, работа, завтрак. И ещё кое-что. И я уже знаю, какие пункты из списка сегодня выпадают.
Что я ещё не упомянул? Ах, да. Я в космосе.
По понятным причинам полную тренировку я провести не могу. Минимум движений, до первого пота — и в душ.
Мне нравятся транспортники. Они уютнее новомодных исследовательских кораблей. В них есть комнаты, отсеки, переходы между отделениями. Мне нравятся повороты в моём домике, нравится выходить из-за угла, смены ракурса. Сейчас всех отправляют в огромных одиночных отсеках. Уютно — как мятой горошине в стальной кастрюле. В этих огромных бочках есть всё, кроме возможности уйти от себя. Чем не путь к безумию? Но это не моя история.
Мой Борт — ретроград. Всё по-старинке. Многокомнатная квартирка с переходами и задним двором. Животных нет — есть оранжерея. Понятное дело — не для меня эстетику делали — контрольные образцы путешествуют, но тем не менее.
Коридоры, переходы… Они и приготовили для меня этот непростой сюрприз. Что именно пошло не так? Вариантов много, я могу набрать две-три дюжины причин даже не прибегая к помощи бортового аналитика. Могу оставить из них несколько наиболее вероятных. Споры, семена, вирус, флора-фауна обдурившие проходную систему контроля на одной из остановок? Какая разница, мы зашли далеко из без понимания причин.
Мыться тоже неудобно. Я ещё не упомянул о моей руке? Скоро расскажу.
Работа — четыре часа: обход, пробы, показатели, корректировка (по необходимости), формирование отчётов и последующая отправка. Возможны плановые вариации, плюс — два непременных (с инструкциями не спорят!) перерыва — местоположение обязывает.
Это по плану. По факту всё сводится к последним пунктам — только отчёты. Я не спорю с инструкцией, я её игнорирую. Данные покидают Борт в том виде, который я придал им на скорую руку. Достоверность меня сейчас мало волнует.
Теперь главное. Ладони потеют, меня ждут повороты и коридоры. Два раза налево от операторской и прямо к эко-ферме. Рядом с выходом вентиляции — меня ждут. Рядом с щитком. Прямо на стене. За углом, за поворотом.
Не знаю почему, но, приближаясь, я стараюсь не дышать носом. Запаха нет, но это, скорее всего, интуитивное. Словно прижался в лифте к незнакомому старику или зашел в комнату умирающего человека. Задерживаешь дыхание, отводишь взгляд и вдыхаешь уже через слегка приоткрытый рот. Неглубокими вздохами, конечно.
Он не выглядит болезненным. Он выглядит как болезнь. Лоснящаяся, мускулистая, свежайшая раковая опухоль. Вывернутая наизнанку гигантская папиллома, размером с сейшельскую черепаху. Прилипший к стене снежный ком цвета кожного кандидоза, разбухший и покрытый просвечивающейся под полупрозрачной пленкой варикозной сетью чёрных подрагивающих нитей.
Будете смеяться, но я назвал это Пассажиром. Нет, это не имя, и я не собираюсь с ним разговаривать. Первые дни это было «оно». Потом, когда изменения в размерах и внутренние шевеления стали более чем заметны, я его назвал. Почему бы и нет? Забавно ведь. Заяц на борту, хе-хе.
Расстёгиваю комбинезон до пояса, скидываю его со спины, как гигантский капюшон. Руки начинает мелко трясти, и стаскивать футболку уже нет ни желания, ни возможности.
Опускаюсь на треснувший хрусталь коленей. Упираюсь левой рукой в стену, чтобы не рухнуть на пол раньше времени или — не дай бог — не свалиться на Него. Сжимаю и разжимаю кулак — правая уже ноет и немеет, ранки, покрывающие руку от запястья до локтя, начинают призывно саднить. Они причмокивают, как маленькие ротики. Они хотят кушать, Он хочет кушать — какая разница? Я уже не держусь за ситуацию — кладу руку на всколыхнувшуюся поверхность перламутровой туши, вздувшейся на пластике стены.
За секунду до прикосновения я вижу маленькие усики, нет — скорее хоботки, которые выныривают из-под блестящей поверхности и впиваются в мою руку. Они втягиваются внутрь ранок, прижимают её к себе. Сейчас они внутри. Они неспокойны — я чувствую. Перебирают мышечные волокна, артерии, вены, прокладывают свой путь среди них. Внутри меня. Руку не оторва