Его лучами глаз твоих зажгла.
Очищенный, приблизясь к совершенству,
Дремавший дух доступен стал блаженству,
И он в любви живую силу пьет,
Он сладостным томится притяженьем.
Душа моя, узнав любви полет,
Наполнилась и жизнью и движеньем.
Как молодая лань, едва весна
Разбила льда гнетущие оковы,
Спешит травы попробовать медовой,
Покинет мать и мчится вдаль одна.
И в тишине, никем не стеснена,
То в лес уйдет, то луг отыщет новый,
То свежий ключ найдет в тени дубровы
И прыгает, счастлива и вольна,
Пока над ней последний час не грянет,
Пока стрела беспечную не ранит,
Свободной жизни положив предел,
Так жил и я — и дни мои летели,
Но вдруг, блеснув в их праздничном апреле,
Твой взор мне в сердце кинул сотню стрел.
Всю боль, что я терплю в недуге потаенном,
Стрелой любви пронзен, о Феб, изведал ты,
Когда, в наш мир сойдя с лазурной высоты,
У Ксанфа тихого грустил пред Илионом.
Ты звуки льстивых струн вверял речным затонам,
Зачаровал и лес, и воды, и цветы,
Одной не победил надменной красоты,
Не преклонил ее сердечной муки стоном.
Но, видя скорбь твою, бледнел лесной цветок,
Вскипал от слез твоих взволнованный поток,
И в пенье птиц была твоей любви истома.
Так этот бор грустит, когда брожу без сна,
Так вторит имени желанному волна,
Когда я жалуюсь Луару у Вандома.
Дриаду в поле встретил я весной.
Она в простом наряде, меж цветами,
Держа букет небрежными перстами,
Большим цветком прошла передо мной.
И, словно мир покрылся пеленой,
Один лишь образ реет пред очами.
Я грустен, хмур, брожу без сна ночами,
Всему единый взгляд ее виной.
Я чувствовал, покорный дивной силе,
Что сладкий яд ее глаза струили,
И замирало сердце им в ответ.
Как лилия, цветок душистый мая,
Под ярким солнцем гибнет, увядая,
Я, обожженный, гасну в цвете лет.
В твоих объятьях даже смерть желанна!
Что честь и слава, что мне целый свет,
Когда моим томлениям в ответ
Твоя душа заговорит нежданно.
Пускай в разгроме вражеского стана
Герой, что Марсу бранный дал обет,
Своею грудью, алчущей побед,
Клинков испанских ищет неустанно,
Но, робкому, пусть рок назначит мне
Сто лет бесславной жизни в тишине
И смерть в твоих объятиях, Кассандра, —
И я клянусь: иль разум мой погас,
Иль этот жребий стоит даже вас,
Мощь Цезаря и слава Александра.
Когда, как хмель, что, ветку обнимая,
Скользит, влюбленный, вьется сквозь листы,
Я погружаюсь в листья и цветы,
Рукой обвив букет душистый мая,
Когда, тревог томительных не зная,
Ищу друзей, веселья, суеты, —
В тебе разгадка, мне сияешь ты,
Ты предо мной, мечта моя живая!
Меня уносит к небу твой полет,
Но дивный образ тенью промелькнет,
Обманутая радость улетает,
И, отсверкав, бежишь ты в пустоту...
Так молния сгорает на лету,
Так облако в дыханье бури тает.
Хочу три дня мечтать, читая “Илиаду”.
Ступай же, Коридон, и плотно дверь прикрой
И, если что-нибудь нарушит мой покой,
Знай; на твоей спине я вымещу досаду.
Мы принимать гостей три дня не будем кряду,
Мне не нужны ни Барб, ни ты, ни мальчик твой, —
Хочу три дня мечтать наедине с собой,
А там опять готов испить безумств отраду.
Но если вдруг гонца Кассандра мне пришлет,
Зови с поклоном в дом, пусть у дверей не ждет,
Беги ко мне, входи, не медля на пороге!
К ее посланнику я тотчас выйду сам.
Но если б даже бог явился в гости к нам,
Захлопни дверь пред ним, на что нужны мне боги!
Когда прекрасные глаза твои в изгнанье
Мне повелят уйти — погибнуть в цвете дней,
И Парка уведет меня в страну теней,
Где Леты сладостной услышу я дыханье, —
Пещеры и луга, вам шлю мое посланье,
Вам, рощи темные родной страны моей:
Примите хладный прах под сень своих ветвей,
Меж вас найти приют — одно таю желанье.
И, может быть, сюда придет поэт иной,
И, сам влюбленный, здесь узнает жребий мой
И врежет в клен слова — печали дар мгновенный:
“Певец вандомских рощ здесь жил и погребен,
Отвергнутый, любил, страдал и умер он
Из-за жестоких глаз красавицы надменной”.
Пойдем, возлюбленная, взглянем
На эту розу, утром ранним
Расцветшую в саду моем.
Она, в пурпурный шелк одета,
Как ты, сияла в час рассвета
И вот — уже увяла днем.
В лохмотьях пышного наряда —
О, как ей мало места надо! —
Она мертва, твоя сестра.
Пощады нет, мольба напрасна,
Когда и то, что так прекрасно,
Не доживает до утра.
Отдай же молодость веселью!
Пока зима не гонит в келью,
Пока ты вся еще в цвету,
Лови летящее мгновенье —
Холодной вьюги дуновенье,
Как розу, губит красоту.
О Беллери, ручей мой славный,
Прекрасен ты, как бог дубравный,
Когда, с сатирами в борьбе,
Наполнив лес веселым эхом,
Не внемля страстной их мольбе,
Шалуньи нимфы с громким смехом,
Спасаясь, прячутся в тебе.
Ты божество родного края,
И твой поэт, благословляя,
Тебе приносит дар живой —
Смотри: козленок белоснежный!
Он видит первый полдень свой,
Но два рожка из шерсти нежной
Уже торчат над головой.
В тебя глядеть могу часами, —
Стихи теснятся в душу сами,
И шепчет в них твоя струя,
В них шелест ив твоих зеленых,
Чтоб слава скромного ручья
Жила в потомках отдаленных,
Как будет жить строфа моя.
Ты весь овеян тенью свежей,
Не сушит зной твоих прибрежий,
Твой темен лес, твой зелен луг.
И дышат негой и покоем
Стада, бродящие вокруг,
Пастух, сморенный летним зноем,
И вол, с утра влачивший плуг.
Не будешь ты забыт веками,
Ты царь над всеми родниками.
И буду славить я всегда
Утес, откуда истекая,
Струёй обильной бьет вода
И с мерным шумом, не смолкая,
Спешит неведомо куда.
Тебе, Гастин, в твоей тени
Пою хвалу вовеки, —
Так воспевали в оны дни
Лес Эриманфа греки.
И, благодарный, не таю
Пред новым поколеньем,
Что юность гордую мою
Поил ты вдохновеньем,
Давал приют любви моей
И утолял печали,
Что музы волею твоей
На зов мой отвечали,
Что, углубясь в живую сень,
Твоим овеян шумом,
Над книгой забывал я день,
Отдавшись тайным думам.
Да будешь вечно привлекать
Сердца своим нарядом,
Приют надежный предлагать
Сильванам и наядам,
Да посвятят тебе свой дар
Питомцы муз и лени,
Да святотатственный пожар
Твоей не тронет сени!
Мне что-то скучно стало вдруг,
Устал от книг и от наук, —
Трудны Арата “Феномены”!
Так не пойти ль расправить члены?
Я по лугам затосковал.
Мой бог! Достоин ли похвал,
Кто, радость жизни забывая,
Корпит над книгами, зевая!
Скучать — кой толк, я не пойму,
От книг один ущерб уму,
От книг забота сердце гложет,
А жизнь кончается, быть может.
Сегодня ль, завтра ль — все равно
Быть в Орке всем нам суждено,
А возвратиться в мир оттуда —
Такого не бывает чуда!
Эй, Коридон, живее в путь!
Вина покрепче раздобудь,
Затем, дружище, к фляге белой.
Из листьев хмеля пробку сделай
И с коробком вперед ступай.
Говядины не покупай!
Она вкусна, но мясо летом
Осуждено ученым светом.
Купи мне артишоков, дынь,
К ним сочных персиков подкинь,
Прибавь холодные напитки
Да сливок захвати в избытке.
В тени, у звонкого ручья,
Их на траве расставлю я
Иль в диком гроте под скалою
Нехитрый завтрак мой устрою.
И буду яства уплетать,
И буду громко хохотать,
Чтоб сердцу не было так жутко,
Оно ведь знает, хворь — не шутка!
Наскочит смерть, и сразу — хлоп:
Мол, хватит пить, пора и в гроб!
Не держим мы в руке своей
Ни прошлых, ни грядущих дней, —
Земное счастье так неверно!
И завтра станет прахом тот,
Кто королевских ждал щедрот
И пресмыкался лицемерно.
А за порогом вечной тьмы
Питий и яств не просим мы
И забываем погреб винный.
О закромах, где мы давно
Скопили тучное зерно,
Не вспомним ни на миг единый.
Но не помогут плач и стон.
Готовь мне ложе, Коридон,
Пусть розы будут мне постелью!
И да спешат сюда друзья!
Чтоб усмирилась желчь моя,
Я эту ночь дарю веселью.
Зови же всех, давно пора!
Пускай придут Жодель, Дора,
Питомцы муз, любимцы наши,
И до зари под пенье лир
Мы будем править вольный пир,