Что слишком темен я. Теперь наоборот:
Я стал уж слишком прост, явившись в новом стиле.
Вот ты учен, Тиар, в бессмертье утвердили
Тебя стихи твои. А что ж мои спасет?
Ты знаешь все, скажи: какой придумать ход,
Чтоб наконец они всем вкусам угодили?
Когда мой стиль высок, он, видишь, скучен, стар;
На низкий перейду — кричат, что груб Ронсар, —
Изменчивый Протей мне в руки не дается.
Как заманить в капкан, в силки завлечь его?
А ты в ответ, Тиар: “Не слушай никого
И смейся, друг, над тем, кто над тобой смеется”.
Мари, перевернув рассудок бедный мой,
Меня, свободного, в раба вы превратили,
И отвернулся я от песен в важном стиле,
Который “низкое” обходит стороной.
Но если бы рукой скользил я в час ночной
По вашим прелестям — по ножкам, по груди ли,
Вы этим бы мою утрату возместили,
Меня не мучило б отвергнутое мной.
Да, я попал в беду, а вам и горя мало,
Что Муза у меня бескрылой, низкой стала
И в ужасе теперь французы от нее,
Что я в смятении, хоть вас люблю, как прежде,
Что, видя холод ваш, изверился в надежде
И ваше торжество — падение мое,
Ты всем взяла: лицом и прямотою стана,
Глазами, голосом, повадкой озорной.
Как розы майские — махровую с лесной —
Тебя с твоей сестрой и сравнивать мне странно.
Я сам шиповником любуюсь неустанно,
Когда увижу вдруг цветущий куст весной.
Она пленительна — все в том сошлись со мной,
Но пред тобой, Мари, твоя бледнеет Анна,
Да, ей, красавице, до старшей далеко.
Я знаю, каждого сразит она легко, —
Девичьим обликом она подруг затмила.
В ней все прелестно, все, но, только входишь ты,
Бледнеет блеск ее цветущей красоты,
Так меркнут при луне соседние светила.
Ко мне, друзья мои, сегодня я пирую!
Налей нам, Коридон, кипящую струю.
Я буду чествовать красавицу мою,
Кассандру иль Мари — не все ль равно какую?
Но девять раз, друзья, поднимем круговую, —
По буквам имени я девять кубков пью.
А ты, Белло, прославь причудницу твою,
За юную Мадлен прольем струю живую.
Неси на стол цветы, что ты нарвал в саду,
Фиалки, лилии, пионы, резеду, —
Пусть каждый для себя венок душистый свяжет.
Друзья, обманем смерть и выпьем за любовь.
Быть может, завтра нам уж не собраться вновь,
Сегодня мы живем, а завтра — кто предскажет?
Да женщина ли вы? Ужель вы так жестоки,
Что гоните любовь? Все радуется ей.
Взгляните вы на птиц, хотя б на голубей,
А воробьи, скворцы, а галки, а сороки?
Заря спешит вставать пораньше на востоке,
Чтобы для игр и ласк был каждый день длинней.
И повилика льнет к орешнику нежней,
И о любви твердят леса, поля, потоки.
Пастушка песнь поет, крутя веретено,
И тоже о любви. Пастух влюблен давно,
И он запел в ответ. Все любит, все смеется,
Все тянется к любви и жаждет ласки вновь.
Так сердце есть у вас? Неужто не сдается
И так упорствует и гонит прочь любовь?
Любовь — волшебница. Я мог бы целый год
С моей возлюбленной болтать, не умолкая,
Про все свои любви — и с кем и кто такая,
Рассказывал бы ей хоть ночи напролет.
Но вот приходит гость, и я уже не тот,
И мысль уже не та, и речь совсем другая.
То слово путая, то фразу обрывая,
Коснеет мой язык, а там совсем замрет.
Но гость ушел, и вновь, исполнясь жаром новым,
Острю, шучу, смеюсь, легко владею словом,
Для сердца нахожу любви живой язык.
Спешу ей рассказать одно, другое, третье...
И, просиди мы с ней хоть целое столетье,
Нам, право, было б жаль расстаться хоть на миг.
Храни вас бог, весны подружки:
Хохлатки, ласточки-резвушки,
Дрозды, клесты и соловьи,
Певуньи-пташки голосисты,
Чьи трели, щебеты и свисты
Вернули жизнь в леса мои.
Храни вас бог, цветы-малютки:
Фиалки, смолки, незабудки,
И те, что были рождены
В крови Аякса и Нарцисса,
Анис, горошек, тмин, мелиса, —
Привет вам, спутники весны!
Храни вас бог, цветные стайки
Влюбленных в пестрые лужайки,
Нарядных, шустрых мотыльков,
И сотни пчелок хлопотливых,
Жужжащих на лугах, на нивах
Среди душистых лепестков.
Сто тысяч раз благословляю
Ваш хор, сопутствующий маю,
Весь этот блеск и кутерьму,
И плеск ручьев, и свист, и трели —
Все, что сменило вой метели,
Державшей узника в дому.
Мари-ленивица! Пора вставать с постели!
Вам жаворонок спел напев веселый свой,
И над шиповником, обрызганным росой,
Влюбленный соловей исходит в нежной трели.
Живей! Расцвел жасмин, и маки заблестели.
Не налюбуетесь душистой резедой!
Так вот зачем цветы кропили вы водой,
Скорее напоить их под вечер хотели!
Как заклинали вы вчера глаза свои
Проснуться ранее, чем я приду за вами,
И все ж покоитесь в беспечном забытьи, —
Сон любит девушек, он не в ладу с часами!
Сто раз глаза и грудь вам буду целовать,
Чтоб вовремя вперед учились вы вставать.
Вы слышите, все громче воет вьюга.
Прогоним холод, милая подруга:
Не стариковски, ежась над огнем, —
С любовной битвы вечер свой начнем.
На этом ложе будет место бою!
Скорей обвейте шею мне рукою
И дайте в губы вас поцеловать.
Забудем все, что вам внушала мать.
Стыдливый стан я обниму сначала.
Зачем вы причесались, как для бала?
В часы любви причесок не терплю,
Я ваши косы мигом растреплю.
Но что же вы? Приблизьте щечку смело!
У вас ушко, я вижу, покраснело.
О, не стыдитесь и не прячьте глаз —
Иль нежным словом так смутил я вас?
Нет, вам смешно, не хмурьтесь так сурово!
Я лишь сказал — не вижу в том дурного! —
Что руку вам я положу на грудь.
Вы разрешите ей туда скользнуть?
О, вам играть угодно в добродетель!
Затейница! Амур мне в том свидетель:
Вам легче губы на замок замкнуть,
Чем о любви молить кого-нибудь,
Парис отлично разгадал Елену:
Из вас любая радуется плену,
Иная беззаветно влюблена,
Но похищеньем бредит и она.
Так испытаем силу — что вы, что вы!
Упали навзничь, умереть готовы!
О, как я рад — не поцелуй я вас,
Вы б надо мной смеялись в этот час,
Одна оставшись у себя в постели.
Свершилось то, чего вы так хотели!
Мы повторим, и дай нам бог всегда
Так согреваться в лучшие года,
Меж тем как ты живешь на древнем Палатине
И внемлешь говору латинских вод, мой друг,
И, видя лишь одно латинское вокруг,
Забыл родной язык для чопорной латыни,
Анжуйской девушке служу я в прежнем чине,
Блаженствую в кольце ее прекрасных рук,
То нежно с ней бранюсь, то зацелую вдруг,
И, по пословице, не мудр, но счастлив ныне.
Ты подмигнешь Маньи, читая мой сонет:
“Ронсар еще влюблен! Ведь это просто чудо!”
Да, мой Белле, влюблен, и счастья выше нет.
Любовь напастью звать я не могу покуда.
А если и напасть — попасть любви во власть,
Всю жизнь готов терпеть подобную напасть.
Паллады верный друг, наперсник бессловесный,
Ступай, веретено, спеши к моей прелестной.
Когда соскучится, разлучена со мной,
Пусть сядет с прялкою на лесенке входной,
Запустит колесо, затянет песнь, другую,
Прядет — и гонит грусть, готовя нить тугую.
Прошу, веретено, ей другом верным будь:
Я не беру Мари с собою в дальний путь.
Ты в руки попадешь не девственнице праздной,
Что предана одной заботе неотвязной —
Пред зеркалом менять прическу без конца,
Румянясь и белясь для первого глупца, —
Нет, скромной девушке, что лишнего не скажет,
Весь день прядет иль шьет, клубок мотает, вяжет,
С двумя сестренками вставая на заре,
Зимой у очага, а летом во дворе.
Мое веретено, ты родом из Вандома,
Там люди хвастают, что лень им незнакома.
Но верь, тебя в Анжу полюбят, как нигде, —
Не будешь тосковать, качаясь на гвозде.
Нет, алое сукно из этой шерсти нежной
Она в недолгий срок соткет рукой прилежной.
Так мягко, так легко расстелется оно,
Что в праздник сам король наденет то сукно.
Идем же, встречено ты будешь, как родное,
Веретено, с концов тщедушное, худое,
Но станом круглое, с приятной полнотой,
Кругом обвитое тесемкой золотой.
Друг шерсти, ткани друг, отрада в час разлуки,
Певун и домосед, гонитель зимней скуки,
Спешим! В Бургейле ждут с зари и до зари.
О, как зардеется от радости Мари!
Ведь даже малый дар, залог любви нетленной,
Ценней, чем все венцы и скипетры вселенной.
Ах, чертов этот врач! Опять сюда идет!
Он хочет сотый раз увидеть без рубашки
Мою любимую, пощупать все: и ляжки,
И ту, и эту грудь, и спину, и живот.