Пел Кернер в прежние годы.
Смертельно тупой, педантичный народ!
Прямой, как прежде, угол
Во всех движеньях. И подлая спесь
В недвижном лице этих пугал.
Шагают, ни дать ни взять, – манекен,
Муштра у них на славу!
Иль проглотили палку они,
Что их обучала уставу?
Да, фухтель не вывелся, он только внутрь
Ушел, как память о старом.
Сердечное «ты» о прежнем «он»
Напоминает недаром,
И, в сущности, ус, как новейший этап,
Достойно наследовал косам!
Коса висела на спине,
Теперь – висит под носом.
Зато кавалерии новый костюм
И впрямь придуман не худо:
Особенно шлем достоин похвал,
А шпиц на шлеме – чудо!
Тут вам и рыцарство и старина,
Все так романтически дико,
Что вспомнишь Иоганну де Монфокон,
Фуке, и Брентано, и Тика.
Тут вам оруженосцы, пажи,
Отличная, право, картина:
У каждого в сердце – верность и честь,
На заднице – герб господина.
Тут вам и турнир, и крестовый поход,
Служенье даме, обеты, –
Не знавший печати, хоть набожный век,
В глаза не видавший газеты.
Да, да, сей шлем понравился мне.
Он – плод высочайшей заботы.
Его изюминка – острый шпиц!
Король – мастак на остроты!
Боюсь только, с этой романтикой – грех:
Ведь если появится тучка,
Новейшие молнии неба на вас
Притянет столь острая штучка.
Советую выбрать полегче убор
И на случай военной тревоги –
При бегстве средневековый шлем
Стеснителен в дороге!
На почте я знакомый герб
Увидел над фасадом,
И в нем – ненавистную птицу, чей глаз
Как будто брызжет ядом.
О, мерзкая тварь, попадешься ты мне, –
Я рук не пожалею!
Выдеру когти и перья твои,
Сверну проклятой шею!
На шест высокий вздерну тебя,
Для всех открою заставы
И рейнских вольных стрелков повелю
Созвать для веселой забавы.
Венец и державу тому молодцу,
Что птицу сшибет стрелою.
Мы крикнем: «Да здравствует король!» –
И туш сыграем герою.
Глава 4
Мы поздно вечером прибыли в Кельн.
Я Рейна услышал дыханье,
Немецкий воздух пахнул мне в лицо
И вмиг оказал влиянье
На мой аппетит. Я омлет с ветчиной
Вкусил благоговейно,
Но был он, к несчастью, пересолен, –
Пришлось заказать рейнвейна.
И ныне, как встарь, золотится рейнвейн
В зеленоватом стакане.
Но лишнего хватишь – ударит в нос,
И голова в тумане.
Так сладко щекочет в носу! А душа
Растаять от счастья готова.
Меня потянуло в пустынную ночь –
Бродить по городу снова.
Дома смотрели мне в лицо,
И было желанье в их взгляде
Скорей рассказать мне об этой земле,
О Кельне, священном граде.
Сетями гнусными святош
Когда-то был Кельн опутан.
Здесь было царство темных людей,
Но здесь же был Ульрих фон Гуттен.
Здесь церковь на трупах плясала канкан,
Свирепствуя беспредельно,
Строчил доносы подлые здесь
Гохстраатен – Менцель Кельна.
Здесь книги жгли и жгли людей,
Чтоб вытравить дух крамольный,
И пели при этом, славя творца
Под радостный звон колокольный.
Здесь глупость и злоба крутили любовь
Иль грызлись, как псы над костью.
От их потомства и теперь
Разит фанатической злостью.
Но вот он! В ярком сиянье луны
Неимоверной махиной,
Так дьявольски черен, торчит в небеса
Собор над водной равниной.
Бастилией духа он должен был стать;
Святейшим римским пролазам
Мечталось: «Мы в этой гигантской тюрьме
Сгноим немецкий разум».
Но Лютер сказал знаменитое: «Стой!»,
И триста лет уже скоро,
Как прекратилось навсегда
Строительство собора.
Он не был достроен – и благо нам!
Ведь в этом себя проявила
Протестантизма великая мощь,
Германии новая сила.
Вы, жалкие плуты, Соборный союз,
Не вам – какая нелепость! –
Не вам воскресить разложившийся труп,
Достроить старую крепость.
О, глупый бред! Бесполезно теперь,
Торгуя словесным елеем,
Выклянчивать грош у еретиков,
Ходить за подачкой к евреям.
Напрасно будет великий Франц Лист
Вам жертвовать сбор с выступлений!
Напрасно будет речами блистать
Король – доморощенный гений!
Не будет закончен Кельнский собор,
Хоть глупая швабская свора
Прислала корабль наилучших камней
На построенье собора.
Не будет закончен – назло воронью
И совам той гнусной породы,
Которой мил церковный мрак
И башенные своды.
И даже такое время придет,
Когда без особого спора,
Не кончив зданье, соорудят
Конюшню из собора.
«Но если собор под конюшню отдать,
С мощами будет горе.
Куда мы денем святых волхвов,
Лежащих в алтарном притворе?»
Пустое! Ну время ль возиться теперь
С делами церковного клира!
Святым царям из восточной земли
Найдется другая квартира.
А впрочем, я дам превосходный совет:
Им лучшее место, поверьте, –
Те клетки железные, что висят
На башне Санкт-Ламберти.
А если один из троих пропал –
Невелика утрата:
Повесьте подле восточных царей
Их западного собрата.
Глава 5
И, к Рейнскому мосту придя наконец
В своем бесцельном блужданье,
Я увидал, как старый Рейн
Струится в лунном сиянье.
«Привет тебе, мой старый Рейн!
Ну как твое здоровье?
Я часто вспоминал тебя
С надеждой и любовью».
И странно: кто-то в темной воде
Зафыркал, закашлялся глухо,
И хриплый старческий голос вдруг
Мое расслышало ухо:
«Здорово, мой мальчик, я очень рад,
Что вспомнил ты старого друга.
Тринадцать лет я тебя не видал,
Подчас приходилось мне туго.
Я в Бибрихе наглотался камней,
А это, знаешь, не шутка;
Но те стихи, что Беккер творит,
Еще тяжелей для желудка.
Он девственницей сделал меня,
Какой-то недотрогой,
Которая свой девичий венок
Хранит в непорочности строгой.
Когда я слышу глупую песнь,
Мне хочется вцепиться
В свою же бороду. Я готов
В самом себе утопиться.
Французам известно, что девственность я
Утратил волею рока,
Ведь им уж случалось меня орошать
Струями победного сока.
Глупейшая песня! Глупейший поэт!
Он клеветал без стесненья,
Скомпрометировал просто меня
С политической точки зренья.
Ведь если французы вернутся сюда,
Ну что я теперь им отвечу?
А кто, как не я, молил небеса
Послать нам скорую встречу!
Я так привязан к французикам был,
Любил их милые штучки.
Они и теперь еще скачут, ноют
И носят белые брючки?
Их видеть рад я всей душой,
Но я боюсь их насмешек:
Иной раз таким подденут стихом,
Что не раскусишь орешек.
Тотчас прибежит Альфред де Мюссе,
Задира желторотый,
И первый пробарабанит мне
Свои дрянные остроты».
И долго бедный старый Рейн
Мне жаловался глухо.
Как мог, я утешил его и сказал
Для ободренья духа:
«Не бойся, мой старый, добрый Рейн,
Не будут глумиться французы:
Они уж не те французы теперь –
У них другие рейтузы.
Рейтузы их не белы, а красны,
У них другие пряжки,
Они не скачут, не поют,
Задумчивы стали, бедняжки.
У них не сходят с языка
И Кант, и Фихте, и Гегель.
Пьют черное пиво, курят табак,
Нашлись и любители кегель.
Они филистеры, так же, как мы,
И даже худшей породы.
Они Генгстенбергом клянутся теперь,
Вольтер там вышел из моды.
Альфред де Мюссе, в этом ты прав,
И нынче мальчишка вздорный,
Но ты не горюй: мы запрем на замок
Его язычок задорный.
Пускай протрещит он плохой каламбур, –
Мы штучку похуже устроим:
Просвищем, что у прелестных дам
Бывало с нашим героем,
А Беккер – да ну его, добрый мой Рейн,
Не думай о всяком вздоре!
Ты песню получше услышишь теперь.
Прощай, мы свидимся вскоре».
Глава 6
Вслед Паганини бродил, как тень,
Свой Spiritus familiaris,
То псом, то критиком становясь, –
Покойным Георгом Гаррис.
Бонапарту огненный муж возвещал,
Где ждет героя победа.
Свой дух и у Сократа был,
И это не признаки бреда.
Я сам, засидевшись в ночи у стола
В погоне за рифмой крылатой,
Не раз замечал, что за мною стоит
Неведомый соглядатай.
Он что-то держал под черным плащом,
Но вдруг – на одно мгновенье –
Сверкало, будто блеснул топор,
И вновь скрывалось виденье,
Он был приземист, широкоплеч,
Глаза – как звезды, блестящи.
Писать он мне никогда не мешал,
Стоял в отдаленье чаще.
Я много лет не встречался с ним,
Приходил он, казалось, бесцельно,
Но вдруг я снова увидел его
В полночь на улицах Кельна.
Мечтая, блуждал я в ночной тишине
И вдруг увидал за спиною
Безмолвную тень. Я замедлил шаги
И стал. Он стоял за мною.
Стоял, как будто ждал меня,
И вновь зашагал упорно,
Лишь только я двинулся. Так пришли
Мы к площади соборной.
Мне страшен был этот призрак немой!
Я молвил: «Открой же хоть ныне,
Зачем преследуешь ты меня
В полуночной пустыне?
Зачем ты приходишь, когда все спит,
Когда все немо и глухо,
Но в сердце – вселенские чувства, и мозг
Пронзают молнии духа.
О, кто ты, откуда? Зачем судьба
Нас так непонятно связала?
Что значит блеск под плащом твоим,
Подобный блеску кинжала?»
Ответ незнакомца был крайне сух
И даже флегматичен:
«Пожалуйста, не заклинай меня,
Твой тон чересчур патетичен.
Знай, я не призрак былого, не тень,