Забыв, что ему я не пара,
И демонстрировал вещи свои
С ухватками антиквара
Он в зале оружия мне объяснил
Употребленье палиц,
Отер мечи, их остроту
Попробовал на палец
Потом, отыскав павлиний хвост,
Смахнул им пыль, что лежала
На панцире, на шишаке,
На уголке забрала
И, знамя почистив, отметил вслух,
С сознаньем важности дела,
Что в древке не завелся червь
И шелка моль не проела
Когда же мы в то помещенье пришли,
Где воины спят на соломе,
Я в голосе старика услыхал
Заботу о людях я доме
«Тут шепотом говори, – он сказал, –
А то проснутся ребята,
Как раз прошло столетье опять,
И нынче им следует плата»
И кайзер тихо прошел по рядам,
И каждому солдату
Он осторожно, боясь разбудить,
Засунул в карман по дукату
Потом тихонько шепнул, смеясь
Моему удивленному взгляду
«По дукату за каждую сотню лет
Я положил им награду»
В том зале, где кони его вдоль стен
Стоят недвижным рядом,
Старик взволнованно руки потер
С особенно радостным взглядом
Он их немедля стал считать,
Похлопывая по ребрам,
Считал, считал и губами вдруг
Задвигал с видом недобрым
«Опять не хватает, – промолвил он,
С досады чуть не плача,–
Людей и оружья довольно у нас,
А вот в конях – недостача
Барышников я уже разослал
По свету, чтоб везде нам
Они покупали лучших коней,
По самым высоким ценам
Составим полный комплект – и в бой!
Ударим так, чтоб с налета
Освободить мой немецкий народ,
Спасти отчизну от гнета»
Так молвил кайзер И я закричал
«За дело, старый рубака!
Не хватит коней – найдутся ослы,
Когда заварится драка»
И Ротбарт отвечал, смеясь
«Но дело еще не поспело
Не за день был построен Рим,
Что не разбили, то цело
Кто нынче не явится – завтра придет,
Не поздно то, что рано,
И в Римской империи говорят
Chi va piano va sano [7]»
Глава 16
Внезапный толчок пробудил меня,
Но вновь охвачен дремой,
Я к кайзеру Ротбарту был унесен
В Кифгайзер, давно знакомый.
Опять, беседуя, мы шли
Сквозь гулкие анфилады.
Старик расспрашивал меня,
Разузнавал мои взгляды.
Уж много лет он не имел
Вестей из мира людского,
Почти со времен Семилетней войны
Не слышал живого слова
Он спрашивал как Моисей Мендельсон?
И Картин? Не без интереса
Спросил, как живет госпожа Дюбарри,
Блистательная метресса
«О кайзер, – вскричал я, – как ты отстал!
Давно погребли Моисея
И его Ревекка, и сын Авраам
В могилах покоятся, тлея
Вот Феликс, Авраама и Лии сынок,
Тот жив, это парень проворный!
Крестился и, знаешь, пошел далеко
Он капельмейстер придворный!
А старая Каршин давно умерла,
И дочь ее Кленке в могиле
Гельмина Чези, внучка ее,
Жива, как мне говорили
Дюбарри – та каталась, как в масле сыр,
Пока обожатель был в чине –
Людовик Пятнадцатый, – а умерла
Старухой на гильотине
Людовик Пятнадцатый с миром почил,
Как следует властелину
Шестнадцатый с Антуанеттой своей
Попал на гильотину
Королева хранила тон до конца,
Держалась как на картине
А Дюбарри начала рыдать,
Едва подошла к гильотине»
Внезапно кайзер как вкопанный стал
И спросил с перепуганой миной
«Мой друг, объясни ради всех святых,
Что делают гильотиной?»
«А это, – ответил я, – способ нашли
Возможно проще и чище
Различного званья ненужных людей
Переселять на кладбище
Работа простая, но надо владеть
Одной интересной машиной
Ее изобрел господин Гильотен –
Зовут ее гильотиной
Ты будешь пристегнут к большой доске,
Задвинут между брусками
Вверху треугольный топорик висит,
Подвязанный шнурками
Потянут шнур – и топорик вниз
Летит стрелой, без заминки
Через секунду твоя голова
Лежит отдельно в корзинке»
И кайзер вдруг закричал «Не смей
Расписывать тут гильотину!
Нашел забаву! Не дай мне господь
И видеть такую машину!
Какой позор1 Привязать к доске
Короля с королевой! Да это
Прямая пощечина королю!
Где правила этикета?
И ты-то откуда взялся, нахал?
Придется одернуть невежу!
Со мной, голубчик, поберегись,
Не то я крылья обрежу!
От злости желчь у меня разлилась,
Принес же черт пустозвона!
И самый смех твой – измена венцу
И оскорбленье трона'«
Старик мой о всяком приличье забыл,
Как видно, дойдя до предела
Я тоже вспылил и выложил все,
Что в сердце накипело
«Герр Ротбарт, – крикнул я, – жалкий миф!
Сиди в своей старой яме!
А мы без тебя уж, своим умом,
Сумеем управиться сами!
Республиканцы высмеют нас
Отбреют почище бритвы!
И верно дурацкая небыль в венце –
Хорош полководец для битвы!
И знамя твое мне не по нутру
Я в буршестве счел уже вздорным
Весь этот старогерманский бред
О красно-золото-черном
Сиди же лучше в своей дыре,
Твоя забота – Кифгайзер
А мы если трезво на вещи смотреть,
На кой нам дьявол кайзер?»
Глава 17
Да, крепко поспорил с кайзером я –
Во сне лишь, во сне, конечно
С царями рискованно наяву
Беседовать чистосердечно!
Лишь в мире своих идеальных грез,
В несбыточном сновиденье
Им немец может сердце открыть,
Немецкое высказать мненье
Я пробудился и сел Кругом
Бежали деревья бора
Его сырая голая явь
Меня протрезвила скоро
Сердито качались вершины дубов,
Глядели еще суровей
Березы в лицо мне И я вскричал
«Прости меня, кайзер, на слове!
Прости мне, о Ротбарт, горячность мою!
Я знаю ты умный, ты мудрый,
А я – необузданный, глупый драчун
Приди, король рыжекудрый!
Не нравится гильотина тебе –
Дай волю прежним законам
Веревку – мужичью и купцам,
А меч – князьям да баронам.
Лишь иногда меняй прием
И вешай знать без зазренья,
А прочих, на выбор, слегка обезглавь –
Ведь все мы божьи творенья.
Восстанови уголовный суд,
Введенный Карлом с успехом,
Распредели опять народ
По сословиям, гильдиям, цехам.
Священной империи Римской верни
Былую жизнь, если надо,
Верни нам самую смрадную гниль,
Всю рухлядь маскарада.
Верни все прелести средних веков,
Которые миром забыты, –
Я все стерплю, пускай лишь уйдут
Проклятые гермафродиты,
Это штиблетное рыцарство,
Мешанина с нелепой прикрасой,
Готический бред и новейшая ложь,
А вместе – ни рыба ни мясо
Ударь по театральным шутам!
Прихлопни балаганы,
Где пародируют старину!
Приди, король долгожданный!»
Глава 18
Минден – грозная крепость. Он
Вооружен до предела.
Но с прусскими крепостями я
Неохотно имею дело.
Мы прибыли в сумерки По мосту
Карета, гремя, прокатила
Зловеще стонали бревна под ней,
Зияли рвы, как могила.
Огромные башни с вышины
Грозили мне сурово,
Ворота с визгом поднялись
И с визгом обрушились снова.
Ах, сердце дрогнуло мое!
Так сердце Одиссея,
Когда завалил пещеру циклоп,
Дрожало, холодея.
Капрал опросил нас кто мы? и куда?
Какую преследуем цель мы?
«Я – врач глазной, зовусь «Никто»,
Срезаю гигантам бельмы».
В гостинице стало мне дурно совсем,
Еда комком застревала
Я лег в постель, но сон бежал,
Давили грудь одеяла.
Над широкой пуховой постелью с боков –
По красной камчатной гардине,
Поблекший золотой балдахин
И грязная кисть посредине.
Проклятая кисть! Она мне всю ночь,
Всю ночь не давала покою
Она дамокловым мечом
Висела надо мною.
И вдруг, змеей оборотясь,
Шипела, сползая со свода
«Ты в крепость заточен навек,
Отсюда нет исхода!»
«О, только бы возвратиться домой, –
Шептал я в смертельном испуге, –
В Париж, в Faubourg Poissoniere,
К моей любимой супруге!»
Порою кто-то по лбу моему
Рукой проводил железной,
Как будто цензор вычеркивал мысль,
И мысль обрывалась в бездну.
Жандармы в саванах гробовых,
Как призраки, у постели
Теснились белой, страшной толпой,
И где-то цепи гремели.
И призраки повлекли меня
В провал глухими тропами,
И вдруг к отвесной черной скале
Я был прикован цепями.
Ты здесь, проклятая, грязная кисть!
Я чувствовал, гаснет мой разум
Когтистый коршун кружил надо мной,
Грозя мне скошенным глазом.
Он дьявольски схож был с прусским орлом,
Он в грудь мне когтями впивался,
Он хищным клювом печень рвал –
Я плакал, стонал, я метался.
Я мучился долго, но крикнул петух,
И кончился бред неотвязный
Я в Миндене, в потной постели, без сил
Лежал под кистью грязной.
Я с экстренной почтой выехал прочь
И с легким чувством свободы
Вздохнул на Бюкебургской земле,
На вольном лоне природы.
Глава 23
С великой Венецией Гамбург не мог
Поспорить и в прежние годы,
Но в Гамбурге погреб Лоренца есть,
Где устрицы – высшей породы.
Мы с Кампе отправились в сей погребок,
Желая в уюте семейном
Часок-другой почесать языки
За устрицами и рейнвейном.
Нас ждало приятное общество там
Меня заключили в объятья
Мой старый товарищ, добрый Шофпье,
И многие новые братья.
Там был и Вилле Его лицо –
Альбом на щеках бедняги
Академические враги
Расписались ударами шпаги.
Там был и Фукс, язычник слепой