Расчесывает снег его кудрей.
Я, пробудясь, встречаю бодрым взглядом
Два солнца – то, что я узнал сызмала,
И то, что полюбил, хоть нелюбим.
Я наблюдал их, восходящих рядом,
И первое лишь звезды затмевало,
Чтоб самому затмиться пред вторым.
* * *
Семнадцать лет, вращаясь, небосвод
Следит, как я безумствую напрасно.
Но вот гляжу в себя – и сердцу ясно,
Что в пламени уже заметен лед.
Сменить привычку – говорит народ –
Трудней, чем шерсть! И пусть я сердцем гасну,
Привязанность в нем крепнет ежечасно,
И мрачной тенью плоть меня гнетет.
Когда же, видя, как бегут года,
Измученный, я разорву кольцо
Огня и муки – вырвусь ли из ада?
Придет ли день, желанный мне всегда,
И нежным станет строгое лицо,
И дивный взор ответит мне как надо.
* * *
Дыханье лавра, свежесть, аромат –
Моих усталых дней отдохновенье,–
Их отняла в единое мгновенье
Губительница всех земных отрад
Погас мой свет и тьмою дух объят –
Так, солнце скрыв, луна вершит затменье
И в горьком, роковом оцепененье
Я в смерть уйти от этой смерти рад
Красавица, ты цепи сна земного
Разорвала, проснувшись в кущах рая,
Ты обрела в творце своем покой
И если я недаром верил в слово,
Для всех умов возвышенных святая,
Ты будешь вечной в памяти людской,
* * *
Ты погасила, Смерть, мое светило,
Увял нездешней красоты цветок,
Обезоружен, слеп лихой стрелок,
Я тягостен себе, мне все постыло.
Честь изгнала, Добро ты потопила,
Скорблю один, хоть всех постигнул рок.
Растоптан целомудрия росток,
И что, какая мне поможет сила?
Мир пуст и дик. Земля и Небеса
Осиротевший род людской оплачут –
Луг без цветов, без яхонта кольцо.
Кто понимал, что в ней – земли краса?
Лишь я один да Небеса, что прячут
От нас ее прекрасное лицо.
* * *
Виски мне серебрит, лицо желтит Природа,
Но я служу любви, как в прежние года.
Она в моей душе не вянет никогда,
Ее зеленый луг не знает смены года.
Скорей потухнут все светила небосвода,
Чем опостылеет мне сладкая страда,
Чем цепи нежные я сброшу навсегда
И станет мне мила ненужная свобода.
Нет, обрести покой могу я только там,
Где плоть, и кровь, и кость земле сырой отдам,
Где милые глаза не оживят их снова.
Ничто не исцелит мой сладостный недуг,
Я в сердце уязвлен, а от сердечных мук –
Лаура или смерть – лекарства нет иного.
* * *
Последний день – веселых помню мало –
Усталый день, как мой остатний век'
Недаром сердце – чуть согретый снег –
Игралищем предчувствий мрачных стало
Так мысль и кровь, когда нас бурей смяло,
Как в лихорадке, треплет жизни бег
Был радостей неполных кончен век,
Но я не знал, что время бед настало
Ее прекрасный взор – на небесах,
Сияющий здоровьем, жизнью, светом
А мой убог – пред ним лишь дольный прах
Но черных искр я ободрен приветом
«Друзья! До встречи в благостных краях –
Не в вашем мире горестном, а в этом!»
* * *
Мне зеркало сказало напрямик:
«Твой взор потух, твои скудеют силы,
Твой дух поник усталый и остылый,
Не обольщайся, ты уже старик.
Так примирись! Кто принял и постиг
Закон вещей, тот дальше от могилы».
И кончился мой долгий сон бескрылый,
Так от воды огонь стихает вмиг.
Идет к концу. Пора считать минуты.
Нам только раз дается жизнь земная,
Но тем сильней в душе звучит хвала
Ей, сбросившей пленительные путы,
Ей, кто была единственной живая
И славу женщин всех отобрала.
Из французской поэзии
Жоашен дю Белле
1522-1560
Песня сеятеля пшеницы
Для вас, гостей, летящих
На крыльях шелестящих, –
Для вестников тепла,
Веселых ветров мая,
Играющих, порхая,
Чтоб нива расцвела, –
Для вас цветы-малютки,
Фиалки, незабудки,
И розы – много роз,
И белых роз, и красных,
Душистых и атласных,
Я в сеялке принес.
Ты, легкий, шаловливый,
Порхай, зефир, над нивой
И освежай меня,
Пока, трудясь упорно,
Я развеваю зерна
В дыханье жарком дня.
* * *
Не стану воспевать, шлифуя стих скрипучий,
Архитектонику неведомых миров,
С великих тайн срывать их вековой покров,
Спускаться в пропасти и восходить на кручи.
Не живописи блеск, не красоту созвучий,
Не выспренний предмет ищу для мерных строф.
Лишь повседневное всегда воспеть готов,
Я – худо ль, хорошо ль – пишу стихи на случай.
Когда мне весело, мой смех звучит и в них,
Когда мне тягостно, печалится мой стих, –
Так все делю я с ним, свободным и беспечным.
И, непричесанный, без фижм и парика,
Незнатный именем, пусть он войдет в века
Наперсником души и дневником сердечным.
* * *
Нет, ради греков я не брошу галльских лар,
Горация своим не возглашу законом,
Не стану подражать Петрарковым канцонам
И «Сожаленья» петь, как пел бы их Ронсар.
Пускай дерзают те, чей безграничен дар,
Кто с первых опытов отмечен Аполлоном.
Безвестный, я пойду путем непроторенным,
Но без глубоких тайн и без великих чар.
Я удовольствуюсь бесхитростным рассказом
О том, что говорят мне чувство или разум,
Пускай предметы есть важнее – что с того!
И лирой скромною я подражать не буду
Вам, чьи творения во всем подобны чуду
И гению дарят бессмертья торжество.
* * *
Вовеки прокляты год, месяц, день и час,
Когда, надеждами прельстясь необъяснимо,
Решил я свой Анжу покинуть ради Рима,
И скрылась Франция от увлажненных глаз.
Недоброй птице внял – и первый в жизни раз
Отцовский дом сменил на посох пилигрима.
Не понимал, что рок и мне грозит незримо,
Когда Сатурн и Марс в союзе против нас.
Едва сомнение мой разум посещало,
Желанье чем-нибудь опять меня прельщало,
И доводы его рассеять я не смог,
Хотя почувствовал, что, видно, песня спета,
Когда при выходе – зловещая примета! –
Лодыжку повредил, споткнувшись о порог.
* * *
Кто влюбчив, тот хвалы возлюбленным поет;
Кто выше ставит честь, тот воспевает славу;
Кто служит королю – поет его державу,
Монаршим милостям ведя ревнивый счет.
Кто музам отдал жизнь, тот славит их полет;
Кто доблестен, твердит о доблестях по праву;
Кто возлюбил вино, поет вина отраву,
А кто мечтателен, тот сказки создает.
Кто злоречив, живет лишь клеветой да сплетней;
Кто подобрей, острит, чтоб только быть заметней,
Кто смел, тот хвалится бесстрашием в бою;
Кто сам в себя влюблен, лишь о себе хлопочет;
Кто льстив, тот в ангелы любого черта прочит;
А я – я жалуюсь на злую жизнь мою.
* * *
Когда глядишь на Рим, в неистовой гордыне
Грозивший некогда земле и небесам,
И видишь то, чем стал театр, иль цирк, иль храм,
И все ж пленяешься величьем форм и линий, –
Дивясь развалинам, их каменной пустыне,
Суди, каким он был, дошедший тенью к нам,
Когда прославленным в искусстве мастерам
Обломки пыльные примером служат ныне.
И, видя каждый день, как Рим вокруг тебя,
Останки древностей раскопанных дробя,
Возводит множество божественных творений,
Ты постигаешь вдруг в угаре зыбких дней,
Что Вечный город свой из пепла и камней
Стремится возродить бессмертный Рима гений.
* * *
Я не люблю двора, но в Риме я придворный.
Свободу я люблю, но должен быть рабом.
Люблю я прямоту – льстецам открыл свой дом;
Стяжанья враг, служу корыстности позорной.
Не лицемер, учу язык похвал притворный;
Чту веру праотцев, но стал ее врагом.
Хочу лишь правдой жить, но лгу, как все кругом;
Друг добродетели, терплю порок тлетворный.
Покоя жажду я – томлюсь в плену забот.
Ищу молчания – меня беседа ждет.
К веселью тороплюсь – мне скука ставит сети.
Я болен, но всегда в карете иль верхом.
В мечтах я музы жрец, на деле – эконом.
Ну можно ли, Морель, несчастней быть на свете!
* * *
Увы! Где прежняя насмешка над фортуной,
Где сердце, смелое в любые времена,
И жажда гордая бессмертья, где она?
Неведомый толпе – где этот пламень юный?
Где песни у реки в прохладе ночи лунной,
Когда была душа беспечна и вольна,
И хороводу муз внимала тишина
Под легкий звон моей кифары тихоструйной?
Увы, теперь не то, я угнетен судьбой.
Владевший некогда и ею и собой,
Я ныне раб невзгод и угрызений сердца.
Забыв о будущем, я разлюбил свой труд,
Потух мой жар, я нищ, и музы прочь бегут,
В умолкнувшем навек почуяв иноверца.
* * *
Надменно выступать, надменно щурить взор,
Едва цедить слова, едва кивать при встрече
Иль шею втягивать подобострастно в плечи,
Тому, кто выше вас, твердя: «Son servitor!» [8]
«Messere si!» [9]– вставлять в любезный разговор,
Добавить «е cosi» [10] для уснащенья речи,
Хвастливо, будто сам ты был в кровавой сече,
Италию делить, ведя застольный спор;