Спешим! В Бургейле ждут с зари и до зари
О, как зардеется от радости Мари!
Ведь даже малый дар, залог любви нетленной,
Ценней, чем все венцы и скипетры вселенной
* * *
Ах, чертов этот врач! Опять сюда идет!
Он хочет сотый раз увидеть без рубашки
Мою любимую, пощупать все и ляжки,
И ту, и эту грудь, и спину, и живот
Так лечит он ее? Совсем наоборот
Он плут, он голову морочит ей, бедняжке,
У всей их братии такие же замашки
Влюбился, может быть, так лучше пусть не врет!
Ее родители, прошу вас, дорогие,–
Совсем расстроил вас недуг моей Марии! –
Гоните медика, влюбленную свинью'
Неужто не ясна вам вся его затея?
Да ниспошлет господь, чтоб наказать злодея,
Ей исцеление, ему – болезнь мою.
* * *
Как роза ранняя, цветок душистый мая,
В расцвете юности и нежной красоты,
Когда встающий день омыл росой цветы,
Сверкает, небеса румянцем затмевая,
Вся прелестью дыша, вся грация живая,
Благоуханием поит она сады,
Но солнце жжет ее, но дождь сечет листы,
И клонится она, и гибнет, увядая, –
Так ты, красавица, ты, юная, цвела,
Ты небом и землей прославлена была,
Но пресекла твой путь ревнивой Парки злоба.
И я в тоске, в слезах на смертный одр принес
В кувшине – молока, в корзинке – свежих роз,
Чтоб розою живой ты расцвела из гроба.
* * *
Ты плачешь, песнь моя? Таков судьбы запрет
Кто жив, напрасно ждет похвал толпы надменной
Пока у черных волн не стал я тенью пленной,
За труд мой не почтит меня бездушный свет
Но кто-нибудь в веках найдет мой тусклый след
И на Луар придет, как пилигрим смиренный,
И не поверит он пред новой Ипокреной,
Что маленькой страной рожден такой поэт
Мужайся, песнь моя! Достоинствам живого
Толпа бросает вслед язвительное слово,
Но богом, лишь умрет, становится певец,
Живых нас топчет в грязь завистливая злоба,
Но добродетели, сияющей из гроба,
Сплетают правнуки без зависти венец.
Из «Посланий»
Гасгинскому лесорубу
Послушай, лесоруб, зачем ты лес мой губишь?
Взгляни, безжалостный, ты не деревья рубишь.
Иль ты не видишь? Кровь стекает со ствола,
Кровь нимфы молодой, что под корой жила.
Когда мы вешаем повинных в краже мелкой
Воров, прельстившихся грошового безделкой,
То святотатца – нет! Бессильны все слова:
Бить, резать, жечь его, убийцу божества!
О храм пернатых, лес! Твоей погибшей сени
Ни козы легкие, ни гордые олени
Не будут посещать. Прохладною листвой
От солнца ты не дашь защиты в летний зной.
С овчаркой не придет сюда пастух счастливый,
Не бросит бич в траву, не ляжет в тень под ивой,
Чтоб, вырезав ножом свирель из тростника,
Жанетте песнь играть, глядеть на облака.
Ты станешь, лес, немым, утратит эхо голос.
Где, зыблясь медленно, деревьев пышный волос
Бросал живую тень, – раскинутся поля,
Узнает борону и острый плуг земля,
И, тишину забыв, корявый, черный, голый,
Ты отпугнешь дриад и фавнов рой веселый.
Прощай, о старый лес, Зефиров вольных друг!
Тебе доверил я и лиры первый звук,
И первый мой восторг, когда, питомец неба,
Услышал я полет стрелы звенящей Феба
И, Каллиопы жрец, ее восьми сестер
Узнал и полюбил разноголосый хор,
Когда ее рука мне розы в дар сплетала,
Когда меня млеком Эвтерпа здесь питала.
Простите, чащ моих священные главы,
Ковры заветные нетронутой травы,
Цветы, любимые случайным пешеходом.
Теперь среди полей, под знойным небосводом,
Густым шатром ветвей от солнца не укрыт,
Убийцу вашего, усталый, он бранит.
Прощай, отважного венчающий короной,
О дуб Юпитера, гигант темно-зеленый,
Хранивший род людской в былые времена.
Прощай! Ничтожные забыли племена,
Что дедов ты кормил, и черствые их внуки
Кормильца обрекли на гибель и на муки.
Несчастен человек, родившийся на свет!
О, прав, стократно прав философ и поэт,
Что к смерти иль концу все сущее стремится,
Чтоб форму утерять и в новой возродиться.
Где был Темпейский дол, воздвигнется гора,
Заутра ляжет степь, где был вулкан вчера,
И будет злак шуметь на месте воли и пены.
Бессмертно вещество, одни лишь формы тленны.
Кардиналу де Колиньи
Блажен, кому дано быть скромным земледелом,
Трудиться над своим наследственным наделом,
Дожив до старости, иметь свой дом и кров,
Не быть нахлебником у собственных сынов,
Не сменой королей, но жизнию природы,
Теченьем лет и зим спокойно числить годы
Блажен, кто Бахусу дары свои несет,
Цереру, солнце чтит, вращающее год,
Кто Ларам молится, домашним властелинам,
Кто спит под звон ручьев, бегущих по долинам,
Кому их музыка милее, чем труба,
Кровавой битвы гул и с бурями борьба
Блажен, кто по полю идет своей дорогой,
Не зрит сенаторов, одетых красной тогой,
Не зрит ни королей, ни принцев, ни вельмож,
Ни пышного двора, где только блеск и ложь
Ступай же, кто не горд! Как нищий, как бродяга,
Пади пред королем, вымаливая блага!
А мне, свободному, стократно мне милей
Невыпрошенный хлеб, простор моих полей;
Милей, к ручью склонясь, внимать струе певучей,
Следить за прихотью рифмованных созвучий,
Таинственных Камен подслушивать игру,
Мычащие стада встречая ввечеру,
Глядеть, как шествуют быки, бегут телята,
Милее мне пахать с восхода до заката,
Чем сердце суетой бесплодной волновать
И, королю служа, свободу продавать.
Шалость
В дни, пока златой наш век
Царь бессмертных не пресек,
Под надежным Зодиаком
Люди верили собакам
Псу достойному герой
Жизнь и ту вверял порой
Ну, а ты, дворняга злая,
Ты, скребясь о дверь и лая,
Что наделал мне и ей,
Нежной пленнице моей,
В час, когда мы, бедра в бедра,
Грудь на грудь, возились бодро,
Меж простынь устроив рай, –
Ну зачем ты поднял лай?
Отвечай, по крайней мере,
Что ты делал возле двери,
Что за черт тебя принес,
Распроклятый, подлый пес?
Прибежали все на свете
Братья, сестры, тети, дети, –
Кто сказал им, как не ты,
Чем мы были заняты,
Что творили на кушетке1
Раскудахтались соседки
А ведь есть у милой мать,
Стала милую хлестать –
Мол, таких вещей не делай!
Я видал бедняжку белой,
Но от розги вся красна
Стала белая спина.
Кто, скажи, наделал это?
Недостоин ты сонета!
Я уж думал: воспою
Шерстку пышную твою.
Я хвалился: что за песик!
Эти ушки, этот носик,
Эти лапки, этот хвост!
Я б вознес тебя до звезд,
Чтоб сиял ты с небосклона
Псом, достойным Ориона.
Но теперь скажу я так:
Ты не друг, ты просто враг.
Ты паршивый, пес фальшивый,
Гадкий, грязный и плешивый.
Учинить такой подвох!
Ты – плодильня вшей и блох,
От тебя одна морока,
Ты – блудилище порока,
Заскорузлой шерсти клок.
Пусть тебя свирепый дог
Съест на той навозной куче.
Ты не стоишь места лучше,
Если ты, презренный пес,
На хозяина донес.
Из книги «Сонеты к Елене»
* * *
Кассандра и Мари, пора расстаться с вами!
Красавицы, мой срок я отслужил для вас.
Одна жива, другой был дан лишь краткий час –
Оплакана землей, любима небесами.
В апреле жизни, пьян любовными мечтами,
Я сердце отдал вам, но горд был ваш отказ.
Я горестной мольбой вам докучал не раз,
Но Парка ткет мой век небрежными перстами.
Под осень дней моих, еще не исцелен,
Рожденный влюбчивым, я, как весной, влюблен,
И жизнь моя течет в печали неизменной.
И хоть давно пора мне сбросить панцирь мой,
Амур меня бичом, как прежде, гонит в бой –
Брать гордый Илион, чтоб овладеть Еленой.
* * *
Уж этот мне Амур – такой злодей с пеленок!
Вчера лишь родился, а нынче – столько мук!
Отнять у матери и сбыть буяна с рук,
Пускай за полцены, – на что мне злой ребенок!
И кто подумал бы – хватило же силенок:
Приладил тетиву, сам натянул свой лук!
Продать, скорей продать! О, как заплакал вдруг...
Да я ведь пошутил, утешься, постреленок!
Я не продам тебя, напротив, не тужи:
К Елене завтра же поступишь ты в пажи,
Ты на нее похож кудрями и глазами.
Вы оба ласковы, лукавы и хитры.
Ты будешь с ней играть, дружить с ней до поры,
А там заплатишь мне такими же слезами.
* * *
Когда, старушкою, ты будешь прясть одна,
В тиши у камелька свой вечер коротая,
Мою строфу споешь и молвишь ты, мечтая
«Ронсар меня воспел в былые времена»
И, гордым именем моим поражена,
Тебя благословит прислужница любая, –
Стряхнув вечерний сон, усталость забывая,
Бессмертную хвалу провозгласит она
Я буду средь долин, где нежатся порты,
Страстей забвенье пить из волн холодной Леты,
Ты будешь у огня, в бессоннице ночной,
Тоскуя, вспоминать моей любви моленья
Не презирай любовь! Живи, лови мгновенья
И розы бытия спеши срывать весной
* * *
Когда в ее груди пустыня снеговая
И, как бронею, льдом холодный дух одет,
Когда я дорог ей лишь тем, что я поэт,