Всем надо угодить, в долгу пред всеми я».
И так сказал Малерб: «Вы просите совета?
Я баснею, мой друг, отвечу вам на это.
Мне довелось прочесть, что где-то на реке
Какой-то мельник жил в каком-то городке.
У мельника был сын – на возрасте детина,
И был у них осел – рабочая скотина.
Но вот случилось так, что продавать осла
Нужда на ярмарку обоих погнала.
Чтоб лучше выглядел и не устал с дороги,
Осла подвесили, жгутом опутав ноги,
Как люстру, подняли и дружно понесли,
Но люди со смеху сгибались до земли.
«Вот это зрелище! Вот это смех! Видали?
Осел совсем не тот, кого ослом считали!»
И понял мельник мой, что впрямь смешон их вид.
Осел развязан, снят и на земле стоит.
Войдя во вкус езды на человечьих спинах,
Он плачется на всех наречиях ослиных,
Напрасно: малый сел, старик идет пешком.
Навстречу три купца с откормленным брюшком.
Один кричит: «Эй, ты! Не стыд ли пред народом?
Сопляк! Обзавелся слугой седобородым,
Так пусть и едет он, шагать ты сам не хвор!»
Наш мельник не привык вступать с купцами в спор.
Он сыну слезть велит и на осла садится.
Как вдруг навстречу им смазливая девица.
Подружку тычет в бок с язвительным смешком:
«Такому молодцу да чтоб идти пешком!
А тот болван сидит, как на престоле папа!
Теленок на осле, а на теленке – шляпа!
И мнит себя орлом!» А мельник хмуро вслед:
«Ишь телка! Кто ж видал телка, который сед?»
Но дальше – пуще! Все хохочут, и в досаде
Старик, чтоб их унять, сажает сына сзади.
Едва отъехали шагов на тридцать – глядь,
Идет компания, как видно, погулять.
Один опять кричит: «Вы оба, видно, пьяны!
Не бейте вы его, он свалится, чурбаны!
Он отслужил свое, не так силен, как встарь.
Торопятся, скоты, чтоб эту божью тварь
Продать на ярмарке, спустить ее на шкуру!»
Мой мельник думает: «Нет, можно только сдуру
Стараться на земле со всеми быть в ладу,
А все ж на этот раз я способ уж найду.
Сойдем-ка оба мы, авось удастся проба!»
И, придержав осла, с него слезают оба.
Осел, освободясь, пустился чуть не в бег.
Идет навстречу им какой-то человек.
«Вот новость, – молвит он, – я не видал доселе,
Чтобы осел гулял, а мельники потели!
Кто должен груз тащить – хозяин иль осел?
Ты в раму вставил бы скотину, мукомол:
И польза в башмаках, и твой осел сохранней.
Николь – наоборот: недаром пел он Жанне,
Что сядет на осла. Да ты ведь сам осел!»
И молвил мельник мой: «Какой народ пошел!
Я, спору нет, осел, безмозглая скотина,
Но пусть меня хулят иль хвалят – все едино:
Я впредь решаю сам, что делать, – вот мой сказ!»
Он сделал, как решил, и вышло в самый раз.
А вы – молитесь вы хоть Марсу, хоть Приапу,
Женитесь, ратуйте за короля иль папу,
Служите, странствуйте, постройте храм иль дом, –
За что вас порицать – найдут, ручаюсь в том.
Очки
Уже не раз давал я клятвенный обет
Оставить наконец монашенок в покое.
И впрямь, не странно ли пристрастие такое?
Всегда один типаж, всегда один сюжет!
Но Муза мне опять кладет клобук на столик.
А дальше что? Клобук. Тьфу, черт, опять клобук!
Клобук, да и клобук – всё клобуки вокруг.
Ну что поделаешь? Наскучило до колик.
Но ей, проказнице, такая блажь пришла:
Искать в монастырях амурные дела.
И знай пиши, поэт, хотя и без охоты!
А я вам поклянусь: на свете нет писца,
Который исчерпать сумел бы до конца
Все эти хитрости, уловки, извороты.
Я встарь и сам грешил, но вот... да что за счеты!
Писать так уж писать! Жаль, публика пуста:
Тотчас пойдет молва, что дело неспроста,
Что рыльце у него у самого в пушку, мол.
Но что досужий плут про нас бы ни придумал,
Положим болтовне, друзья мои, конец.
Перебираю вновь забытые страницы.
Однажды по весне какой-то молодец
Пробрался в монастырь во образе девицы.
Пострел наш от роду имел пятнадцать лет.
Усы не числились в ряду его примет.
В монастыре себя назвав сестрой Коллет,
Не стал наш кавалер досуг терять без дела:
Сестра Агнесса в барыше!
Как в барыше? Да так: сестра недоглядела,
И вот вам грех на сестриной душе.
Сперва на поясе раздвинута застежка,
Потом на свет явился крошка,
В свидетели историю беру,
Похож как вылитый на юношу-сестру.
Неслыханный скандал! И это где – в аббатстве!
Пошли шушукаться, шептать со всех сторон:
«Откуда этот гриб? Вот смех! В каком ей братстве
Случилось подцепить подобный шампиньон?
Не зачала ль она, как пресвятая дева?»
Мать аббатиса вне себя от гнева.
Всему монастырю бесчестье и позор!
Преступную овцу сажают под надзор.
Теперь – найти отца! Где волк, смутивший стадо?
Как он проник сюда? Где притаился вор?
Перед стенами – ров, и стены все – что надо.
Ворота – крепкий дуб, на них двойной запор.
«Какой прохвост прикинулся сестрою? –
Вопит святая мать. – Не спит ли средь овец
Под видом женщины разнузданный самец?
Постой, блудливый волк, уж я тебя накрою!
Всех до одной раздеть! А я-то хороша!»
Так юный мой герой был пойман напоследок.
Напрасно вертит он мозгами так и эдак,
Увы, исхода нет, зацапали ерша!
Источник хитрости – всегда необходимость.
Он подвязал, – ну да? – он подвязал тогда,
Он подвязал, – да что? – ну где мне взять
решимость
И как назвать пристойно, господа,
Ту вещь, которую он скрыл не без труда.
О, да поможет мне Венерина звезда
Найти название для этой хитрой штуки!
Когда-то, говорят, совсем уже давно,
Имелось в животе у каждого окно –
Удобство для врачей и польза для науки!
Раздень да посмотри и все прочтешь внутри.
Но это – в животе, а что ни говори,
Куда опасней сердце в этом смысле.
Проделайте окно в сердцах у наших дам –
Что будет, господи, не оберешься драм:
Ведь это все равно что понимать их мысли!
Так вот Природа-мать – на то она и мать, –
Уразумев житейских бед причины,
Дала нам по шнурку, чтоб дырку закрывать
И женщины могли спокойно и мужчины.
Но женщины свой шнур – так рассудил Амур –
Должны затягивать немножко чересчур,
Всё потому, что сами сплоховали:
Зачем окно свое некрепко закрывали!
Доставшийся мужскому полу шнур,
Как выяснилось, вышел слишком длинным
И тем еще придал нахальный вид мужчинам.
Ну словом, как ни кинь, а каждый видит сам:
Он длинен у мужчин и короток у дам.
Итак, вы поняли – теперь я буду краток, –
Что подвязал догадливый юнец:
Машины главный штырь, неназванный придаток,
Коварного шнурка предательский конец.
Красавец нитками поддел его так ловко,
Так ровно подогнул, что все разгладил там,
Но есть ли на земле столь крепкая веревка,
Чтоб удержать глупца, когда, – о, стыд и срам! –
Он нагло пыжится, почуяв близость дам.
Давайте всех святых, давайте серафимов –
Ей-богу, все они не стоят двух сантимов,
Коль постных душ не обратят в тела
Полсотни девушек, раздетых догола,
Причем любви богиня им дала
Всё, чтоб заманивать мужское сердце в сети:
И прелесть юных форм, и кожи дивный цвет, –
Все то, что солнце жжет открыто в Новом Свете,
Но в темноте хранит ревнивый Старый Свет.
На нос игуменья напялила стекляшки,
Чтоб не судить об этом деле зря.
Кругом стоят раздетые монашки
В том одеянии, что, строго говоря,
Для них не мог бы сшить портной монастыря.
Лихой молодчик наш глядит, едва не плача,
Ему представилась хорошая задача!
Тела их, свежие, как снег среди зимы,
Их бедра, их грудей округлые холмы,
Ну, словом, тех округлостей пружины,
Которые нажать всегда готовы мы,
В движенье привели рычаг его машины,
И, нить порвав, она вскочила наконец –
Так буйно рвет узду взбешенный жеребец –
И в нос игуменью ударила так метко,
Что сбросила очки. Проклятая наседка,
Лишившись языка при виде сих примет –
Глядеть на них в упор ей доводилось редко, –
Как пень, уставилась на роковой предмет.
Такой оказией взбешенная сверх меры,
Игуменья зовет старух-овец на суд,
К ней молодого волка волокут,
И оскорбленные мегеры
Выносят сообща суровый приговор:
Опять выходят все во двор,
И нарушитель мира посрамленный,
Вновь окружаемый свидетельниц кольцом,
Привязан к дереву, к стволу его лицом,
А к зрителям – спиной и продолженьем оной.
Уже не терпится старухам посмотреть,
Как по делам его проучен будет пленник:
Одна из кухни тащит свежий веник,
Другая – розги взять – бегом несется в клеть,
А третья гонит в кельи поскорее
Сестер, которые моложе и добрее,
Чтоб не пустил соблазн корней на той земле,
Но чуть, пособница неопытности смелой,
Судьба разогнала синклит осатанелый,
Вдруг едет мельник на своем осле –
Красавец, женолюб, но парень без подвоха,
Отличный кегельщик и славный выпивоха.
«Ба! – говорит, – ты что? Вот это так святой!
Да кто связал тебя и по какому праву?
Чем прогневил сестер? А ну, дружок, открой!
Или кобылку здесь нашел себе по нраву?
Бьюсь об заклад, на ней поездил ты на славу.
Нет, я уж понял все, мой нюх не подведет,
Ты парень хоть куда, пускай в кости и тонок,
Такому волю дай – испортит всех девчонок».
«Да что вы, – молвил тот, – совсем наоборот:
Лишь только потому я в затрудненье тяжком,
Что много раз в любви отказывал монашкам,
И не связался бы, клянусь вам, ни с одной