(Вариант перевода)
Когда, небрежная, выходишь ты под звуки
Мелодий, бьющихся о низкий потолок,
И вся ты – музыка, и взор твой, полный скуки,
Глядит куда-то вдаль, рассеян и глубок,
Когда на бледном лбу горят лучом румяным
Вечерних люстр огни, как солнечный рассвет,
И ты, наполнив зал волнующим дурманом,
Влечешь глаза мои, как может влечь портрет,
Я говорю себе: «Она еще прекрасна,
И странно – так свежа, хоть персик сердца смят,
Хоть башней царственной над ней воздвиглось
властно
Все то, что прожито, чем путь любви богат».
Так что ж ты: спелый плод, налитый пьяным соком,
Иль урна, ждущая над гробом чьих-то слез,
Иль аромат цветка в оазисе далеком,
Подушка томная, корзина поздних роз?
Я знаю, есть глаза, где всей печалью мира
Мерцает влажный мрак, но нет загадок в них.
Шкатулки без кудрей, ларцы без сувенира,
В них та же пустота, что в Небесах пустых.
А может быть, и ты – всего лишь заблужденье
Ума, бегущего от Истины в Мечту?
Ты суетна? глупа? ты маска? ты виденье?
Пусть, я люблю в тебе и славлю Красоту,
Экзотический аромат
Осенним вечером, когда, глаза закрыв,
Уткнувшись в грудь твою, лежу я молчаливый,
Я слышу запах твой, я вижу край счастливый,
Где солнце буйствует, а бег минут ленив;
И знойный остров твой, и синий твой залив,
И птиц, причудливых, как сказочные дивы.
Мужчины там сильны, а женщины красивы,
И взгляд их черных глаз до странности правдив.
Я слышу запах твой – и вижу рай зеленый,
И пахнет тамаринд, и воздух благовонный
Щекочет ноздри мне. А в море паруса
И мачты – сотни мачт, от плаванья усталых,
И в хаосе цветов и звуков небывалых –
Разноязычные матросов голоса.
Старушки
Виктору Гюго
1
В дебрях старых столиц, на панелях, бульварах,
Где во всем, даже в мерзком, есть некий магнит,
Мир прелестных существ, одиноких и старых,
Любопытство мое роковое манит.
Это женщины в прошлом, уродины эти –
Эпонины, Лаисы! Возлюбим же их!
Под холодным пальтишком, в дырявом жакете
Есть живая душа у хромых, у кривых.
Ковыляет, исхлестана ветром, такая,
На грохочущий омнибус в страхе косясь,
Как реликвию, сумочку в пальцах сжимая,
На которой узорная вышита вязь.
То бочком, то вприпрыжку – не хочет, а пляшет,
Будто дергает бес колокольчик смешной,
Будто кукла, сломавшись, ручонкою машет
Невпопад! Но у этой разбитой, больной,
У подстреленной лани глаза точно сверла,
И мерцают, как ночью в канавах вода.
Взгляд божественный, странно сжимающий горло,
Взгляд ребенка – и в нем удивленье всегда.
Гроб старушки – наверное, вы замечали –
Чуть побольше, чем детский, и вот отчего
Схожий символ, пронзительный символ печали
Все познавшая смерть опускает в него.
И невольно я думаю, видя спешащий
Сквозь толкучку парижскую призрак такой,
Что к своей колыбели, другой, настоящей,
Он уж близок, он скоро узнает покой.
Впрочем, каюсь: при виде фигур безобразных,
В геометры не метя, я как-то хотел
Подсчитать: сколько ж надобно ящиков разных
Для испорченных очень по-разному тел?
Их глаза – это слез неизбывных озера,
Это горны, где блестками стынет металл,
И пленится навек обаяньем их взора
Тот, кто злобу судьбы на себе испытал.
2
Ты, весталка, ты, жрица игорного дома,
Ты, которою музы гордиться могли.
Кто, по имени только суфлеру знакома,
Красотою прославила свой Тиволи, –
Вами пьян я давно! Но меж хрупких созданий
Есть иные, печаль обратившие в мед,
Устремившие к небу на крыльях страданий
Свой упрямый, как преданность Долгу, полет.
Та – изгнанница, жертва суда и закона,
Та – от мужа одно лишь видавшая зло,
Та – над сыном поникшая грустно мадонна, –
Все, чьи слезы лишь море вместить бы могло.
3
Сколько раз я бродил вслед за ними с любовью!
Помню, в час, когда жгучую рану свою
Обнажает закат, истекающий кровью,
Села с краю одна помечтать на скамью
Да послушать оркестр, громыхавший металлом,
Хоть заемным геройством волнующий грудь,
Если в парк, освеженные вечером алым,
Горожане приходят часок отдохнуть,
И, держась еще правил, пряма, как девица,
С благородным, для лавров изваянным лбом,
Эта женщина, эта седая орлица
Жадно слушала песен воинственный гром.
4
Так сквозь дебри столиц на голгофы крутые
Вы без жалоб свершаете трудный свой путь,
Вы, скорбящие матери, шлюхи, святые,
Для кого-то сумевшие солнцем блеснуть, –
Вы, кто славою были и милостью божьей,
Никому не нужны! Только спьяна подчас
Целоваться к вам лезет бродяга прохожий
Да глумливый мальчишка наскочит на вас.
Вы, стыдясь за себя, за свои униженья,
Робко жметесь вдоль стен, озираясь с тоской,
И, созревшим для Вечности, нет утешенья
Вам, обломкам великой громады людской.
Только я, с соучастием нежным поэта,
Наблюдая, как близитесь вы к рубежу,
С безотчетной любовью, – не чудо ли это? –
С наслаждением тайным за вами слежу.
Я дивлюсь вашим новым страстям без упрека.
Жизнь измучила вас – я свидетель всего.
Я люблю вас во всем, даже в язвах порока,
А достоинства ваши – мое торжество.
Тени прошлого! О, как мне родственны все вы!
Каждый вечер я шлю вам прощальный мой вздох.
Что вас ждет, о восьмидестилетние Евы,
На которых свой коготь испробовал бог!
Сплин
Когда на горизонт, свинцовой мглой закрытый,
Ложится тусклый день, как тягостная ночь,
И давят небеса, как гробовые плиты,
И сердце этот гнет не в силах превозмочь,
Когда промозглостью загнившего колодца
Нас душит затхлый мир, когда в его тюрьме
Надежда робкая летучей мышью бьется
И головой об свод колотится во тьме,
Когда влачат дожди свой невод бесконечный,
Затягивая все тяжелой пеленой,
И скука липкая из глубины сердечной
Бесшумным пауком вползает в мозг больной,
И вдруг колокола, рванувшись в исступленье,
Истошный, долгий вой вздымают в вышину,
Как рои бездомных душ, чье смертное томленье
Упорной жалобой тревожит тишину, –
Тогда уходит жизнь, и катафалк огромный
Медлительно плывет в моей душе немой,
И мутная тоска, мой соглядатай темный,
Вонзает черный стяг в склоненный череп мой.
* * *
Я не могу забыть в предместье городском
Наш тихий, маленький, такой уютный дом
С Венерой гипсовой, с облупленной Помоной,
К их белой наготе прильнувший куст зеленый,
Где солнце ввечеру – багряное в окне,
Ломавшем сноп лучей, – всегда казалось мне
На куполе небес, прозрачном и высоком,
Раскрытым широко и любопытным оком,
Которое следит, сходя за окоем,
Как долго, молча мы обедаем вдвоем,
И зайчики скользят, играя пестрым блеском,
От белой скатерти к линялым занавескам,
Прошедшей мимо
Я встретил женщину. Изящна и стройна,
Придерживая трен рукой своей точеной,
В глубоком трауре, печалью воплощенной
Средь уличной толпы куда-то шла она.
Я вздрогнул и застыл, увидев скорбный рот,
Таящий бурю взор и гордую небрежность,
Предчувствуя в ней все – и женственность,
и нежность,
И наслаждение, которое убьет.
Внезапный взблеск – и ночь!.. Виденье красоты!
Твой взор – он был как жизнь, промчавшаяся мимо.
Увижу ль где-нибудь я вновь твои черты?
Здесь или только там, где все невозвратимо?
Не знала ты, кто я, не ведаю, кто ты,
Но оба знали мы: ты мной была б любима!
Призрак
2
АРОМАТ
Случалось ли, мой друг читатель, вам
Блаженствовать и томно длить мгновенья,
Бездумно, долго, до самозабвенья
Вдыхая мускус или фимиам,
Покуда явь не заслонят виденья
Былых восторгов, вечно милых нам, –
Так губы льнут к безжизненным губам,
Чтоб воскресить хоть призрак наслажденья.
От черных, от густых ее волос,
Как дым кадил, как фимиам альковный,
Шел дикий, душный аромат любовный,
И бархатное, цвета красных роз,
Как бы звуча безумным юным смехом,
Отброшенное платье пахло мехом.
3
РАМА
Как рама, отделяя полотно,
И мастерству высокого полета
Вдруг придает особенное что-то,
И миру новым кажется оно,
Так, с этой красотой сплетясь в одно,
Металлы, жемчуг, мебель, позолота,
Умелых рук искусная работа –
Все было ей, как рама, придано.
И все в нее влюбленным ей казалось.
Она касаньям шелка отдавалась,
Как поцелуям, в жадной наготе.
Но в грации причудливой смуглянки,
В округлости, в изломах, в остроте
Сквозила инфантильность обезьянки.
4
ПОРТРЕТ
Болезнь и Смерть потушат неизбежно
Огонь любви, нам согревавший грудь,
Глаза, что смотрят пламенно и нежно,
Уста, где сердце жаждет потонуть.
От поцелуев, от восторгов страстных,
В которых обновляется душа,
Что остается? Капля слез напрасных,
Да бледный контур в три карандаша.
И Время, старец без души, без чувства,
Его крылом безжалостным сотрет,
Как я, он в одиночестве умрет...
Убийца черный Жизни и Искусства,
Ты думаешь, из сердца вырву я
Ту, в ком и слава и любовь моя!
Сплин
Столько помню я, сл